"…Многие годы мы с мужем проводили отпуск на Кавказе. Там и произошла моя первая встреча со Сталиным, в 1926 году, в Сочи…

…Вскоре мы снова встретились со Сталиным. Но на этот раз впечатление было тягостное. Нам подали машину и объявили, что мы едем в круиз по Черному морю. У причала стоял невзрачный коричневый катерок. Сталин ждал нас в каюте. Встретил очень дружелюбно, матроса отослал: "Этих гостей я обслужу сам". На столе стояли фрукты, вино, шампанское. Сталин наполнил бокалы и поставил пластинку - красивую грузинскую песню "Сулико". Но Сталин ставил ее снова и снова, и с каждым разом она все больше теряла свою прелесть. Сталин беспрерывно опорожнял бокалы и вдруг пустился в пляс. Зрелище это было ужасающее. Чем больше он пил, тем страшнее становился его взгляд. Это было как дурной сон. Сталин выл от смеха, его мотало, он спотыкался, его танец был просто пародией. Все это было грубо, низко и не предвещало ничего хорошего. Самое кошмарное, что, совершенно пьяный, он внимательно наблюдал, какое впечатление на меня производит. Весь тот день мы пробыли на море с пьяным диктатором. Он был чудовищен. Когда мы, в конце концов, вернулись к себе на дачу, я твердо сказала Отто, что никогда в жизни никуда со Сталиным не поеду…"

Я понимаю, что в описанной сцене для записных борцов, так сказать с режимом, нет ничего необычного. Всё как всегда. Кровавое чудовище на отдыхе. Во всей красе.

"Выл от смеха" - это самое то, что действительно способны они понять и принять о Сталине.

Я же обращаюсь к людям думающим.

Я думаю, что, при всем спектре мнений (часто полярно противоположных) о Сталине, его личности и его деятельности, такие люди не могут не заметить некоторую одиозность этого рассказа.

Дело в том, что, если о том же Зорге её рассказы иногда просто невозможно больше ни с чем сверить, то, в данном случае, проверить её рассказ на правдивость ничего не стоит.

Потому что обычное поведение Сталина на его многочисленных застольях описывалось многократно. Людьми разными, что очень важно.

Боготворящими. Ненавидящими. Досконально знавшими Сталина (не чета госпоже Айно). И людьми случайными.

Все они сходятся в одном.

Самым его обычным занятием было хорошенько подпоить сотрапезников.

Этим самым Сталин выражал так своё радушие. Это мнение одних.

Чтобы послушать, что и как они говорят, расслабившись от выпитого. Это мнение других. Надо сказать, более реалистичное мнение.

Но, чтобы слушать и, главное, хорошенько запоминать сказанное (магнитофонов тогда не было), для такого внимательного слушателя необходимо было всегда придерживаться одного принципа. Очень простого, кстати.

Самому надо быть трезвым, как стёклышко.

Он и оставался.

Сталин прикладывался к рюмке часто. Но обычно бутафорил. Пригубливал.

И второе.

По общим описаниям, Сталин никогда не плясал.

Что, в общем-то, тоже вполне объяснимо. Если для всех других застолье было отдыхом, для него оно всегда было работой. Не менее важной, чем его государственные заботы. Поскольку касалось сохранения его личной власти.

Здесь он не расслаблялся никогда и ни на одну минуту.

Ну, представьте себе. Сталин выходит из-за стола и наяривает где-то лезгинку. В это время, естественно, ничего толком не слышит из того, что говорится за столом. А за столом его полупьяные соратники говорят тем временем интереснейшие для него вещи. Которые он больше никогда и нигде не услышит.

В общем, для меня в этом рассказе все ясно.

Вполне возможно, что какая-то реальная основа для этой сцены была. Поездка на катере. Общие обильные возлияния. Чьи-то нетрезвые танцы.

Но вот всё, что касается поведения Сталина, это, несомненно, выдумано.

В дупелину пьяный и пляшущий Сталин - такого нам больше нигде и ни у кого не найти.

Вот уж, действительно, отомстила.

Но то, что это ясно для меня и для кого-то ещё, вовсе не означает, что это так же ясно и для всех, читающих эту главу.

Вполне возможно, что кого-то я не убедил.

Ну что же.

Предлагаю вам ещё один отрывок.

"…Осенью 1925 года мне неожиданно позвонили из Ленинграда. Я была страшно удивлена, услышав, что мой брат Вяйнё24 выезжает ночным поездом из Ленинграда в Москву. По моим сведениям, он должен был находиться в финской армии, где он после лицея служил в звании сержанта. Встретив его на вокзале, я первым делом спросила, как он оказался в России. "Меня сюда привезли", - ответил он. И рассказал странную историю.

Его отряд стоял в карауле перед одной из крепостей на Свеаборге, острове около Хельсинки. Вяйнё вышел проверить посты. Была темная осенняя ночь, волны хлестали о скалы. Вдруг к берегу подошел большой катер. "Кто там?"- крикнул брат сквозь вой ветра. На берег молча выскочили пятеро, схватили его и отнесли в катер. Скоро они были в открытом море. Брат не успел опомниться, как оказался в Ленинграде, в "Крестах". Там узнали, что он мой брат, и отвезли к Сирола, в Коммунистический университет народов Запада25. Сирола ему объяснил, что в Финляндию ему дорога закрыта - там его задержат как дезертира. Так Вяйнё и оказался у меня в Москве.

Выход был один: вернуться в Ленинград. Брат взял фамилию Кангас, поступил на работу в университет. Он должен был редактировать переводы произведений Маркса на финский язык. Но, хоть Вяйнё и знал хорошо немецкий, с работой он не справился. Тогда его поселили на полном обеспечении в общежитии, и он занялся изучением русского языка. Был он покладист, и ему прочили блестящее будущее. Спустя несколько лет его назначили руководить сельскохозяйственным институтом в Петрозаводске26, хотя, как человек городской, Вяйнё в сельском хозяйстве смыслил мало. Пишу это затем, чтобы показать, как необдуманно в то время в СССР назначали на должности. К печальной судьбе Вяйнё я еще вернусь…"

Препоразительнейший случай.

Во всём этом красочном описании есть всё что угодно. Кроме здравого смысла.

Выкрали…

А зачем?

Какие такие страшные военные тайны могли узнать советские чекисты от гарнизонного сержанта финской армии?

Впятером его выкрали. Это вам не двое - трое. Катер гоняли.

Когда "волны хлестали о скалы". Но катер все равно бесстрашно пристал. Чтобы выкрасть ценного (то есть, бесценного) сержанта.

Не иначе, по своей, всему миру известной, природной злобности.

Ещё один непонятный момент. Айно Куусинен сообщила о смене им свой фамилии на вымышленную мельком, как о само собой разумеющейся, вынужденной мере.

А почему, собственно?

Ну и жил бы себе в СССР под своей фамилией. Кого бы это особо напрягало, если бы все обстояло так, как она преподнесла?

Родную фамилию обычно меняют из каких-то, достаточно веских соображений. Например, из соображений конспирации. В предвидении будущих подвигов на незримых полях незримых сражений.

Не его же оказалась вина, что, судя по всему, юноша он оказался на редкость бестолковый. И дальше халявных должностей к использованию непригодный.

Здесь имеется еще одна пикантная деталь. К первому упоминанию в тексте "брата Вяйнё" имеется ссылка под номером 24.

Читаем её.

"…24 Кангас Вяйне (1902 г. рожд.) - финский коммунист, брат А. Куусинен, член Компартии Финляндии с 1924 г., с 1925 г. жил в СССР, учился в Ленинградском отделении Коммунистического университета национальных меньшинств Запада (КУНМЗ), затем работал в Петрозаводске ректором и преподавателем Высшей коммунистической сельскохозяйственной школы. В 1936 г. арестован. Посмертно реабилитирован…"