Дом плантатора. Двухэтажное бунгало на вершине холма, его окружает сад — в саду лужайки, поросшие какой-то жесткой травой, ярко-желтые индийские канны, гибискус, цвету-шие кустарники. За бунгало — раскидистое дерево, усыпанное красными цветами. С веранды видна узкая полоска холма, засаженная каучуконосами. С задней стороны дома имеется небольшая гостиная, но на самом деле гостиной служит просторная открытая веранда, обставленная мебелью местной работы — громоздкими креслами с откидными скамеечками для ног, тростниковыми стульями, одним-двумя столиками, немногочисленными полками с дешевыми затрепанными томиками нудных романов. Спальни наверху; они скудно обставлены железными кроватями, раскрашенными сосновыми комодами и умывальниками с надтреснутыми, разрозненными кувшинами и тазами. Стол сервирован толстенными стаканами, убогими ножами и вилками, самым дешевым фаянсом. К обеду подают много блюд — суп, рыбу, жаркое, десерт, но все дурно приготовлено и подается до того неряшливо, что есть не хочется.

Рангун. Отец и сын, оба капитаны сухогрузов, принадлежащих китайской фирме. Отец боготворил своего подтянутого, толкового, статного сына и пришел в ужас, когда тот влюбился в бирманку, мало сказать влюбился — влюбился безумно. До самозабвения. Стал жить, как живут туземцы, курить опиум и со временем потерял работу. Отец уверил себя, что девушка приворожила мальчика и решил спасти его. Однажды ее нашли мертвой — она утонула. Никто не знал, как это случилось, но в ее гибели винили отца. Сын был в отчаянии. Буквально убит горем, и пылкая любовь к отцу обернулась смертельной ненавистью.

Мандалай при луне, Белые ворота залиты серебряным светом, между очертаниями возвышающихся над ними зданий проступает небо. Впечатление упоительное: Ров в Мандалае — одно из малых чудес красоты в мире. В нем нет ни совершенства Килауэа, ни броской картинности озера Комо, ни томной прелести побережья южных островов Тихого океана, ни сурового величия, которое сплошь и рядом поражает в Пелопоннесе, но это красота такого рода, которая радует, дарит наслаждение и становится твоей. Она не ошеломляет, но не перестает восхищать. Для того чтобы оценить другие красоты и радоваться им, требуется определенное состояние ума, — эта красота радует в любое время года и в любом настроении. Она как стихи Херрика, за которые берешься, когда не в состоянии читать «Божественную комедию» или «Потерянный рай».

Ф. Крупный, грузный, редкие седые волосы, но цветущее лицо его округло, не изборождено морщинами, и оттого временами вид у него чуть ли не мальчишеский. Седые усишки щеточкой. Зубы скверные, посреди рта торчит один шаткий, длинный, пожелтевший зуб — кажется, дерни покрепче и вырвешь. Лицо блестит от пота. Когда не ходит в форме, носит костюм цвета хаки, тенниску с распахнутым воротом, без галстука. Одна нога у него не сгибается — он был тяжело ранен на войне и при ходьбе заметно припадает на одну ногу. Не интересуется ничем, кроме лошадей. Называет их «клячами» и с утра до вечера только о них и говорит. Много участвует в скачках, держит своих пони и стал притчей во языцех, потому что неизменно проигрывает. Свойский, сердечный, и при всем том чувствуешь: он пойдет на любые уловки, известные старожилам ипподрома, и ни перед чем не остановится, лишь бы добиться победы на скачках.

Е. Называет себя деревенщиной и, видимо, так натерпелся из-за своего деревенского происхождения, что тычет его всем в лицо. Отец его был помощником капитана на чайном клипере, ходившем в Китай, со временем обосновался в Моул-мейне и женился на бирманке. Е. в 1885 приехал в Мандалай в качестве переводчика и осел там, сначала был чиновником, потом обзавелся собственным делом, торговал нефритом, янтарем и шелком. Когда я пришел, меня провели в комнату,(служившую одновременно гостиной и лавкой. Она заставлена дешевой европейской мебелью, мягкими креслами и диванами, журнальными столиками и этажерками, там и сям стояли горки — в них выставлено немало нефрита и янтаря не лучшего качества. Вентилятора нет, в жаркой, душной комнате во множестве летали москиты. Он заставил себя ждать — одевался. И наконец вышел ко мне — высокий, тощий, совершенно седой, лицо темное, землистое, нос приплюснутый. Многоречив, голос громкий, скрипучий; видимо, ему доставляет удовольствие слушать себя. Говорит чинно, замысловато, сыплет словесами, которые в обыденной речи не встретишь. Длинное слово всегда предпочтет короткому. Испытывает пристрастие к банальностям. Кого бы и как часто ни упоминал, неизменно называл его титул полностью. К примеру, говорит: генерал сэр Джордж Уайт, герой Ледисмита, генерал сэр Гарри Прендер-гаст, кавалер креста Виктории.

Г. Очень высокий, футов шести с гаком, красивым его не назовешь, но наружность у него располагающая. Худое загорелое лицо с запавшими щеками; голубые, смеющиеся глаза. Бритый, носит лишь усы щеточкой. Коротко стриженные волосы почти не тронуты сединой. Движется свободно, легко, изящно. Одет без претензий, но хорошо, в просторный, отлично сшитый костюм. Он кавалерист, и можно представить, как он эффектен в форме. Выговаривает слова с оттяжкой, склонен к юмору. Сдержанно ироничен. Большой лошадник, страстный спортсмен, не стесняясь рассказывает о довольно своеобразных играх, в которых участвовал.

Т. Высокий, худой, с бледным, бритым лицом, в очках. Чем-то смахивает на студента, его скорее примешь за литератора, чем за бывалого жителя джунглей. Держится робко, виновато. Так долго жил один, что говорит мало. Одет в защитного цвета шорты, рубашку и носки гольф. По профессии горняк, открыл нефритовые залежи к северу от Бирмы, надеется нажить на них состояние. В Мандалай приезжает на дождливый сезон, весь остальной год проводит на карьере, где в округе радиусом семь миль нет ни одного белого.

Борнео. X. ходит в рубашке и шортах защитного цвета. Носит коричневые башмаки и носки-гольф. Примерно среднего роста, толстый, с кирпично-красным блестящим от пота лицом и крючковатым носом. Голубые глаза, волосы довольно густые, со лба лысеет. Говорит почти исключительно штампами, особенно за выпивкой. Очевидно, хочет показать, что он не кичится. Впрочем, с глазу на глаз говорит более естественно, вполне как джентльмен; у него две кошки и собака. Из семьи священнослужителей.

А. Валлиец, говорит с сильным валлийским акцентом, худой, неопрятный, бритый, лопоухий, черты лица неправильные. Нехорош собой, болезненного вида. Склад ума сардонический, имеет привычку льстить людям, радуется, когда его фальшивые комплименты принимают за чистую монету. Одет дурно, неряшливо. Хорошо играет на рояле, любит классическую музыку. Когда не в духе, утешается музыкой. Производит впечатление деревенского парня из семьи более чем скромного достатка, которому благодаря усердной учебе в школе и умению сдавать экзамены удалось поступить на государственную службу. В его комнате множество школьных грамот, как водится, в рамках. Любит читать по-французски, собрал небольшую библиотечку современной французской литературы, однако говорит по-французски плохо.

Султан. Договорились, что султан даст нам аудиенцию в зале для приемов; подходя к залу, мы увидели, как он со свитой спускается из своих покоев, — нам пришлось посторониться, чтобы дать ему дорогу. Его сопровождали два почтенных мужа и разношерстная свита, один из придворных нес над его головой зонтик. Зал для приемов представлял собой комнату, в одном конце которой стоял аляповатый раскрашенный трон. Перед троном помещался стол, вокруг него шесть стульев, по обе стороны от него во всю длину залы тянулись два ряда стульев. Нас представили султану, затем двум его регентам. Султан — мальчик лет тринадцати, у него длинное лошадиное лицо, светлая матовая кожа, крупный рот, улыбка обнажает длинные зубы и десны, глаза-бусинки бегают по сторонам. Желтое шелковое одеяние — куртка, брюки и саронг, на голове черная феска с аппликациями золотой парчи, расшитой фальшивыми бриллиантами. На шее множество золотых шнуров, цепочек и большая золотая медаль. На регентах — они из числа близких родственников султана — какие-то голубовато-серые подобия тюрбанов, сделанные из шелковых платков, темные брюки, короткие малайские курточки и саронги. Один сильно косоглаз, носит очки с синими стеклами. Младшего брата султана, бледного мальчугана лет восьми, принес на руках придворный, мальчуган всю аудиенцию просидел у него на коленях. Султан время от времени вопрошал взглядом косоглазого регента, что делать дальше, но при этом казался вполне уверенным в себе и не тушевался. Он восседал в кресле в центре стола, регенты сидели по одну его руку, британский резидент и мы — по другую. Позади него сгрудились чиновники, одетые довольно убого. Один из них держал карающий меч, другой — копье, третий — подушку, четвертый — приспособления для жевания бетеля. Обносили крупными, размером со свечу, сигаретами местного производства из грубого местного табака, завернутого в пальмовые листья; однако раскуривались они легко и неспешно. Остальные советники разместились на стульях по обе стороны зала и, похоже, внимательно прислушивались к беседе, которая велась за круглым столом. Позади трона стояли две огромные свечи — они, по всей вероятности, должны были знаменовать чистоту помыслов султана. Мальчуган, брат султана, смотрел на нас во все глаза. Регент от лица султана отпустил нам затейливый комплимент, затем резидент от моего лица произнес пространную речь, изложив, кто я и что. После чего завязался бессвязный разговор, каждая сторона ломала голову над тем, что бы такое сказать. И наконец, после прощального комплимента регента и любезного ответа резидента, мы откланялись.