Солдаты небрежно двигали покойников, словно складывали штабелем обычные бревна.

— Хорош! — распорядился Хозяин. Несмотря на минус в морозилке, его пробил холодный пот — как верно заметил старлей, у всех трупов имелись в наличие одинаковые отверстия в области шеи. Такие две маленькие ранки. В каждой, без исключения, шее. Подполковник в сердцах сплюнул и распорядился:

— Складируйте их обратно. После — свободны!

Выйдя из холодильника он нос к носу столкнулся с Филипповым, который бледностью своего лица мог бы поспорить с замороженными в морозилке жмурами. Подполковник обреченно взмахнул рукой.

— Не офицерский состав, а сборище кисейных барышень! На вас только добро переводить! — намекнул он на зря загубленный коньяк.

— Есть ранки? — нервно вытирая с подбородка клейкие ниточки слюны, спросил Филиппов.

— Есть, едрен батон! Причем у всех…

— Значит, шерстит кто-то петушиный барак, Владислав Борисович! Валит опущенных почем зря!

— Вот что, Олег. Приведи ко мне Скирдаченко.

— Скруджа?

— Он же у нас авторитет. Вторая власть… Ему за беспредел тоже, небось, отвечать неохота. Вот и поговорим по душам. Глядишь, и договоримся.

Евгений Скирдаченко, смотрящий Барановского ИТК, в этот пригожий майский денек, блаженно развалился на завалинке разделочного деревообрабатывающего цеха, положив под голову свернутую колбасой фуфайку. Рядом с авторитетом, пуская в облака струйки ароматного табачного дыма, зубоскалило ближайшее окружение неофициального лагерного босса. Хотя это нужно еще посмотреть, кто на зоне неофициальное начальство?

— Скрудж, Кум в нашу сторону шпилит, — предупредил смотрящего один из его шестерок.

Авторитет вяло приподнялся с завалинки, уселся, оперевшись спиной в подгнившую дощатую стену цеха.

— Скирдаченко! — стараясь придать голосу отсутствующую твердость, рявкнул старлей. — Опять разлагаешься? Почему не на рабочем месте? Встать, когда с офицером разговариваешь!

— Слушай, начальник, — делано ковыряясь в зубах щепочкой, развязно ответил Скрудж, нехотя поднимаясь на ноги, — чего шумишь? Мужики норму бьют?

— Ну, вроде бы, бьют, — нехотя согласился Филиппов.

— Не вроде бы, а сверх нормы! — веско поправил авторитет. — И заслуга в этом всецело моя!

— Кончай лясы точить! — неожиданно озлобился старлей. — Быстро к начальнику лагеря!

— К Хозяину? — удивленно переспросил Скирдаченко. — С какого перепугу такая честь?

— Там узнаешь! — многозначительно пообещал Филиппов. — Давай, двигай телом!

— Осужденный Скирдаченко Евгений Николаевич, статья… — привычно произнес Скрудж, переступив порог кабинета Хозяина.

— Да знаю я твою статью, — сказал подполковник. — Проходи, Евгений Николаевич, садись. Лариса, — крикнул он громко, чтобы было слышно в приемной, — два чая, да покрепче.

На этот раз секретарша не ударила в грязь лицом и быстренько сообразила два стакана чая.

— Угощайся, — Хозяин подвинул один из стаканов к Скруджу. — Печенье, конфеты, не стесняйся.

— С чего такая щедрость, гражданин начальник? — поинтересовался теперь уже у Хозяина Скрудж. — Если к сотрудничеству склонить меня хочешь, так это дохлый номер! Ты ж знаешь, я в отрицалове, и работать ни за какие коврижки не буду! Для авторитета моего уровня — это западло!

— Ты чаек-то пей, остынет, — ласково произнес Алексеев. — Про тебя мне все известно, про авторитет твой, воровской, про отрицалово… Я ведь не первый год в исправительной системе, и кой-какие понятия тоже имею. Если бы мне было нужно, то и ты, и твоя кодла блатная из БУРа бы не вылезали! Только я не дурак…

— Лады, — сказал Скирдаченко, подвигая к себе стакан, тем самым давая понять Хозяину, что готов его слушать. — Чаек только у вас жидковат, гражданин начальник, — отхлебнув, заявил Скрудж.

— Ну, — развел руками подполковник, — чифиря не держим.

Он тоже глотнул чаю и продолжил:

— Есть у нас одна проблемка, Евгений Николаевич…

— У вас?

— Нет, дорогой мой, у нас! Слишком много покойников появилось в последнее время у нас в лагере. Аж тридцать восемь человек за последних три месяца! Что тебе известно об этих убийствах?

— Каких убийствах, начальник? — поперхнулся чаем Скрудж. — Ты же о петушином бараке? Так они все сами… Я у лепилы лагерного узнавал… Кто отравился, у кого мотор отказал, кого от болезни завернуло… Это же опущенные, петухи…

— А тебе не показалось странным, — беспардонно перебил авторитета Хозяин, — что петухи в последнее время мрут, как мухи?

— Ну, есть немного, — признался Скрудж, — я для этого и базары с лепилой разводил на этот счет…

— Мочит кто-то петухов, — мрачно заявил Алексеев.

— Как? Чем?

— У всех трупов, вот здесь на шее, дырки, то ли от шила, то ли от вязальной спицы. Бьют их в шею, в сонную артерию, — пояснил он, — чем-то острым и длинным!

— Постой, не гони, — попросил Скрудж, отодвигая в сторону пустой стакан. — Я вот чего не догоняю, если кто-то пробивает петухам сонную артерию, кровищи должно быть… Ведь от чего-то они должны были помереть? От потери крови, например… Но я видел этих жмуров, — воскликнул Скрудж, — и никакой крови не заметил… Постой, — он неожиданно изменился в лице, — а сколько дырок… Ну… Случайно не две?

— Как раз две таких аккуратных дырочки… Что ты знаешь об этом! — заревел Алексеев, хватая зэка за грудки.

На рев Хозяина в кабинет заскочили конвойные и толстая секретарша Лариса.

— Все нормально! — отпуская Скруджа, заявил подполковник. — Всем выйти!

— Слышь, начальник, ты чего такой нервный?

— Жизнь такая! — огрызнулся Хозяин. — Рассказывай!

— Это еще зимой было… Я тогда с крытой по этапу только пришел. Мажор откидывался и меня в лагерь смотрящим определили. Так вот, здесь по прибытию сходку собрали. Перетереть кой-чего, заморочки старые порешать… Так вот перед сходкой Мажор маляву с воли получил… От Министра… Знаешь такого?

— Да уж, приходилось встречаться, — ответил Хозяин. — Петр Семенович Мистерчук, серьезнейший человек. Большими капиталами ворочает. Что в маляве говорилось?

— Да я, в общем-то, сильно и не вникал, — признался Скрудж. — Заморочек и без этого хватало. С людьми определиться, мне ж с ними не один год чалиться… Так вот, в той маляве от Министра непонятка была… Он просил ему весточку кинуть, если вдруг в лагере необычное мочилово будет… Либо человечек объявится странный… И ведь объявился! — хлопнул себя ладонью по лбу Скирдаченко.

— Какой человечек? — не понял подполковник.

— Странный, — пояснил Скрудж. — Бледный, жрет мало, холодный… Точно, все как Министр нарисовал! Это Шваб, он со мной по этапу пришел.

— Шваб, Шваб… — задумался Хозяин.

— Истомин Роман, — подсказал Скрудж. — Сто пятая…

— Вспомнил! Это такой мелкий и бледный глист…

— Он самый. К нам клинья давно подбивает, правильным пацаном прикидывается. Но не блатной, это точно. А ужимок фраерских он в СИЗО нахватался.

— А почему Шваб?

— Так он по-запаре как фриц шпрехает, дойч недоделанный! Портаки у него не наши. По базару бывший вояка, наемник… Весь в шрамах, боевик еще тот! Его братва прописать по приходу хотела, но не вышло у них ни хрена — десяток пацанов сломал…

— Помню, я ж его на две недели в БУР сажал.

— Пацаны злобу затаили, хотели его в темную. Так он падла вообще не спит! И нюх на опасность. Я его грешным делом уже решил в торпеды записать… А тут вона как вышло!

— Думаешь, он?

— Все сходится, надо Министру весточку скинуть. Он порядок быстро наведет. Это ж и в твоих интересах, начальник.

— Ну, что ж, — задумчиво произнес Хозяин. — Министр, так Министр… Номер знаешь? Звони!

10.05.2007 года.

Россия.

Владивосток.

Сотовый телефон, положенный Министром на край стола, натужно завибрировал и свалился на пол. Петр Семеныч чертыхнулся и, нагнувшись, поднял упавшую трубу. Номер, высветившийся на цветном дисплее, был ему неизвестен.