Босоногие ребята, сбежавшиеся со всего аула, толпой стояли во дворе вместе со стариками и старухами. Небывалое зрелище переманило всех зевак сюда со двора Инала. Никому еще не приходилось слышать такую музыку, видеть блеск такого количества меди, столько труб и барабанов. Ничего подобного не видела и Урара. И это зрелище отвлекло ее от мрачных мыслей.

Урара никак не могла примириться с тем, что ее Инал развелся с прежней женой, тихой и покорной Фаризат, и женился на русской надменной красавице. Разве эта русская женщина будет ее уважать, подаст ей кружку с молоком или поправит под нею матрац? И как с ней объясняться? Попросишь воды — она подаст веник, попросишь подушку — она тебе закроет окно. И что это Инал надумал! Кто это посоветовал ему! Все те же самые большевики, из-за которых Инал и сам едва не погиб еще подростком, когда после ареста оружейного мастера его ученик вынужден был бежать из родного дома. Уже тогда допытывались жандармы, не унес ли он какие-нибудь книги или бумаги. Да разве только это, всего не вспомнишь, сколько пришлось настрадаться из-за дружбы шестнадцатилетнего Инала с русским мастером. Урара терпела тогда этого русского человека только за то, что он, как и сама Урара, старался не допустить вражды между ее детьми и семьей Кургоко. Доброе сердце Урары простило роковую вспыльчивость, тем более что Кургоко искренне раскаивался и хотел хоть отчасти возместить сиротам непоправимую потерю. Урара старалась воспитывать сыновей — и особенно старшего, Инала, — в духе мирголюбия, чтобы они не помышляли о мести. Но она знала трудный характер угрюмого Инала и была рада встретить в лице Степана Ильича единомышленника. Для Инала же слово Коломейцева становилось законом.

И вот аллах внял молитвам женщины. Инал ни разу не поднял руки на своего кровника Казгирея, младшего сына Кургоко. Оба они, и Инал и Казгирей, с течением времени стали уважаемыми людьми, возвысились, и если было между ними несогласие, случался раздор, то, по мнению Урары, это было какое-то ученое разногласие, книжное. А теперь, если верить людям, Казгирей уже во всем принял сторону Инала и даже приехал на свадьбу. Он должен быть завтра среди самых почетных гостей. Странно, но как раз это и поражало Урару. Как раз то обстоятельство, что Казгирей, который до сих пор живет в сердцах людей в образе хранителя кабардинской старины, верховного судьи шариата, одобряет поступок Инала и подтверждает свое одобрение приездом на свадьбу, не могла постичь простая женщина.

Сейчас же по приезде ребята рассыпались по старому саду и кладбищу. Лю, по рассказам отца, хорошо помнил подробности и место знаменитого боя между Эльдаром и Жирасланом. Туда прежде всего и побежали Лю, Сосруко и еще несколько ребят.

Смелому — счастье. Вероятно, как раз этот закон привел Лю к тому самому старому, замшелому, разрушенному могильнику, в котором и в самом деле когда-то прятался Жираслан, откуда он отстреливался, где был взят в плен Эльдаром и Астемиром.

Конечно, Лю не знал этого с достоверностью, но сердце ему подсказало: здесь.

—     Здесь! — уверенно сказал Лю.

—     А почему ты знаешь?

—     Я-то знаю: мой отец тут схватил Жираслана.

— Тогда ты и полезай первым, — решили товарищи Лю.

И Лю полез в могильник.

Сосруко и другие сподвижники Лю затаив дыхание следили за действиями самого смелого среди них.

—   Может, там клад, — сказал Сосруко за спиною Лю.

 Во мраке за каменной стеной — что-то вокруг Лю шевелилось и ползало, — Лю видел обломки камней, щели между ними и разбегающихся пауков, но вдруг он заметил среди камней что-то скрытое под ковровым хурджином. Лю испугался: неужели труп? Лю присмотрелся: из-под камней выглядывало нечто похожее на полированный приклад винтовки. Присмотревшись тщательней, Лю разглядел под другой кучей камней еще что-то, завернутое в чистую тряпку. Паук пробежал по лицу, Лю стало страшно. «Позвать на помощь или не звать?» — думал Лю и решил затаиться, пока что ничего не сообщать спутникам о находке. Собравшись с духом, он прокричал:

—     Эй, вы!

—     А что, — донесся ответ сверху, — что ты там видишь?

—     Ничего не вижу. Тут одни ящерицы, змеи и пауки.

—     А страшно? — хором спросили ребята.

—     Ну да, скажете! Мне не страшно, — отвечал Лю. — Но вы все-таки не уходите.

—     Мы тебя не оставим, мы стоим тут.

Натужившись, Лю отвалил камень и отшатнулся. Лю не поверил глазам: перед ним был склад оружия. Металлический ящик был набит патронами. Тут же обнаружился широкий ковшик с узким горлышком, должно быть, с махсымой, а поверх на черепке лежала гильза патрона. Из гильзы выглядывала свернутая трубочкой бумажка. У Лю кружилась голова, но все-таки он нашел в себе силы схватить гильзу и сунуть в карман. Гильза звякнула о боевой патрон, подарок Казгирея, с которым Лю никогда не расставался.

Но прежде чем привалить камень обратно, Лю безотчетно вновь потянулся к ящику с оружием. Схватил револьвер, вспомнил о Сосруко и взял другой.

Ребята закричали:

—     Смотрите, говорит, не страшно, а сам весь трясется. Как он будет играть в оркестре!

—     А вот и не страшно, — утверждал Лю и ощупал карман, — нисколько мне не страшно. В могильнике очень хорошо, интересно, только холодно. А вот что: давайте ловить Жираслана. Это же тут его поймал Эльдар.

—     Ты же сказал, твой отец.

—     Они оба ловили. Давай и мы все будем ловить Жираслана.

—     Давай-давай, — согласился Сосруко. — Это здорово! Но кто будет Жирасланом? Будь ты, Лю. Полезай опять в могильник.

—     Не хочу, мне холодно.

—     Будем ловить, согреешься: один против всех.

Лю не только не хотел опять лезть в могильник — он не соглашался стать Жирасланом. Лю хотел быть Эльдаром.

 Сосруко не возражал, ему нравилась роль Жираслана при условии: не лазить в могильник.

Конечно, не по возрасту было парням хлопать палками по камням, изображая ружейную стрельбу, но ради такого дела — ловля Жираслана— с чем не согласишься. Главное заключалось даже не в прятках и ползании в траве, а в том, что в конце концов воображаемый Эльдар и его воображаемые конники могли кучей навалиться-таки на силача Сосруко, воображаемого Жираслана, и куча навалилась весело, дружно.

Сосруко отлично справился с ролью. С не меньшим вдохновением Лю изображал Эльдара.

После игры, отряхнувшись, Сосруко все-таки сказал Лю:

—   Ну и не задавайся, что ты поймал меня. Это так полагалось. Я поддался вам. Вот если бы у меня был настоящий револьвер, тогда не только ты, но и сам Жираслан меня не поймает.

Лю молчал. Что-то подсказывало Лю, что он неожиданно стал участником чьей-то важной тайны, может быть, тайны самого Жираслана: не напрасно же склад оружия оказался в могильнике, прячась в котором Жираслан когда-то защищался от Эльдара.

Подобные мысли не оставляли Лю и тогда, когда под руководством Дорофеича в последний раз репетировалось исполнение кафы Инала. Как только одна рука освобождалась от клавиш, Лю снова и снова нащупывал в отяжелевших карманах револьверы и гильзу с еще не прочитанной запиской. «Что же с ней делать? — думалось Лю. — Что там написано? Кто положил в могильник оружие? Для чего?» ' Дорофеич воздел трубу, и оркестранты подняли свои трубы и флейты, не сводя глаз с капельмейстера. Сосруко замахнулся тарелкой.

Старики, дети и собаки, собравшиеся во дворе перед овином, затаив дыхание, ждали: вот сейчас оркестр грянет. Впереди всех в праздничном платке стояла очарованная Урара.

Лю лизнул губы, на которых отпечатался кружок от мундштука, и успел шепнуть Сосруко:

—     Сыграем, беги обратно к могильнику.

—     Зачем?

—     Там узнаешь — не пожалеешь...

То, что произошло затем, ошеломило Сосруко. В протянутой руке Лю он увидел настоящий револьвер.

—   Это тебе, — тоном заговорщика произнес Лю. — Поклянись: никому ни слова! И меня ни о чем не спрашивай.

Между тем уже скакали всадники с извещением, что свадьба приближается к аулу.