Она пожимает его локоть, но в глаза не смотрит.

Девушка, которая была с Брайаном, встает, идет к сцене. А тот запускает в волосы три пальца и склоняет голову набок.

— Все, мне пора, — говорит он. Выуживает из бумажника десять долларов и кладет на салфетку.

— Все, что останется, — ваше, — говорит он танцовщице.

Брайан с силой бьет ребром ладони о парковочный счетчик.

— Пятьдесят долларов, — говорит он.

— Н-да. — Он вглядывается в сточный желоб, хотя они в нескольких кварталах от того места, где он видел крысу. — Меня они тоже опустили, — врет он.

Они по-прежнему в районе секс-шопов: промельки наготы, пластик, резина, цепи. Вывески обещают двадцать четыре канала непрерывной порнографии. Около входов в стрип-бары стоят девицы, зазывают:

— Эй, сюда, сюда заходите.

— Тут одно блядство сплошное, — говорит Брайан. — Пойду в итальянский квартал, лучше в тамошнем баре буду Терри дожидаться. Здесь я уже сыт по горло.

— Ладно. А я тут еще побуду немножко.

— Да все равно ж ты ее не найдешь.

— Знаю. Просто хочу еще побродить.

— Что ты делаешь? Мы что — за этим сюда приехали? Болтаться тут и любоваться на все это говно?

— Все-таки что-то новое.

— Да дрянь это, господи. Ты что, хочешь, чтобы тебя выебли?

— Нет, — говорит он. — Хочу только посмотреть, что к чему.

— В жопу, — говорит Брайан, — я насмотрелся. Хватит. Слушай, а ты по Эми не соскучился?

— Н-ну да, соскучился. Тут Брайан говорит:

— Ты что, надумал от нее слинять?

— Нет.

— Я тебя насквозь вижу. Знаю, что у тебя на уме. Смотри, останешься в конце концов один, будешь по таким вот помоечным притонам скитаться в поисках дозы.

— Да ты чего на меня взъелся?

— Я не взъелся. Просто не пойму, на кой черт мы сюда приперлись. И не пойму, тебе-то чего надо?

— Я и сам не знаю.

— Тебе, как видно, надо огрести по полной и сверх того, — говорит Брайан, глядя в сторону. — Только тогда научишься ценить хорошее.

Сперва он делает вид, будто просто гуляет, потом принимается нагибаться, приседать, заглядывать под машины. Крысы нет. Осматривает тротуар из конца в конец. Навстречу полицейский — идет, глядя прямо перед собой.

Когда с полицейским разминулись, он прочищает горло. Полицейский не оборачивается. Тогда он громко произносит:

— Вы не видели крысу? Полицейский молча неотрывно смотрит на него. Он чувствует, что полицейский каким-то образом знает, что он был в стрип-клубе. Чувствует, что полицейский о нем еще и что похуже думает: что он был не только в стрип-клубе, а и во множестве этих мелких лавочек вдоль всей улицы. Он уточняет:

— Ну, в смысле, здесь. На тротуаре.

Покачав головой, полицейский идет дальше. Через три шага останавливается, поворачивает назад:

— А зачем тебе крыса?

— Ни зачем.

Он идет прочь, останавливается у какого-то проезда. Там нет освещения, и, уже ступив в темноту, он вдруг замечает, что у стены сидит человек, вытянув ноги. Он отступает. За спиной у сидящего что-то копошится в газетах, он уверен, что это давешняя крыса. Сидящий говорит:

— Эй ты, ты что-нибудь принес мне? Денежку мне принес? Новый год сейчас или нет?

— Нет, еще два дня остается.

— Ну так Рождество, значит.

Он вынимает из бумажника доллар и подает человеку. Газеты неподвижны. Перешагивать через сидящего не решается и поворачивает обратно.

— С Новым годом, — говорит человек.

Начался дождь.

Он набрал номер телефона в Монтане:

— Эми?

— Привет. Ты уже на месте?

— В Сан-Франциско.

(В воздухе холодает, капли дождя падают чаще.)

— Ты словно далеко-далеко. Доехали хорошо?

— Ага.

— И что вы там делаете?

— Бродим по городу. А ты что делаешь?

— Ничего. Всю ночь мела метель. Читаю журналы, смотрю телевизор. Между прочим, от пластика, которым ты затянул окна, и впрямь тепло.

(Плеск от проезжающих машин временами глушит ее слова. Мимо проходят двое, говорят по-иностранному. Один смеется и похлопывает другого по заду. Задувает ветер.)

— Я соскучилась, — говорит она. — А хорошо было на Рождество.

— Ага, я тоже вспоминаю.

Он поднимает взгляд вверх, горизонт застят силуэты зданий на фоне серых туч. Он говорит:

— Чуть было не купил тебе ручную крысу. Она молчит. Потом говорит:

— Крыс я боюсь. Наверно, я тебе не говорила.

— Да мне вообще-то следовало знать. Почти все их боятся. А как насчет голубей?

— Слушай, я зажгла ту свечку, что ты подарил, — ну, ту, которая корицей и сосной пахнет, помнишь? Такое чудо. А горит медленно-медленно, я ее час назад зажгла, так она все еще почти как новая.

— Я рад, что она тебе нравится.

— Bay, как снег-то валит. Даже красиво. Он видит, как она сидит у самого окна в полутьме. Видит, как падает снег и как горит свеча. Видит даже себя рядом с ней. Эми стоит у окна. Он сидит в кресле. Они уже старые.

В комнате тепло, падает снег, и свеча наполняет комнату ароматом. Его пугает тепло. И она его пугает. И сам себя он пугает. Хочет понять отчего, что заставляет человека пугаться таких вещей — добра, тепла, — но не может. Она зовет его по имени.

— Да?

— Я в самом деле скучаю по тебе. На работе я целый день думала: как странно — приду домой, а тебя нет.

— Мы не надолго, скоро вернемся.

— Я знаю. Я люблю тебя, — говорит она. — Я это точно знаю, особенно теперь, когда ты далеко.

Может быть, он ее тоже любит. Как поймешь? И ему нечего на это сказать. Дождь бьет в лицо, ветер студит кожу.

— Все, мне пора, — говорит он. — Но я позвоню завтра.

Коробка туалетной бумаги, табурет и встроенный в стену экран. Он опустил два жетона и смотрит, как экран заполняется наготой. Нажимает на кнопку выбора каналов. Две девушки. Нажимает снова и снова. Два парня. Еще какая-то голая размазня, не поймешь что. Мелькает мысль об Эми, и он снова нажимает кнопку. Светловолосая девушка и парень, лица которого не видно.

Он расстегивает штаны. Возбуждает ли его происходящее на экране, он не очень уверен. Девушка некрасива. На крупных планах видно, что волоски вокруг дырки в ее заднице почему-то слиплись. Когда камера отъезжает, становится заметно, что ей навряд ли так уж хорошо, хотя она вовсю гримасничает, и в динамике слышно, как она старательно пыхтит. Член у него лишь слегка поднялся, и он поглаживает его, не слишком-то на что-либо надеясь.

Тут дверь отворяется, и входит китаец средних лет.

— Э! Э!

— Он пятится, пытаясь спрятать член в штаны, но китаец приближается быстро, выставив перед собой открытую ладонь.

— Жетоны, — говорит китаец с акцентом. — Ты хочешь еще жетоны?

— Нет. — Он подымает руки, словно пытаясь защититься от удара. Он гораздо крупнее китайца, но все равно пугается его.

Китаец кивает и смотрит на экран. Расстегивает штаны и вынимает свой член. Маленький и темный, он направлен наискось вверх. Китаец оглаживает его, и головка то высовывается, то скрывается под кожей, а дырка на кончике огромная и блестит.

— Ты хочешь? — спрашивает китаец.

— Нет.

Он на шаг отступает. Китаец к нему поворачивается и неотрывно смотрит в лицо. Свободной рукой китаец берет его за член.

— Постойте, — говорит он и снова отступает, но он уже прижат к стене.

Держа его за головку члена, китаец опускается на колени. Вставляет ее себе в рот.

— Нет, — вновь слабо возражает он.

Китаец сосет с силой — такого он никогда не ощущал. Эми сосет ему редко, и он не уверен, стоит ли просить, чтобы она это делала чаще. Из крутящейся в голове тьмы вдруг выступает одна из ее маленьких грудей. Он смотрит на экран, но едва ли в состоянии понять, что там происходит. В сознании проносятся куски нынешнего вечера: крыса, стрип-клуб, секс-шопы, дождь и ветер. Он сожалеет, что не пошел с Брайаном в тот бар, где теперь они с братом напиваются в относительно чистом окружении и, может быть, освежают в памяти старые, чистые воспоминания о Монтане. Во всем теле — холод, даже в яйцах. Только член в тепле. Он взглядывает вниз и видит лицо китайца, его закрытые глаза и втянутые щеки. Слышит громкое чмоканье, которое производит китаец, и чувствует еще больший холод. Видит свое лицо, отраженное пластиком экрана, который погас. Оно кажется несоразмерным, неловким, будто это лицо какого-то замученного незнакомца. Он толкает китайца в плечи. Китаец подымает взгляд маленьких, затуманенных глаз.