Глеб аккуратно завернул в бумагу куски разбитых сосудов, каждого отдельно. После и он и Дмитрий Павлович занялись поруганной печью: ножами и кистями очистили её со всех сторон от земли, измерили, зачертили, сфотографировали с разных сторон и принялись тщательно перебирать всё, что ещё оставалось в печи.

Увы, уцелело немногое: вынули два небольших не то горшочка, не то глиняных стакана, несколько маленьких кусочков оплавленной зеленоватой бронзы, разбитую формочку для отливки нехитрого браслета и напоследок… наполовину изжеванный окурок папиросы.

Оба в первую минуту опешили.

- Игорь не курит, - уверенно сказал Глеб.

- А Полян и подавно не курил, - недоверчиво отшутился археолог. Он внимательно осмотрел неожиданную находку - «Казбек».

- Игорь папиросы в рот не возьмет, а эта, смотрите, до корня докурена, до ватки… и «Казбека» нет в нашем сельмаге.

- А у отца Игорева?

- Отец его тоже не курит.

- Значит… - и Дмитрий Павлович вдруг засмеялся, - значит, это Заряна курила. Как мы сразу не догадались?

Засмеялся было, но сразу опять стал серьезен. Встал, выпрямился, растер поясницу ладонями.

- Да… Ну давай, Глеб, хорошо осмотрим Тарелочку…

Возле пня, что метрах в трех от раскопа, на земле подняли смятую бумажку от карамельки.

- Игорева? - спросил археолог.

Глеб пожал плечами:

- Не видел, чтобы Игорек конфеты грыз на городище. Вообще-то он любит, только обязательно и меня бы угостил. Он не жадный.

- Опять заступаешься. Верно, и конфеты Зарянины? Ну, а карамельки такие у вас в сельпо есть?

- Есть. Может быть, бумажку эту Вера бросила ещё до ухода? Она сластёна известная.

- М-да… - Дмитрий Павлович сел на любимый свой пенек, вынул табакерку, смастерил самокрутку. - Во всяком случае, папироса попала в печь только что, за эти три-четыре часа. Допустим, Игорек не один разрушал печь… Но с кем? Что он к делу этому причастен, сомнения нет: печь была хорошо закрыта землей, чужим бы и в голову не взбрело. Да в конце концов почти безразлично, один или нет. Жаль. Очень жаль.

- Но ведь можно восстановить.

- Печь? Да. И горшки можно склеить. И склеим. А вот паренька… Ну никак от него не ожидал такого, хоть и взбалмошный он и фантазер… Эх, Игорек, Игорек!…

Чинно плывут под зыбким мостиком величавые белые гуси. Теплый август всё залил вокруг тишиной и солнцем.

Вдруг, как по команде, словно взмахнул палочкой невидимый дирижер - заголосили в камышах неунывающие лягушки. Сразу все. Проквакали, сколько им положено, и смолкли. Тоже сразу все. И опять тихо.

Вертляво извиваясь, переплывает реку большой уж. Весь в воде - видна только умная голова. Черными бусинками блестят живые глаза, а над глазами - ярко-рыжие подпалины, как у породистой охотничьей собаки.

Игорь один на реке. Стоит на мостике, грустно смотрит по сторонам.

Как всё не так опять, и как не хорошо. Ещё недавно было место в жизни, интересная, настоящая работа, маленький, спаянный работой круг друзей, где он, Игорек, был и желанен и нужен… Мысли путаются в голове опечаленного мальчика. Очень ему тяжело. Но сейчас он никого не винит - сам кругом виноват.

Бедный изгнанник оперся локтями на шаткие перила, склонился, машинально глядя, как у самого дна бегают в воде стайки юрких пескариков. Прижался к перилам грудью, почувствовал что-то твердое в кармане блузы, и краска стыда залила лицо Игорька.

В селе Игорь и до десяти часов не усидел - не нашел себе ни дела, ни места. Ушел опять к реке, побродил бесцельно вдоль берега, против воли поминутно посматривая на городище, потом искупался на тихой золотой отмели и лег на песок.

Отсюда хорошо видна площадка, курень, бугры выброшенной из раскопа земли. У костра сидит дед - верно, кулеш варит, Глеб возле раскопа чертит что-то или рисует, Вера, кажется, с веником. Дмитрия Павловича не видно. Но почему никто не копает? Неужели потому, что он, Игорек, не явился на работу?

Вот Вера приложила руку ко лбу, защищая глаза от солнца, - смотрит в его сторону.

- А ну их! Подумают, что нарочно торчу перед курганом и жду, чтобы позвали!

Игорь вскакивает на ноги и, на ходу одеваясь, уходит вверх по реке, дальше от городища.

Долго сидит, полный невеселых дум, у глубокого омута, смотрит, как кружит по поверхности воды и не может никуда вырваться из водоворота легкое утиное перышко.

Захватило… Затянуло…

Встал и ушел ещё дальше… Эх! Велика река, а тесно. Не найти спокойного места, когда на сердце неспокойно. Зол. На кого? На себя и на «тех».

И как раз «те» свой голос опять подали: снова загремели взрывы где-то в стороне городища.

Сразу вспомнил Игорек, как сам же показывал глушителям рыбный Сомий омут. Верно, они сейчас там, там, где только что кружило перышко.

Внезапно мальчик вскакивает с места и бежит что есть сил на взрывы.

Вот и омут. «Они» действительно здесь, те самые. Один, долговязый с длинным носом, плещется поодаль омута - складным сачком на короткой ручке собирает полуживую рыбу. Другой стоит у омута в светлой рубашке в полосочку. При галстуке даже, а колени голые. Ноги противные, волосатые, а большие пальцы на ногах как-то глупо оттопыриваются. Стоит - одной рукой за ствол прибрежной ивы ухватился, в другой - зеленая ветка, загребает ею по поверхности омута к себе: подгоняет к берегу рыбу.

Рыбы глушеной в омуте десятка два колесом кружит… Есть и довольно крупная. А мелочи загубленной вокруг - и не счесть.

На высоком берегу над омутом лежит два новеньких велосипеда и одежда незнакомцев. Около - два кирпичика тола.

Полуодетый мужчина поворачивает к мальчику полное коротконосое лицо. Смешно топорщатся куцые усики, углы рта в довольной улыбке:

- А! Старый знакомый. Помогай, паренек, забегай пониже, перехватывай. Много сегодня возьмем! Удача сегодня!

Да, Игорь и сам видит - удача. Рыбы набили против вчерашнего вдвое.

Мальчик поднимает вдруг с травы желтый, похожий на мыло кусок взрывчатки и, размахнувшись, с силой швыряет им в человека с веткой. Тот шарахается в сторону и летит в воду.

Игорь рассвирепел. «Что ещё им сделать? Поломать велосипеды? Или вот… утоплю их барахло!»

Он сгребает руками одежду, поднимает её высоко над головой, но вдруг срывается с места и мчится по лугу напрямик к городищу.