— Я поеду с тобой. Но нам, верно, понадобится лошадь с коляской. Семь миль, как-никак.

Доктор Уоррен стоял на ступеньках караульной и говорил мисс Лайт, что отец её должен провести остаток ночи на ложе, которое ему соорудили солдаты. Его нельзя трогать с места, и он ни в коем случае не должен больше волноваться. Отныне, если она его любит, она должна следить, чтобы ничто никогда его не сердило и не расстраивало. Девушка кивала головой, обещая соблюдать эти невыполнимые условия. Всё ещё держа Исанну за руку, она пошла назад, к отцу. Джонни заговорил с доктором.

Особенного желания уступить свою коляску и лошадь у доктора Уоррена не было. Судьба лайтовского серебра его ничуть не волновала. Но он был великодушный человек и предоставил свой экипаж Джонни и даже выписал им пропуск, чтобы виги их не задерживали, а Цилле посоветовал раздобыть соответственный пропуск для предъявления британским патрулям. Таким образом, они застраховали себя со всех сторон.

И вот ещё раз медленно распахиваются тяжёлые городские ворота. Впереди — тьма и унылое безлюдье суши и моря. Маленькая кобылка доктора с длинными заячьими ушами пускается рысью в путь. С такой быстроходной лошадкой можно скоро добраться до Милтона.

Если не считать глубоких рытвин, оставшихся от поломанной кареты Лайтов, в которых лёгкая коляска раза два чуть не увязла, не видно было никаких следов недавних происшествий. Толпа рассеялась. Когда путешественники достигли Роксбери, они услышали, как часы бьют два. До сих пор им никто не повстречался. Здесь же, возле ворот постоялого двора, околачивалось несколько буянов, а когда коляска въехала в Милтон, какие-то люди остановили её. Лиц их рассмотреть не было возможности.

Они узнали коляску и лошадь доктора Уоррена и пропустили её:

— Езжай, Уоррен… Счастливого пути, Уоррен!

Коляска стала взбираться по крутой дороге, ведущей из Милтона. Тут и была расположена усадьба мистера Лайта. Джонни соскочил наземь, высек огонь и зажёг обнаруженный им в коляске фонарь. Он стал возле ворот. Да, Цилла права: резной герб Лайтов на воротах был расколот на куски. Милтоновской бедноте надоело его восходящее око. Это чувство Джонни, пожалуй, разделял.

Он пошёл вперёд пешком, а Цилла, взяв у него вожжи, ехала за ним в коляске. Трудно было что-нибудь разобрать в темноте, и казалось, что ничего особенного не произошло. У Циллы был ключ от задней двери, на которой виднелись следы топора. Они вошли в столовую. Цилла зажгла свечи в двух канделябрах, стоявших на столе — всего двадцать свечей, — и комната наполнилась светом.

Тревога застигла Лайтов в ту минуту, когда они садились кушать. Хлеб так и не был съеден. Ростбиф и йоркширский пудинг, вмёрзший в застывшую подливку… Миска с салатом, ещё не увянувшим. Вино в высоких тонких бокалах. И всё же казалось, что большой дом покинут не час назад, не два, а годы. Словно заколдованный замок в сказке. Джонни увидел фамильное серебро, собранное в кучку на столе.

— Где же миссис Бесси?

— Она уехала раньше нас, в телеге. Но… ты знаешь… её не тронут.

Цилла принялась укладывать серебро, затем развела огонь в очаге на кухне, чтобы согреть воды и вымыть посуду. Аккуратная по природе, она не хотела оставить дом в беспорядке.

Джонни взял фонарь, оставленный им в кухне, и пошёл бродить по умолкнувшему дому. Несмотря на то что в окнах нижнего этажа все стёкла были побиты, в самый дом никто не входил. Джонни поднялся на второй этаж. Комната Лавинии: какие-то непонятные, невиданные вещи: корсажи, платочки, коробочки с мушками, ленты, мишура. И тонкий запах лаванды на всём.

Он прошёл в комнату мистера Лайта. Огромная кровать с пологом и четырьмя столбами, тянущимися до самого потолка, а на вешалке — камчатный халат и воскресный парик мистера Лайта. Из большой комнаты дверь открывалась в маленькую комнатку, пол которой был чуть пониже, — эта комнатка была задумана как туалетная, но мистеру Лайту, она, очевидно, служила рабочим кабинетом. Здесь стоял его письменный стол, а над ним висело изображение его любимого судна — «Единорога». Тут, судя по опрокинутому стулу и задравшемуся ковру, мистера Лайта и настиг удар, чуть не оказавшийся роковым. Очевидно, мистер Лайт был занят тем, что укладывал самые важные свои бумаги — те, которые нужно было скрывать от людей. Джонни подобрал с полу книгу в кожаном переплёте. Оказалось, что это не книга, а коробка — листов в ней не было. На полке в шкафу её нельзя было бы отличить от прочих книг. Джонни заглянул в неё. Каждая бумажка в ней — клад для Сэма Адамса. Джонни положил их все себе в карман. На полу валялось много и других книг. Джонни поднял тяжёлую библию в надежде, что и она окажется тайником. Он положил её на стол и раскрыл. Между Ветхим и Новым заветом было несколько пустых страничек. Тут обычно владелец библии пишет свою родословную.

Итак… первый Джонатан Лайт родился в Кенте,[16] в тысяча шестьсот таком-то году… и женился на Матильде такой-то. Прибыл в Бостон и родил четырёх сыновей и троих дочерей. И все семеро имели сыновей, а также дочерей. Джонни дошёл до поколения, к которому принадлежала его мать. Вот и сам купец Лайт и дочь его Лавиния, два сына, утонувшие в Гваделупе, девочки, умершие в младенчестве. Джонни даже разыскал знаменитую тётушку Берт (которая так и осталась в Бостоне с собственной прислугой). Он нашёл несколько Лавиний Лайт. Одна вышла замуж за какого-то Эндикотта, другая — за Отиса. Ни одна из них по возрасту не могла быть его матерью.

Но вот какое-то имя зачёркнуто — он сначала принял штрихи за виньетку на странице, исписанной замысловатым почерком. Потом разобрал: «Лавиния Лайт». Приблизил фонарь к страничке: родилась в 1740. Вышла замуж за доктора Шарля Латура, оба умерли в Марселе от холеры, то есть ещё до появления Джонни на свет.

Мать рассказывала, что он родился во Франции и что его отец умер незадолго до того. Но при чём тут доктор Шарль Латур? И почему имя его матери вычеркнуто из семейной хроники? Как бы то ни было — вот она, единственная ветвь лайтовского дерева, за которую мог уцепиться Джонни, этот оторванный листок.

Хотя в мыслях он не раз представлял себя племянником, внучатым племянником или даже прямым внуком купца Лайта, однако не думал, чтобы родство их на самом деле было таким близким. Он стал просматривать поколение за поколением. Его дед, Роджер Лайт (умерший двадцать лет назад и выстроивший этот дом), был младшим братом Джонатана Лайта. Следовательно, Джонни приходится купцу внучатым племянником.

Он вынул из кармана нож и вырезал листы из фамильной библии — так, на всякий случай.

Цилла позвала его. Она хотела, чтобы он помог ей подтащить тяжёлые ящики и корзины с серебром к коляске. На буфете, ещё не упакованные, стояли четыре серебряные чашки Лайтов.

— Которая из них твоя, Джонни?

Он внимательно осмотрел каждую. Только тот, кто сам работал по серебру, мог бы уловить между ними разницу. На дне одной из них была еле заметная вмятина.

— Вот эта!

— Возьми же её.

— Нет.

Он поставил чашку на место и резко повернулся к Цилле. Объяснить, что происходит у него сейчас в душе, он не мог бы ни Цилле, ни даже самому себе. Он говорил и действовал как бы вслепую.

— Она мне больше не нужна. Мы… другим теперь заняты.

— Но взять вещь, украденную у тебя мистером Лайтом, — не воровство…

— Не хочу.

— Что?!

— Мне и без неё хорошо. Ничего ихнего не хочу. Не хочу их серебра, не хочу их родства… Давай корзину, Цилла. Пусть мистер Лайт берёт себе мою чашку.

— А твоя мама?

— Она её тоже не любила.

После того как он снёс корзину в коляску, он ещё раз вернулся и стал подле очага на кухне. Цилла развела огонь из щепок, чтобы согреть воды. Он положил обе руки на каминную полку и опустил голову на руки. Так простоял он долго. Этот дом был выстроен его родным дедом. На полу этой кухни, девочкой, играла его мать. Быть может, сюда, в этот дом, когда она подросла, к ней приходил доктор-француз, отец Джонни… Доктор Латур, так было записано в библии. Тут несомненно кроется какая-то тайна. Почему не доктор Тремейн? И почему в родословной говорится, будто они оба — и он и Лавиния Лайт — умерли от холеры в Марселе, в 1758 году, то есть за три месяца до его появления на свет? Какое это имеет значение? Имеет или не имеет? Никакого! Он ответил на вопрос, поставленный самому себе, и извлёк из кармана толстые листы, испещрённые именами его родственников, которые он вырезал из библии. Зачем они ему? Он стал медленно, лист за листом рвать их на мелкие клочки и скармливать огню.