– Я вот что хотел спросить, – гражданские обращения прапорщик явно игнорировал, – а Интернет у вас на компьютере есть?

Такого вопроса Кузниц не ожидал. Никто из посетителей: и шарлатанов, и клонов потенциальных ни о чем подобном не спрашивал.

– Есть, – ответил он.

Но прапорщика этот вопрос интересовал не на шутку:

– А какой он у вас, анлимитед?

– Не знаю, – засмеялся Кузниц, – контора платит.

– А… – прапорщик Броневого дивизиона гетмана Скоропадского был явно разочарован.

Задавая стандартные вопросы о жизни прапорщика Страшкевича до и после воскрешения, Кузниц постепенно убеждался в том, что Николай Страшкевич не врет. Могло быть все что угодно – он мог сам стать жертвой обмана, хотя кто его мог обманывать и с какой целью? – но он Кузницу не врал. Даже его неприкрытое увлечение Интернетом, мобилками и прочими игрушками современной молодежи, если подумать, говорило в его пользу. Он не строил из себя жертву непонятных сил, перенесших его из прошлого, он этой жертвой был: искренне сокрушался, что маму больше не увидит и товарищей из старой жизни, но также искренне и радовался всему новому и интересному, что окружало его теперь.

«Это что же получается? – думал Кузниц, отправив прапорщика к историкам, – получается, что не прав Аврам Мельхедекович, что клоны все-таки есть или действует какая-то сила, переносящая из прошлого в наше время. А как быть с Булгаковым? Выходит, не придумал он прапорщика Страшкевича, выступившего в одиночку со своим броневичком против отряда Болботуна на Московской улице. Но с другой стороны, Страшкевич говорит, что и Щур тоже воевал с ним рядом, а у Булгакова Щур – большевик и саботажник. Впрочем, тут ясно – авторский вымысел, не хроники же писал Михаил Афанасьевич. А возможно, что и все придумал и никаких прапорщиков не было, а этот прочитал «Белую гвардию» и решил выхлопотать пособие». Но чувствовал Кузниц, что не врал ему прапорщик.

– Темна вода во облацех, – сказал он вслух, вспомнив выражение профессора Рудаки, – ничего не ясно ни с клонами этими, ни с оружием, – и стал собираться домой.

Он положил бумаги в сейф (тайны, тайны – как власть любит все засекречивать!); выключил компьютер, с усмешкой вспомнив, с каким детским интересом прапорщик относился к этому инструменту, который сам Кузниц считал удобной пишущей машинкой и только, и собрался уже, как говорят англичане «call it a day»,[51] но тут на пороге его кабинета возник Хосе.

В отличие от Кузница, который застрял в лейтенантах всерьез и надолго и относился к своей военной карьере легкомысленно, считая свою службу чем-то временным и преходящим, Хосе Мартинес относился к армии серьезно и успешно продвигался по служебной лестнице. Недавно он получил звание капитана и сшил по этому случаю новую форму, и сейчас он предстал в дверях кабинета во всем великолепии своего нового мундира.

– Здорово, боец! – сказал он, снял фуражку и положил ее на стол – заходящее солнце блеснуло на кокарде с трезубцем, – рано покидаешь окопы.

– Здорово, – ответил Кузниц, – посетителей нет – не то что у тебя: то китайцы, то малайцы.

– Замучили меня эти китайцы, – Хосе уселся на стул для посетителей и принялся пускать на стены «зайчиков» своей блестящей кокардой, – идут и идут – спасения от них нет. Особенно сегодня меня один довел: говорит, что он воскресший из периода династии Мин, а сам ни одного иероглифа не знает и по-русски шпарит без акцента.

– Наслышан, – сказал Кузниц, прикрываясь рукой от «зайчика».

– Откуда? – спросил Хосе.

– Рудаки меня в коридоре перехватил, кофе мы с ним пили. И перестань на меня «зайчиков» пускать – я тебе не барышня, это с барышнями так кокетничали на даче в прошлом веке, – Кузниц отобрал у Хосе фуражку и положил в тень на край стола.

– Рудаки… – задумчиво произнес Хосе. – Интересно, что тебе наговорил старый перс?

– Да ничего он не говорил про тебя, сказал только, что ты с китайцем мучаешься, а китаец, скорее всего, с базара, – Кузниц помолчал, – а вот про клонов и перерождение оружия много чего порассказал, – и он пересказал Хосе теорию Рудаки.

– А что? Логично, – заметил Хосе без особого энтузиазма.

«Не зря он ко мне пришел, – подумал Кузниц, – что-то сказать хочет, но не решается, что ли», – и спросил:

– Ты чего пришел? Случилось что-нибудь?

– С чего ты взял? – Хосе изобразил удивление, а потом сказал, помолчав: – Меня в Особый отдел вызывали, про тебя спрашивали.

Кузниц не особенно удивился – его дружбой с Эджби органы интересовались все время – и спросил:

– Опять насчет Эджби? Сколько можно?! Я ведь ничего не скрываю, и Абдул с ними говорил.

– Да нет, не Эджби, – сказал Хосе, – они Гонтой интересовались, Гонтой и твоими отношениями с ним.

– Вот те раз! – удивился Кузниц. – Гонтой-то чего интересоваться? Он же из их конторы гэбэшной.

– Ну, во-первых, он из военной разведки, – возразил Хосе, – а это конкурирующая организация, а во-вторых, он уволился из армии после Островов и создал какое-то то ли общество, то ли союз «условно убитых» – они себя мечеными называют. Вот это и интересовало особистов, а точнее, твоя роль во всем этом. У тебя тут микрофонов нет? Я не должен, вообще-то, тебе об этом говорить.

– Ну, спасибо, что сказал, – усмехнулся Кузниц, – я теперь все компрометирующие документы съем – как раз пойти поесть собирался, вот и съем заодно. Ты не пойдешь?

– Давай, – согласился Хосе, – а то я с этим китайцем пообедать не успел. А куда пойдем?

– А у тебя деньги есть? – спросил Кузниц.

– Немного есть, – Хосе встал и надел фуражку.

– Вот и у меня немного, – сказал Кузниц, – поэтому пошли в нашу столовку.

Уже в столовой, подозрительно разглядывая плов в своей тарелке, Хосе вернулся к теме Гонты и «меченых».

– Тебя особисты тоже дернут, не расслабляйся, – сказал он, – их, похоже, «меченые» очень интересуют – заговор они подозревают против власти.

– Какой заговор? – искренне удивился Кузниц.

– Такой, – загадочно ответил Хосе и замолчал. А Кузница это неожиданно разозлило, разозлил весь этот разговор, который завел Хосе, все эти тайны многозначительные. Надоели они ему не только сейчас, а всю жизнь его преследовали эти многозначительные недомолвки, которые так любила власть и за которыми всегда стояла очередная пакость. С Хосе он дружил и знал, что не в его духе было делать таинственные намеки: «идите работайте, мы подумаем». Тем более неприятно было, что он опускается до этих намеков, и обижало.

– Что ты ведешь себя, как сталинский следователь! – Хосе удивленно поднял голову от плова, который после тщательной экспертизы все же счел достойным своего внимания. – Знаешь что, так и скажи, а не знаешь, не хрена строить из себя «секретоносителя».

– Ты что?! – Хосе чуть не подавился.

– А то, что надоели мне эти секреты-оперетты. Я Гонту после Островов и не видел, понятия не имею, где он и что с ним. Я даже Абдула как-то о нем спрашивал, но Абдул тоже ничего не знал или говорить не захотел. А ты вроде меня подозреваешь в чем-то. Расскажи, что эти гэбисты там придумали, если уж начал, – Кузниц выдал всю эту тираду одним духом и даже пожалел Хосе, настолько тот растерялся.

– Да ничего я не знаю, – сказал он и отодвинул тарелку, – все, что знал, я уже рассказал. Думаю, что это Гонта натворил там что-то и они теперь дергают всех, кто его знал. Меня тоже расспрашивали о нем.

– И обо мне? – Кузниц и сам жалел, что начал этот разговор, но остановиться уже не мог, хорошо, что у Хосе хватило ума не обидеться.

– И о тебе, – подтвердил он, – но я дал тебе превосходную характеристику: сказал, что ты отличник боевой и политической подготовки.

– Так оно и есть, – усмехнулся Кузниц, злость на гэбэшное племя, вдруг охватившая его, прошла: Хосе-то тут при чем? – Ты извини, – сказал он, – просто надоело мне все: и служба, и секреты эти идиотские. Подам я, наверно, рапорт, вот завтра с утра и подам.