– Ну, дело ваше. Если хотите, идите домой. Только в полицию вас все равно вызовут.

Оставив слова Сандерса без ответа, Фергюсон заковылял к выходу. Но, пройдя несколько шагов, остановился и сердито обернулся:

– Что я могу об этом знать? Я в чужие дела не лезу.

– Конечно. Именно поэтому вам, возможно, известно что-то об этом происшествии. Вы сказали, что какое-то время находились в своей конторе внизу. Громкий смех, о котором вы упоминали, мог быть истерией в результате действия наркотика. К примеру, вы могли заметить, что кто-то входил или выходил в это время.

Фергюсон сжался:

– Я отвечу властям, если меня спросят. Но не вам.

– То есть вы не хотите помочь?

– То есть я не обязан помогать вам.

– А что скажете о своем директоре?

– Что я скажу о нем? – переспросил Фергюсон зычным голосом, который не вязался с его жалким видом. – Если уж Бернард Шуман вознамерился в своем возрасте пить коктейли и вообще развлекаться, то пусть радуется, что легко отделался.

– Жаль, что вы так враждебно настроены, – заметила Марсия, испытывая, видимо, некоторый страх перед клерком. – Никакого вреда вам не будет, если поможете нам. Там мой отец, и он…

Неожиданно Фергюсон выказал проблеск интереса:

– Ваш отец? Кто он?

– Сэр Деннис Блайстон. Сидит напротив этого мистера Шумана. Высокий мужчина пятидесяти лет…

– Тот, что с часами, – глядя на ковер, пробурчал Фергюсон. – Нет, я с ним незнаком. Чем же он знаменит?

– Он известный хирург, – сухо проронила Марсия.

Сандерс замер от неожиданности. Теперь он понял, почему это имя было ему смутно знакомо и почему Марсия Блайстон предполагала, что он наслышан о ее отце. Хотя это была не его сфера деятельности, Сандерс вспомнил, что Блайстон считается светилом медицины и прославился благодаря операциям на головном мозге. Но этот факт интересовал Сандерса меньше, чем нагловатый двусмысленный вопрос Фергюсона: «Чем же он знаменит?»

– Они все известные люди? – поинтересовался Сандерс.

– Ну еще бы! – с издевкой проронил Фергюсон. – Откуда мне знать? Я всего лишь рабочая лошадка и пашу на Бернарда Шумана. А вы, похоже, приятель Феликса Хэя, а иначе не стали бы заходить к нему. Так что вы знаете все лучше меня. А вот та красивая дама, миссис Синклер, – известный художественный критик и к тому же коллекционер произведений искусства, если вас это интересует. Мой шеф Бернард Шуман получил награду от правительства Египта. Он единственный сумел воспроизвести процесс бальзамирования времен Девятнадцатой династии. Так, во всяком случае, говорят.

От ехидного тона клерка Марсию передернуло. На Сандерса же он никак не подействовал. Доктор не спускал глаз с приоткрытой двери, за которой вокруг стола восседала безмолвная компания.

– Да, – согласился Сандерс. – Все они известные в своих кругах люди. Но что они здесь делали?

– Что делали? – мигом отозвался Фергюсон. – Сами видите, молодой человек. Веселились на вечеринке. Валяли дурака.

– Вы в это верите? Я не верю.

– Не понимаю, о чем вы толкуете, молодой человек, – провизжал Фергюсон. – Феликс Хэй всегда устраивал вечеринки, пока приличные люди работали.

– Я выскажу вам свое мнение, – просто ответил Сандерс. – Не очень похоже, чтобы они веселились, в том-то и дело. Взгляните, как они сидят, каждый на определенном месте вокруг стола, как манекены в витрине, и точно напротив каждого стоит стакан. Это не похоже на случайное сборище, напоминает скорее заседание правления.

Марсия изменилась в лице.

– Вот именно, – вмешалась она. – Что-то постоянно тревожило меня в этой сцене, но, хоть убей, я не могла понять, что именно. Но вы догадались. Мой отец в жизни не бывал на вечеринках. Он практически не пьет, опасается. Знаете, все это так странно, ужасно странно.

Сумрак в коридоре, казалось, сгустился, и дождь как будто сильнее застучал по крыше. Фергюсон поспешно захлопнул дверь в гостиную и обратился к Сандерсу:

– Что именно вам известно?

– Ничего, – признался Сандерс, ненавидевший ложь, со всем пылом ученого. – Но ведь что-то тут не так, верно?

– Я ничего вам не говорил, молодой человек!

– Ну могли бы и сказать, – примирительно произнес доктор. – Чудной вы малый, конечно. Не знаю, что и думать о вас и ваших фокусах, но, полагаю, полиция вами заинтересуется.

Клерк взглянул на Сандерса с косой ухмылкой. От его чопорности не осталось и следа.

– Полиции до меня дела нет, – скептически покачал он головой. – Никогда они меня не трогали и не тронут. Я же вам сказал, кто я такой, всего лишь рабочая лошадка Бернарда Шумана. Все равно что какой-нибудь скарабей или мумия. Сдается мне, вы человек честный! – добавил Фергюсон, словно до него наконец дошли слова Сандерса. – Так и быть, дам вам бесплатный совет. Не впутывайте сюда полицию. Не делайте этого, если хоть немного дорожите собственным здоровьем. Занимайтесь своими микробами и лекарствами и не лезьте в дела, в которых ничего не смыслите.

– Почему?

Фергюсон вдруг рассвирепел:

– Ладно, вам скажу. Взгляните на этих четверых, сидящих в гостиной. Это состоятельные известные люди. Они спят в мягких постелях, и кошмары их не мучают. На приходских собраниях они очаровывают всех и каждого. Но хотите узнать правду? Все они – преступники, а кое-кто даже убийца. Вы в каком-то смысле правы, назвав их сборище заседанием правления. Вы и представить себе не можете, сколько коварства, лжи и откровенной злобы таится в их душах. Беда в том, что никто не знает, в каком преступлении повинен каждый из них. Никто не знает, кто из них убийца, а у кого руки относительно чистые. А когда узнает, будет слишком поздно. Вот я и говорю: послушайтесь моего совета и держитесь от них подальше.

Побледнев и свирепо насупившись, Фергюсон взглянул на Марсию и Сандерса. Затем, не дожидаясь ответа, заковылял к лестнице. И вновь от проходящего по улице грузовика затряслась безмолвная компания, и Сандерс, не отличавшийся богатым воображением, почувствовал приступ тошноты. Возможно, это был страх.

В начале третьего ночи Сандерс сидел в тускло освещенной приемной Гилфордской больницы и, не глядя, листал журнал. От переутомления немного дрожали руки. Все уже было сделано. Людей действительно отравили атропином, но, судя по назначенному им лечению, Сандерс серьезно недооценил дозу яда. В больнице распоряжался доктор Нильсен, в квартире Хэя работали полицейские.

Просчет Сандерса мог иметь серьезные последствия, и доктор корил себя за самонадеянность, вызванную желанием успокоить Марсию Блайстон. С досады он швырнул журнал на стол, и в этот момент в комнату ожидания вошел старший инспектор Хамфри Мастерс.

Сандерс отлично знал его. Мастерс – румяный, невозмутимый, как карточный шулер, с седеющими волосами, тщательно зачесанными набок и прикрывающими лысину, – выглядел приветливым, насколько позволяли обстоятельства. А обстоятельства были таковы, что его вытащили из постели в полвторого ночи.

– А, это вы! – добродушно приветствовал его Мастерс. Придвинув к себе стул, он положил на стол свой портфель. – Дело дрянь, прямо скажу. Но, к счастью, вы оказались на месте происшествия. Приятно иметь дело с надежными людьми.

– Благодарю вас.

Мастерс заговорил доверительным тоном:

– Послушайте, я только что предварительно осмотрел квартиру. И пока парни занимаются своим делом, решил заглянуть сюда, узнать про пострадавших. Конечно, обидно, что «скорая» увезла их оттуда до нашего появления…

– Лучше уж один труп, чем четыре. Тот старик, мистер Шуман, был совсем плох.

– То же самое сказал мне и врач. – Мастерс пристально взглянул на доктора. – Да я ни в чем вас не виню, сэр. Понимаю, вы все сделали как надо. Врач говорит, все трое уже вне опасности, но до завтра их лучше не беспокоить. Можно ему доверять?

Мастерс руководствовался в жизни простым правилом: подозревать каждого.

– Что ж, Нильсен свое дело знает. Даже если вы попытаетесь допросить их сегодня, вряд ли узнаете что-то важное.