Роберту удалось никоим образом не выказать свое недовольство, хотя на какой-то мучительный миг его разочарование перешло в злость и подозрение. «Может, она воспользовалась этой женской отговоркой, чтобы отвергнуть меня?» Однако сомнение длилось недолго. Дженевра была так смущена и выглядела такой расстроенной, что он предпочел поверить жене. Злости на нее больше не было – осталась, скорее, злость на судьбу, изобретающую все новые препоны.

Барону пришлось провести ночь на жесткой кушетке в гардеробной и без женщины. Он уже намеревался послать за любой бабой, согласной согреть ему постель, но вовремя вспомнил про данные обеты. «Я поклялся перед Богом хранить себя только для жены, до конца дней своих. Многие мужчины легко нарушают клятвы. Но я не из таких».

Роберт оторвался от своих писем.

– Миледи, – начал он, – можно узнать у вас, когда вы оправитесь от ваших женских недомоганий?

– Не сегодня и не завтра, милорд, – вспыхнув, извиняющимся тоном произнесла Дженевра. – Но к следующей ночи все будет в порядке. – Она некоторое время помолчала, дрожащими пальцами нервозно разламывая хлеб, пока Роберт переваривал эту неприятную для него новость. Потом, едва дыша, Дженевра шутливо заговорила: – Но я вовсе не собиралась выгонять вас из своей постели, мне даже думать неприятно, что вы спите в гардеробной.

Перспектива очутиться в одной постели с Дженеврой и не притрагиваться к ней показалась ему слишком мучительной. Собравшись с духом, Сен-Обэн заговорил резче, чем намеревался:

– Кушетка в гардеробной – роскошное ложе по сравнению с тем, на чем мне приходилось спать во время кампаний. Я подожду, пока вы поправитесь, и только потом побеспокою вас, – ответил он.

– Очень хорошо, – покорилась Дженевра, однако в голосе ее звучала обида.

Дженевра была не только обижена, но и разочарована. Однако она преисполнилась решимости завоевать его любовь, потому не стала дуться. Покончив с едой, она с ясной улыбкой на устах повернулась к супругу:

– Если вы закончили, милорд, то я готова сопровождать вас в прогулке по замку.

Роберт поспешно опустил глаза.

– Мне осталось написать несколько строчек. Я сообщаю матери о нашей свадьбе. Надо отправить письмо сегодня же утром. Я вас не задержу.

Ровные строки разлетались по странице. Но, он каждую минуту останавливался и вертел в пальцах гусиное перо, подбирая слова или фразу. Дженевра исподтишка подсматривала за ним, будучи не в силах оторвать от него взгляд.

В это утро Сен-Обэн оделся не как воин, а как лорд – в длинный, подбитый мехом камзол темно-голубого цвета, который касался пола возле табурета, на котором он сидел. На голове у него была небольшая шляпа с загнутыми полями того же цвета, однако золотистые пряди его волос не полностью прятались под шляпой. У Дженевры перехватывало дыхание.

Она тоже решила принарядиться и облачилась в костюм, в котором уже красовалась на рыцарском турнире. Подбитая мехом накидка вполне подходила для прогулки в прохладную пору.

Мег заплела ей косы и уложила их кольцами вокруг ушей, а потом надела на нее новый убор, сотканный из золотистых нитей, сиявших на солнце. Нити эти отражались в ее каштановых волосах. «Я становлюсь, – криво усмехнувшись, призналась себе Дженевра, – грешной и тщеславной».

Она выглянула в окно, из которого открывался вид на океан, и ее зеленые с серыми крапинками глаза засверкали. На некоторых волнах белели барашки, другие же просто ослепляли ее игрой солнечного света. Невидимые волны разбивались о подножия прибрежных скал и рокотали вдалеке. Все это ворошило в Дженевре старые детские впечатления. Ей вспомнилось, как она стояла на берегу обрыва, глядя на кипящую, пенящуюся воду, а мать крепко держала ее за руку. «Теперь мамы нет, – печально подумала она, – и некому оберегать меня».

Весь этот дом, казалось, населяли воспоминания о матери. Кровать, гобелены и покрывала, красивые резные табуреты и шторы, висевшие по обе стороны окон, – их мать вышивала собственными руками, – все это пробуждало в Дженевре тоску и чувство отчаянной, безвозвратной потери. Глаза ее заблестели от слез. «Моя жизнь могла быть совершенно иной, если бы мама была жива».

Она решительно отвернулась от окна. «Что толку скорбеть о том, что могло быть, когда сейчас передо мною открывается новая жизнь? Однако вреда не будет, если я поищу некоторые мелочи, которые мама всегда оставляла здесь. Может, и фигурка Пресвятой Девы найдется. Надо порасспросить об этом Мартина».

Дженевра села на табурет и стала смотреть, как Сен-Обэн, закончив писать, посыпал чернила песком, сложил пергамент и вдавил в податливый воск печать своего перстня – он носил его на одном из сильных, жилистых пальцев. «Пальцев, которые столь восхитительно исследовали мое тело…» При воспоминании об этом пульс Дженевры участился, она вспыхнула и отвела взгляд в сторону. Роберт тем временем писал адрес на внешней стороне сложенного пергамента.

Сен-Обэн встал, помахал письмом, чтобы чернила просохли, и громко позвал Алана, который поспешил на зов хозяина. Роберт вручил ему письмо, чтобы тот распорядился о его отправке. Гонцу приказано было скакать в Тиркалл и привезти назад ответ матери Сен-Обэна.

Роберт повернулся к Дженевре:

– Ну вот, наконец я готов. Прошу меня извинить, что заставил вас так долго ждать.

Дженевра встала и снова подошла к окну.

– Я смотрела на море, милорд. Скажите мне, каково это – плыть по нему?

Он сморщился.

– Холодно, сыро, а некоторых еще и укачивает. Мне повезло, что я не подвержен морской болезни. Конечно, в морском путешествии имеются свои прелести, но я все-таки предпочитаю сушу.

Дженевра продолжала смотреть в окно.

– А отсюда море кажется таким теплым, спокойным, мирным – вдали от волнорезов.

– Море всегда обманчиво с такой высоты и расстояния. Смотрите! – неожиданно сказал он, встав в опасной близости к ее плечу. – Видите вон ту маленькую рыбацкую шлюпку? Ее бросает из стороны в сторону. Люди с сетями навряд ли чувствуют себя уютно в этой скорлупке.

Дженевра отодвинулась.

– Надеюсь, улов будет богатый, и Мартин купит у них рыбы для нашего обеда. Помнится, ребенком я очень любила свежую морскую рыбу.

Сен-Обэн положил руку на каменную кладку, окружающую окно. Потом оттолкнулся от него.

– Может быть. – Он приподнял брови и шагнул вперед. – Хотите, я пошлю за ним?

– Не нужно. Мы найдем его где-нибудь поблизости. – Лицо ее расплылось в нетерпеливой улыбке. – Пойдемте, милорд! Мне не терпится вновь прогуляться по Мерлинскрэгу.

Сен-Обэн часто задышал. И пошел к двери.

– Да. И мне не терпится осмотреть приданое, которое мне принесла жена.

Как только раскрылись тяжелые резные двери, стал явственно слышен шум, царивший в большом зале.

Они спустились с лестницы, у подножия которой их встретил Мартин. Контора управляющего занимала почти половину пространства под личными покоями господ. Оставшееся помещение использовали как кладовку для особо ценных вещей.

Мартин пригласил их заглянуть в его записи, что они и сделали, не особенно в это вникая. Записи оказались безупречными. В кладовке стоял экзотический запах от всевозможных специй, привезенных из дальних стран, таких, как перец, имбирь, гвоздика, корица, мускатный орех. Здесь же хранились и сахарные головы.

Когда они вошли в расположенный под залом подвал со сводами, где сберегались основные запасы, Дженевра не смогла сдержаться и воскликнула:

– С такими запасами можно выдержать любую осаду! – Она обвела взглядом бочки с засоленным мясом, громадные окорока и беконы, свисавшие с балок, мешки с мукой и зерном, сушеным горохом и бобами, огромные пластины соли, связки лука и чеснока, ящики с луком-пореем и бессчетные короба, стоявшие на полках и по углам.

В другом конце хранились несколько бочонков с бренди, вином и элем. Корни фенхеля и пучки сушеного укропа, чабра, розмарина, петрушки, мяты, тимьяна, иссопа и сенеги пряным запахом наполняли другой конец подвала. Банки с семенами кориандра, тмина и горчицы рядами выстроились на полках.