— Здесь? — спросил Зверь, надавливая на скрипучий тормоз. — Выглядит как дискотека в Рио-де-ла-Плата.

Мы вылезли из старого ржавого автобуса. Я взглянул на машину и сказал:

— Да тебе ее, пожалуй, и запирать не стоит.

Мы преодолели изгородь из кустов, причем не там, где полагалось, и взяли наискосок по газону, направляясь к главному крыльцу. Оно был выстроено из тика, старого тика, исполосованного дождем и ветром, а сбоку болтался дюймовой толщины трос, украшенный морскими узлами, каждый со своим шнуром.

Я потянул за шнур.

Из-за двери донесся вибрирующий звон большого гонга.

— Вот увидишь, — сказал я, — у него небось дворецким служит китайский кули.

Но нам открыл пожилой мужчина, одетый в совершенно обычный черный костюм. Убийственно серьезный, с траурной бабочкой на шее и в белых перчатках.

Зверь вошел первым, готовый ко всему. Обшарил бдительным взглядом огромный холл с хрустальными люстрами и высокими зеркалами — они стояли в проемах между дверьми. Не увидев ничего подозрительного, он повернулся, энергично потряс дворецкому руку:

— Привет.

Дворецкий молча поклонился. Затем глянул на меня — все-таки я был шведом — и произнес:

— Господин Далль ждет вас.

Вытянув руку, он указал на дверь лифта, старинную раздвижную дверь между двух зеркал. В кабине нашлось место как раз для нас троих, и она, подрагивая, вознесла нас на третий этаж.

Там, под крышей из золота, в своем зимнем саду, нас ожидал Густав Далль.

Он стоял возле бара, окруженного рощицей низеньких экзотических деревьев. Тропинка, выложенная каменными плитами, вела туда мимо фонтана. Извилистый ручеек орошал зелень по краю площадки для танцев. А дальше, в глубине, стоял накрытый стол, сверкавший снежной белизной скатерти.

Густав Далль поздоровался, наклонив голову. Он был уже навеселе. От него пахло не духами, от него несло виски.

— Вот ты как устроился, — сказал я. — Переоборудовал чердак?

Он вежливо улыбнулся.

— И здорово ведь получилось, — сказал я одобрительно. — Правда, обычно возникает проблема, куда девать все старые лыжи и финские санки.

Зверь обследовал клумбы. Он нюхал цветы, трогал ветки кустов, и я вдруг заметил, что у него под кожаной жилеткой спрятан нож.

— Люблю цветы, — сказал Густав Далль рассеянно. Я с подозрением следил за маневрами Зверя. — У них такой невинный запах.

Я ждал, что он разовьет свою мысль. Можно ли купить невинность? Но он стоял и молчал.

— Дринк? — спросил он наконец.

— Спасибо, — отозвался я. — Стаканчик caipirinha.

— Чего? — спросил он.

— Лимонный сок с ромом, половина на половину, плюс чуть сахару и льда. Зверю — ничего. Он поведет автобус.

Густав Далль обошел стойку бара.

— Вкусно и освежающе, — сказал я. — Это пьют в Бразилии, когда рубят сахарный тростник. Получаешь три доллара в день плюс бесплатно caipirinha. Но там это смешивают с cachaga... в общем, тем дерьмом, что остается при изготовлении рома.

Он только кивал в ответ.

— Cachaga — это единственный шнапс изо всех мне известных, на котором ставят знак: череп и кости. Пить его опасно.

Он поставил на стойку ледяной лимонный сок и белый ром. В баре у него было все.

— Твой прапрадед вроде сидел в риксдаге? — просил я.

Он снова кивнул.

— Это когда здание риксдага строили на Хельгеандсхольмен?

Густав Далль поднял взгляд и улыбнулся:

— Он был и на празднике открытия.

Передо мной стоял бокал с caipirinha. Хозяин и себе сделал такой же. Мы чокнулись и пригубили.

— А у тех, кто строил ваш чертов риксдаг, — сказал я, — у них-то и прав избирательных не было.

Он чуточку покраснел.

— У них был двенадцатичасовой рабочий день. Но по утрам им давали выпивку, в точности как в Бразилии.

Густав Далль поморщился, поставил бокал на стойку и внимательно изучил содержимое.

— Ты прав, — сказал он. — Этот напиток освежает.

— У тебя в «Сентинел» есть парень по имени Рольф Ханссон, — сказал я. — Что ты о нем знаешь?

— Ничего, — спокойно ответил Густав Далль. — Ровным счетом ничего.

— А ты доверяешь Янне Нуккеру?

Он поднял бокал:

— Может, сперва поедим?

Не дожидаясь ответа, он обернулся:

— Эрикссон, мы можем сесть за стол?

Этот обед стал одним из самых скучных во всей моей жизни.

Густав Далль угощал так, что надо было не есть, а смотреть. У него самого был такой вид, как будто он вот-вот заплачет.

Пышные говяжьи филе, обжаренные тут же на гриле с древесным углем, были с красивой корочкой и декоративными следами от решетки, но слишком сухие. Эксперт из пампасов, Зверь, задумчиво ковырнул свою порцию.

— Да, трудно готовить, когда мясо под заморозкой, — сказал он понимающе.

К мясу Эрикссон сервировал редкие фрукты, порезанные и оформленные в виде звездочек, лун и астральных символов — что-то было жесткое, что-то кислое или горькое, а что-то приторно-сладкое от виноградного сахара. Ко всему этому он добавил жирную, бледного вида жареную картошку и семь соусов пастельных цветов, в тон.

В бокалы нам наливали терпкое красное вино, по заявлению Густава Далля — из нумерованных бутылок. Это было единственное, что он произнес за всю трапезу. Потом появился Эрикссон с тортом — чистое мученье для зубов. Мороженое обжигало холодом, меренги прилипали к деснам.

Сверх того в меню оказался тепловатый кофе с ликером «Elixir d'Anvers» — единственное, что имело хороший вкус.

— Сам его импортирую, — возвестил Густав Далль. Он и хвастался-то как-то бесстрастно. — В нем тридцать две травки.

Он сидел на стуле, опустив плечи и свесив голову.

— Что приуныл? — спросил я. — Маниакально-депрессивная астения? Или Янне Нуккер учинил что-то глупое?

Он посмотрел на меня долгим взглядом и выпрямился.

— Эрикссон, — позвал он.

Старый дворецкий подошел к столу, неся на серебряном подносе два конверта. Один он положил перед Зверем, другой возле меня.

Я быстро вскрыл конверт. Там лежал авиабилет до Лондона и чек на две тысячи фунтов. Выписанный на банк «Барклай» и подписанный Густавом Даллем.

Зверь кивнул. Ему перепало то же.

— Самолет уходит почти в полночь, — сказал Густав Далль. — Вполне успеете. Эрикссон довезет вас до аэропорта.

Две тысячи фунтов, двадцать тысяч крон — только смойся. Ощущеньице будто разом и побеждаешь и выбываешь. Я еще раз взглянул на билет. До Лондона и обратно, на возвращение открытая дата. К билету подколота квитанция — гостиница оплачена, неделя на всем готовом в старом добром отеле «Кумберленд» на Марбл-Арч.

— Кумберленд, — сказал я. — Из министерства ужасов, как написал Грэм Грин.

Густав Далль медленно кивнул.

— Чеки действительны только по завтрашнее утро, — отчетливо произнес он. — Вы должны быть в Лондоне завтра утром, там же и деньги получите. Позднее же чеки недействительны.

Я сидел молча и ждал еще чего-то.

Зверь внимательно обследовал свой билет, чек, гостиничную квитанцию. Потом сложил все бумаги и сунул в конверт. Поманил Эрикссона, который стоял у сервировочного столика возле гриля.

Эрикссон заковылял к нему, переступая усталыми ногами.

— Чего не брать подносилка? — сказал Зверь.

Он был зол, это было слышно по тому, как он коверкал слова.

Эрикссон вернулся к столику и принес серебряное блюдо.

Зверь поднял конверт и опустил его на поднос.

— Эрикссон, — громко позвал я.

Он подошел ко мне. Я скомкал все бумаги в комок и уронил их на поднос.

Мы посидели молча у стола, а потом Зверь встал. Он заботливо задвинул свой стул под стол и отдал легкий поклон Густаву Даллю.

— Спасибо за угощение, — сказал он и улыбнулся: — Факт такой: чтобы так жить, как я живу в Швеция, два других человека в мире должны умирать от голод. Чтобы жить так, как ты живешь в Швеция, должны умирать от голод две тыщи других людей в мире. — Он белозубо рассмеялся. — И вот ты решил, что я захочу быть на твоя сторона и разделять с тобой...