Когда я уезжал из Индии, многие спрашивали меня, что именно из увиденного поразило меня более всего. В ответ я говорил им то, что они ожидали услышать. Но на самом деле душу мою тронул не Тадж-Махал, не священные гхаты Бенареса, не храм в Мадурае и не горы Траванкура. Меня глубоко поразил крестьянин, страшно изможденный, почти нагой, в одной обмотанной вокруг бедер тряпице цвета пропеченной солнцем земли, на которой он трудится; крестьянин, дрожащий от рассветного холода, обливающийся потом в полдневный зной, не разгибающий спины и тогда, когда багровое солнце садится за иссохшими полями; изнуренный тяжким трудом крестьянин, неустанно возделывающий землю на севере и на юге, на западе и на востоке — на просторах бескрайней Индии работает он, не покладая рук, как работал его отец, и отец его отца, и так три тысячелетия, с тех пор как появились в этих краях арийцы; и трудится он ради скудного пропитания, чтобы только не умереть с голоду. Вот какое зрелище сильнее всех других острой жалостью обожгло мне душу.

Ланс. Обед в пансионе. За длинным столом сидит много еще нестарых мужчин, одетых в добротные темные костюмы, при этом ощущение такое, что им не мешало бы принять ванну. Школьные учителя, страховые агенты, приказчики — кого только нет. Чуть не все за обедом читают вечернюю газету. Едят жадно, с большим количеством хлеба, пьют столовое вино. Друг с другом почти не разговаривают. Но тут в столовую влетает еще один жилец. «Вот и Жюль» — кричат сотрапезники, словно пробудившись от спячки. Жюль всех расшевелил. Худой, лет тридцати, с остренькой, кирпичного цвета забавной мордочкой; его легко представить клоуном в цирке. Он веселит общество, бросая хлебные шарики во всех без исключения; тот, в кого он попадает, выкрикивает: «А вот и снаряд с неба». Все запанибрата с официантом — к нему обращаются на «ты», он отвечает им тем же. Девушка, дочь хозяина, примостившись на скамеечке, вяжет шарф, они довольно благодушно подтрунивают над ней; складывается впечатление, что они ждут не дождутся, когда она войдет в возраст и к ней можно будет приставать.

Шахтерский поселок. Ряды двухэтажных кирпичных домишек с красными черепичными крышами и большими окнами. За домами крошечные садики, шахтеры выращивают в них овощи и фрукты. В каждом доме четыре комнаты; гостиная по фасаду, окна в ней затянуты плотными кружевными занавесками с цветочным узором, гостиной практически не пользуются; за гостиной кухня, на втором этаже две спальни. В гостиной — неизменный круглый стол, накрытый скатертью, три-четыре кресла с прямыми спинками, на стенах увеличенные фотографии членов семьи. Жизнь семьи проходит в кухне. Здесь на стене висит ружье и фотографии любимых киноактеров. Плита, радиоприемник, стол, накрытый клеенкой, на полу линолеум. Через кухню протянута веревка для сушки белья. Пахнет стряпней. Радио не выключают с утра до позднего вечера. Тито Рос-си, «Ламбет-уок», танцевальные мелодии. В дни стирки на плиту ставится огромный бак.

Гостей угощают ромом. Разговор ведется о деньгах, о ценах на то-се, о том, кто на ком женился, кто чем занимается.

Поутру шахтер спускается в кухню, пьет кофе с ромом — это его завтрак. Идет к раковине, моет лицо и руки. Он уже полностью одет, за исключением сапог и куртки — их ему подает жена.

Сестра Л. Высокая, худощавая брюнетка, с красивыми чертами лица и красивыми глазами. У нее недостает двух-трех зубов. Ей тридцать два, но на вид можно дать все пятьдесят; изможденная, с загрубевшей, изрезанной морщинами кожей. Ходит в черной юбке с блузкой и синем переднике. Четверо ребятишек — замурзанные, одетые в убогое тряпье, переделанное матерью из старья. У одной девчушки болит ухо, голова у нее замотана шарфом. Зять Л. Ему тридцать пять, но он выглядит гораздо старше. Лицо почти квадратное, с неправильными чертами, обветренное; он производит впечатление человека добродушного, дружелюбного и при том упрямого. Говорит мало, с расстановкой, голос у него приятный. На местном наречии изъясняется лучше, чем по-французски. У него большие, черные от угольной пыли руки; судя по всему, очень силен. Кроткое, чуть не жалостное выражение серых глаз усугубляет осевшая на ресницах несмываемая угольная пыль.

Штейгер. Весельчак с трубным голосом, компанейский, что типично для фламандских толстяков. Ценит жизненные блага — кофе, ром, стаканчик вина. Жена крупная, грузная, с растрепанными седыми волосами, с багровым, неизменно жизнерадостным лицом. Любит поесть, и на Рождество они погуляли на славу. Она сообщает нам, сколько стоил цыпленок, и со смаком перечисляет одно блюдо за другим. Не ложились до четырех утра — болтали, слушали радио, пели.

У них двое сыновей. Они не хотели, чтобы старший был шахтером, выучили его на плотника, — в первую же неделю ему отрезало руку циркулярной пилой, и теперь ему (он очкарик) дали какое-то место в шахте. Младший сын без долгих разговоров стал шахтером.

Прежде мальчишки шли работать в двенадцать лет, теперь не раньше четырнадцати, но работают они по восемь часов в день в три смены — отсортировывают пустую породу от угля. Уголь движется мимо них по лотковому конвейеру, группа мальчишек стоит плечом к плечу и, пока лоток проплывает мимо, спешит вынуть обломки породы. Выглядят они диковато: низко надвинутые шапки, синие комбинезоны, лица черные, в цвет одежде, лишь белки глаз сверкают.

Шахтер набирает опыт только к тридцати, к сорока пяти силы у него уже не те, и его переводят на работу полегче, за которую платят меньше. В пятьдесят пять он получает пенсию — три тысячи франков на себя и столько же на жену, но пожить в свое удовольствие долго ему, как правило, не удается — год-два, не больше. О том, что ему скорее всего суждено умереть от пятидесяти пяти до шестидесяти пяти, шахтер говорит спокойно, так, словно это в порядке вещей.

Ему предоставляют дом за символическую плату (восемь — десять франков в месяц) и четыреста килограммов угля. Он работает пять дней в неделю за шестьдесят франков в день плюс прибавка в двадцать пять процентов, но если его попросят поработать сверхурочно, а он откажется, прибавку не выплачивают.

Медицинское обслуживание бесплатное, но шахтеры жалуются, что врачи невнимательны: если у них много пациентов, они приходят лишь на следующий день после того, как их вызвали, лекарств не хватает.

Шахтеры — народ приветливый, доброжелательный, отзывчивый. Они понимают, что в своей работе зависят от других и, естественно, относятся друг к другу по-товарищески. Некоторые из них живут в часе, а то и больше ходьбы от шахты и приезжают на работу на велосипедах. Они любят свой уродливый поселок, и даже если могут переехать поближе к шахте, не хотят расставаться с ним.

Кроме квалифицированных шахтеров, которые добывают уголь, продвигают забой, проходят штольни, есть и чернорабочие — они чинят электропроводку, водят вагонетки, которые свозят уголь к подъемникам, втаскивают груженые вагонетки в подъемник. Вагонетку надо отцепить, вручную довезти по извилистым рельсам до подъемника и втолкнуть в него. За смену шахтер подвозит тысячу двести вагонеток. Работа эта очень тяжелая, он получает за нее двадцать франков в день. До последней забастовки платили всего четырнадцать.

Подъемник тряский. Движется вверх-вниз очень быстро, с чудовищным лязгом. Когда подъемник опускается в шахту, рабочие вытаскивают из него порожние вагонетки.

«У Анжелики». Небольшая квадратная комнатка, в глубине бар, на полках множество бутылок. Три-четыре квадратных столика, посетители сидят на скамейках, расставленных вдоль стен, и на стульях, посреди комнаты круглый стол. За ним несколько шахтеров, здоровенный солдат в форме, он в увольнении. Один из них показывает фокус с мотком шерсти, нехитрый фокус, но они в полном восторге, и в честь этого угощают друг друга. Атмосфера дружелюбия и сердечности. За другим столом мужчины играют в карты. Говорят мало, в основном о работе и ценах на то-се.