— Да.

— Мисс Сиболд, вы утверждаете, что вечером того дня, когда на вас было совершено нападение, вы посетили дом номер триста двадцать один по Уэсткогг-стрит?

— Угу.

В его тоне сквозило осуждение: мол, девчонка совсем завралась.

— Сколько времени вы провели по указанному адресу в тот вечер?

— Примерно с восьми часов до полуночи.

— Вы употребляли спиртные напитки?

— Я не употребляла никаких спиртных напитков.

— Вы в тот вечер курили?

— Там нечего было курить.

— У вас были с собой сигареты?

— Нет.

Ничего не добившись, Меджесто решил зайти с другого боку.

— Сколько лет вы носите очки?

— С третьего класса.

— Вам известно, какое у вас зрение без очков?

— У меня небольшая близорукость, но вблизи вижу хорошо. Точнее не могу сказать, но зрение у меня неплохое. Вижу дорожные знаки и тому подобное.

— У вас имеются водительские права?

— Да, имеются.

— У вас есть в них необходимость?

— Да, конечно.

— На сегодняшний день ваши права действительны?

— Да.

Мне было не сообразить, к чему он клонит. Если бы он спросил, записано ли в правах, что я должна управлять автомобилем в коррекционных линзах, я бы еще поняла. Но такого вопроса не последовало. Ну, допустим, есть водительские права — а дальше-то что? Или водительские права означают, что я уже не ребенок, а взрослая и меня не грех изнасиловать? Ответов я не нашла.

Допрос продолжался.

— Верно ли, что вы постоянно носите очки, потому что без очков плохо видите?

— Нет, неверно.

— В каких случаях вы обходитесь без очков?

— Когда читаю или просто занимаюсь своими делами.

Разве объяснишь в такой обстановке, какая баталия разгорелась в кабинете у глазного врача? Он негодовал, что я постоянно хожу в очках. Что в угоду своему желанию выглядеть серьезной порчу зрение и попадаю в зависимость от корректирующих линз.

— Как по-вашему, той ночью в октябре очки были вам необходимы?

Он имел в виду «в мае», но никто его не поправил.

— Ну да, была уже ночь.

— Ночью вы хуже видите?

— Нет.

— У вас имелась особая причина брать с собой очки?

— Нет.

— Правомерно ли утверждать, что из общежития вы всегда выходите в очках?

— Нет.

— Имелась ли у вас той ночью особая причина надевать очки?

— Я получила их всего за неделю до того случая. Они мне нравились. Новые очки.

В последнюю фразу он вцепился клещами.

— Изготовленные по новому рецепту или просто в новой оправе?

— Просто в новой оправе.

— Изготовленные по старому рецепту?

— Да.

— Кто выписал вам рецепт на очки?

— Доктор Кент. Из Филадельфии, я там живу.

— Вы можете сказать, где именно… То есть когда именно был выписан рецепт?

— Кажется, в последний раз мне выписывали рецепт в декабре восьмидесятого.

— То есть очки были выписаны и изготовлены в декабре восьмидесятого, это верно?

Мог ли он знать, что нащупал нить и тут же потерял? Рецепт возобновили за полгода до изнасилования. По-прежнему не понимая, куда он клонит, я решила идти за ним след в след. Он хотел загнать меня в лабиринт, откуда нет выхода. Я не собиралась сдаваться. У меня по жилам потекло то качество, которое отличало Тэсс, — решимость.

— Угу, — подтвердила я.

— Если я правильно понимаю, вы утверждаете, что в ходе борьбы у вас в какой-то момент слетели очки, это верно?

— Да.

— Дело было в темном месте, это верно?

— Да.

— Насколько темно, с вашей точки зрения, было в том месте?

— Не так уж темно. Света было достаточно, чтобы разглядеть черты лица и прочее. К тому же его лицо находилось почти вплотную к моему, а поскольку у меня близорукость, а не дальнозоркость, вблизи я вижу хорошо.

Он повернулся боком и поднял глаза. У меня в жилах забился адреналин; я обвела глазами зал. Тишь да гладь. Для присутствующих все это было рутиной. Очередные предварительные слушания по делу об очередном изнасиловании. Ни шепотка.

— Если не ошибаюсь, вы заявили, что в какой-то момент этот человек вас поцеловал?

Липкий пот, неопрятные усики — но профессионал. Он метил в самую чувствительную точку. Те поцелуи терзают меня до сих пор. Да, я отвечала на поцелуи по принуждению насильника, но что из этого? Интимность этого дела мучительна. В толковых словарях надо бы исправить статью «насилие», чтобы приблизить ее к истине. Это ведь не просто «половое сношение с применением физического насилия»; изнасилование — это полное разрушение изнутри.

— Да, — сказала я.

— Говоря, что он вас целовал, вы имеете в виду, целовал в губы?

— Да.

— Поцелуи совершались стоя?

— Да.

— Какого роста был этот человек в сравнении с вами?

Странно, что через вопрос о поцелуях он решил подвести меня к вопросу о росте насильника.

— Примерно моего роста или на дюйм выше, — ответила я.

— Каков ваш рост, мисс Сиболд?

— Пять футов и пять с половиной дюймов.

— Вы утверждаете, что этот человек был примерно одного с вами роста или, возможно, на дюйм выше?

— Угу.

— В положении стоя он оказался примерно одного с вами роста, это верно?

— Угу.

— Примерно так, да?

— Да.

О моем зрении он выспрашивал совсем другим тоном. Теперь я не услышала и намека на уважительность. Не сумев раскрутить меня на полную катушку, он стал изображать брезгливое отвращение. В этом я почувствовала опасный подвох. Хотя в зале суда, среди служителей правопорядка мне, по всем понятиям, ничто не угрожало, я вдруг испугалась.

— Если не ошибаюсь, вы сегодня ответили, что данные вами в тот день показания характеризуют нападавшего как человека крепкого телосложения?

— Да.

— Рост ниже среднего, волосы короткие черные?

— Да.

— Помните ли вы, что при даче добровольных письменных показаний сообщили полиции его примерный вес: сто пятьдесят фунтов?

— Да.

— А если точнее?

— Я не специалист в области определения веса, — сказала я. — Мне трудно судить о соотношении мышечной массы и жира.

— Но вы помните, что сказали следователю: «сто пятьдесят фунтов»?

— Один офицер полиции, мужчина, приблизительно назвал мне свой вес, и я сказала: близко к тому.

— Вы утверждаете, что на ваше мнение повлияла подсказка офицера полиции?

— Нет, он это сказал для примера. На вид мне показалось — более или менее сходится.

— Исходя из данных, которые сообщил вам офицер полиции, а также из ваших личных наблюдений, считаете ли вы цифру в сто пятьдесят фунтов, зафиксированную в ваших показаниях от восьмого мая, вашей окончательной оценкой веса нападавшего?

— Да.

— Способно ли что-либо из услышанного вами в этом зале изменить ваше мнение?

— Нет.

У него открылось второе дыхание, как у мальчишки, уминающего последний кусок торта. Мистер Меджесто поймал кончик утраченной нити, только я не догадывалась который.

А я изрядно выдохлась. Как могла старалась держаться, но сил уже не оставалось. Надо было каким-то образом восстановиться.

— Если не ошибаюсь, вы утверждаете, что вам было нанесено несколько ударов в лицо?

— Да.

— И у вас лицо было залито кровью?

— Да.

— И у вас слетели очки?

Задним умом понимаю, что нужно было его срезать: «Ни одно из этих обстоятельств не лишило меня зрения».

— Да, — только и сказала я.

— Вы обращались за медицинской помощью по поводу телесных повреждений?

— Да.

— Когда именно?

— В ту же ночь, как только добралась до общежития, перед тем как ехать в полицейское управление — я сразу сообщила в полицию. На полицейском автомобиле меня отвезли в больницу имени Крауза Ирвинга, а там доставили в лабораторию и прописали лекарство для заживления ран на лице.

Не пасовать. Держаться. Излагать только факты.

— Удалось ли вам после нападения отыскать свои очки?

— Очки нашли полицейские…

Меджесто не дал мне договорить: