Казгирей вышел вперед, привычным жестом протирая пенсне.

—    Все ли знают Казгирея Матханова? — спросил Астемир.

—    Кто же не знает Казгирея! — раздались крики.

Послышался зычный голос:

—    Валлаги, нужно сразу записать Казгирея в хорошие люди.

—    Верно, — закричали вокруг, — сразу записывайте.

Астемир пояснил:

—  Так нельзя, товарищи. Если у вас нет вопросов, зачитаем анкету. — И он предложил секретарю комиссии обнародовать анкету Казгирея.

Но кто же не знал жизни этого человека?

Уважаемая семья старого Кургоко Матханова. Медресе в Прямой Пади. Первое знакомство с незабываемым Степаном Ильичом Коломейцевым, в ту пору оружейным мастером. Первая поездка в Стамбульский университет. Возвращение на родину и начало просветительской деятельности в духе незабываемого Кабазги Казанокова... Ну что ж, нельзя не упомянуть и о том, что именно в этот период Казгирей Матханов становится верховным кадием... Это не помешало ему стать на сторону революции и возглавить революционную шариатскую колонну, боровшуюся в годы гражданской войны против Деникина, Шкуро и Серебрякова...

В этот момент кто-то из толпы крикнул:

—    А кто был у него первым помощником?

—    Кто был у тебя первым помощником? — переспросил Астемир.

—. Моим первым помощником была моя преданность народу, — отвечал Казгирей, но эти слова, видимо, не понравились Иналу, внимательно следящему за всем происходящим. Инал поморщился, но промолчал.

—  Кто был у тебя начальником штаба? — послышался тот же голос.

Казгирей понял смысл вопроса. Что же, кто не знает, что призывал он под зеленое знамя шариатской колонны всех, кто, по его убеждению, может смело служить делу народа против угнетения и несправедливости.

—  Этому же делу, — говорит Казгирей, — служил мой брат Нашхо, уже в то время состоявший в партии большевиков. Его хорошо знал Инал, с детства друживший с ним. Наверное, — продолжал Казгирей, — Инал помнит и мою с ним встречу в те годы, помнит, что мой отец был убит беляками, а дом сожжен... Что же касается начальника штаба, то начальником штаба был у меня общеизвестный Жираслан. Да, Жираслан! Он тогда еще не был тем, кем стал позже, когда именем Жираслана пугали детей. Я скажу больше. Напомню, что впоследствии Жираслана амнистировали и он числился моим телохранителем. Зачем скрывать прошлое? Смешно было бы скрывать мне и то, что мы не могли найти с нашим признанным руководителем Иналом Маремкановым общей линии Нам пришлось расстаться... Тем, кто этого еще не знает, я должен сказать, что в тысяча девятьсот двадцатом году я во второй раз уехал в Турцию, надеясь найти там ответ на вопросы, которые мучили меня в ту пору...

—   Вот за это ты и держи теперь ответ перед партией и народом, — подхватил Инал.

Казгирей выше поднял голову:

—     Вот я и держу ответ перед партией и народом.

—     Пусть аллах отвечает твоим голосом, — кричали одни.

—     А на все ли он отвечает? — выкрикивали другие.

Очень хотелось подать свой голос и Давлету, сказать во всеуслышание, что Казгирей ездил в Стамбул на общественные деньги, собранные на постройку мечети. Но удержался. А вдруг Астемир опять рассердится и напомнит о том, что именно Давлет хапнул из этих денег солидную сумму еще до того, как судили его за жульнические проделки при распределении земли. Давлет решил подойти с другого конца, он закричал:

—   Да, да, не на все вопросы отвечает Казгирей. Пусть он ответит, что он привез из Стамбула?

И тут неожиданного помощника Давлет нашел в лице Окружного Батрака. Тот вдруг вспомнил обвинение, которое вчера выдвинули против него.

— Меня не записали в партию за то, что у меня были картинки с царем, а говорят, что Казгирей привез из Турции картинки с султаном.

—     Я действительно приехал не один, — отвечал Казгирей, — я из Стамбула привез жену.

—     А ты скажи, пожалуйста, — не унимался Давлет, — какой калым ты за нее заплатил? Или, может быть, ты привез жену с приданым?

—     Нет, приданого я не привез. Ни приданого, ни султана, — пошутил Казгирей.

—     Ну, султана, может быть, и не привез, — не унимался Давлет, — но кое-что привез. А что привез, он нам не говорит.

Всем хотелось услышать, что именно привез из Турции Казгирей. Кто-то закричал, что в чемодане Казгирея лежал слиток золота, присыпанный землею.

Трудно понять, как стало известно о том заветном мешочке, который его жена, Сани, свято хранит, о мешочке с землею с могилы ее отца. Чувства Казгирея начали изменять ему: действительно, не на все вопросы он способен отвечать. Почувствовал и Астемир необходимость вмешаться: дескать, начинаем заниматься мелочами, а нужна общая характеристика Матханова. И Астемир предоставил слово Шрукову.

Шруков поднялся, отбросил воображаемые карандаши и начал говорить о том, как за короткое время преобразилась школа-интернат под руководством Казгирея. Своим теплом Казгирей согревает не один десяток сирот и детей большевиков и бедняков. Он находит время заниматься и другой партийной работой — следить за порядком на строительстве агрогорода, находится у него время вникать в тревоги и нужды строителей, которые скоро под руководством первого большевика Кабарды Инала Маремканова из царства тьмы перейдут в царство света, из стужи — к теплу. Приступлено к новому революционному мероприятию: начат набор девочек. Родители, доверившие своих детей Матханову, могут быть спокойны: благородный Казгирей сумеет сделать из них умных и благовоспитанных людей...

И вдруг опять раздался голос Давлета:

—   Подожди, дай слово мне!

Шруков сгреб воображаемые карандаши и снова выбросил их.

—   Нет, подожди ты, не мешай говорить. Кому не хочется сказать доброе слово о таком директоре... Правильно я говорю, Матрена? — Шруков увидел в толпе повариху.

Она отвечала:

—   Даже очень правильно и даже очень хорошо, что включают девочек. Пусть девочки тоже учатся. Тут много собралось родителей, пусть сами скажут.

Инал решил, что пора напомнить о главном, о шариатском прошлом Казгирея, — время уходит на пустяки.

Но подлый Давлет опередил его.

—     Валлаги, — раздался его визгливый голос, — все это верно, но верно и то, что воспитанники, которых называют стремянными Советской власти, бросили бомбу.

—     Как так бросили бомбу? — удивился Шруков.

—     А так, взяли и бросили бомбу в своего начальника.

—     В какого начальника?

—     А вот он стоит, начальник музыкальной команды, он мне сам говорил.

Головы обернулись в сторону Дорофеича. Встрепенулся и Инал.

—   О чем это говорят, — раздался его бас, — объясни нам, Казгирей.

Казгирею было стыдно, но нечего делать, нужно было рассказать о проделке Сосруко, — дескать, действительно, неуместная и опасная выходка, виновный уже наказан. Ребячливые головы решили оградить себя от воображаемых нападений... Ну, вот и доигрались...

—   Как так выходка? Как так неуместная шутка? Хороши шутки с порохом, — уже не мог успокоиться Инал. — Откуда у вас порох?

Лю готов был провалиться сквозь землю. Ему хотелось выбежать на помост, сказать, что это он главный виновник, но тут же он вспомнил, что придется рассказывать все от самого начала, о том, как они забрались с Сосруко в могильник в дни Иналовой свадьбы, о том, как они унесли из могильника оружие и порох, принадлежавшие не кому другому, как Жираслану, и Лю удержался от первого благородного порыва. Люди вокруг начали толкать его, а ему ничего не оставалось, как только бросить по адресу спесивого Давлета «чигу-чигу», как это делал он в детстве, дразня его. Давлет же, совершив эту подлость, старался показать себя человеком честным и благородным. Протолкнувшись вперед, чтобы его видел Инал, он говорил:

—    На чистке партии не надо скрывать такие дела. Мы должны перебирать ребра пальцами и выворачивать души, как собственные карманы. Валлаги, не напрасно говорят, нужно прочистить с песочком.