Он стал прикуривать сигарету, но из нее посыпались крошки табака.

— И чем дальше, тем меньше общего. Почти всегда самые способные журналисты оказываются на виду. В полиции наоборот: там более всего заметны идиоты.

Тарн неуклюже уселся на свой стул. Пригладил волосы и достал лист бумаги. Его руки дрожали, когда он заправлял его в машинку. Напечатал что-то и посмотрел на меня.

— Я знаю довольно много хороших ребят в полиции, могу помочь тебе встретиться с кем-нибудь из них. Очень советую это сделать. Потому что тебе надо знать одну вещь...

Сигарета лопнула. Он сосал и сосал ее, потом яростно погасил. Но голос звучал ровно, когда он сказал:

— Скоро полиция выйдет на тебя.

Я скривился и встал.

Тарн раздраженно спросил:

— Ты разговаривал еще с этой, в каталке? Ты у Бертцера был?

Тарну я врать не хотел. Так что просто беспомощно поднял руки.

— Послушай, — голос его зазвучал резко, — ты знаешь, почему Юлле умер?

Тарну я врать не хотел.

— Нет, — сказал я. — Но скоро смогу догадаться.

В моей ячейке лежала записка:

Я сунул листочек в карман и засел у телефона. Домашний номер Зверя не отвечал. Наконец удалось дозвониться к нему на работу.

— Ты можешь устроить меня на ночь? — спросил я по-испански.

— Разумеется.

— Где встретимся?

— Как обычно.

Значит, в парке через час. Я посмотрел на часы и положил трубку. Потом долго сидел и думал обо всех важных делах, которые надо бы сделать в своей жизни. И пришел к выводу, что среди них нет ничего такого важного, что нужно сделать в течение ближайшего получаса.

Так что я сунул записку от Кармен в задний карман, где у меня хранятся все важные сообщения. В кармане я нащупал другую бумагу и вытащил ее.

Кристина Боммер — вот что было написано на листке, аккуратным школьным почерком, и три номера телефона: домашний, в Тронгсунде и в Хюддинге. Я набрал номер в Тронгсунде, где жила ее мать.

Трубку взяла солидная женщина. Голос человека с образованием, но слышался небольшой акцент. Ну да, Тарн же говорил, что первую жену Юлле, мать Кристины, зовут Джоан. Английское имя. Она ответила вежливо:

— Кристина вернется поздно. У нее много дел в городе.

Я сидел с листочком в руке и злился на Кристину Боммер. Да еще эти двадцать пять минут ожидания встречи со Зверем. Под конец я набрал ее домашний номер, на Уппландсгатан.

Занято.

Я весь напрягся. Да нельзя это, чтобы было занято. Нельзя ей было приходить домой. Я попробовал еще раз. Ну да, занято.

Передо мной на столе кучами лежали вечерние газеты. Везде ограбление броневика. На первых страницах. Но ни один фотограф не успел сделать снимок до установки ограждения. Ни один не снял пустой броневик, ни один не снял Тотте, который стоил восемнадцать миллионов и стоял, весь в крови, рядом со своим товарищем.

Но все эти фотографы были штатными работниками. Я нетерпеливо листал очередную газету, но потом не выдержал и снова набрал номер на Уппландсгатан. Все еще занято.

— Вот чертова... баба... — сказал я.

Быстро набрал прямой номер к Зверю. Он поднял трубку, но молчал.

— А теперь... — сказал я, — al tiro, viejo! Немедленно! Надеюсь, с кодом в подъезде справишься?

Я бросил трубку и кинулся к лифтам. Бежал и ругался от страха, пересек улицу, чуть не попав под машину, вскочил в «пежо» и рванул.

— Дело дрянь, — сообщил я сам себе. — Норр Мэларстранд забит машинами, то же на мосту Санкт Эриксбрун, а на Кунгсбрун идет строительство...

Но я все же прорвался — чуть не расшвыривая других, объехал Роландспаркен, проскочил под кирпич к Норр Мэларстранд, проехал против движения целый квартал на Санкт Эрикстагатан и еще бог знает что навытворял, огибая Главное полицейское управление. По Барнхуследен я уже газовал вовсю и, ругаясь, влетел на Турсгатан.

Зверь увидел меня издали. Он вскочил на ходу в машину и показал, как лучше проехать через Васастан.

— Que pasa?[53]— прокричал он, когда я зацепил край тротуара на повороте, так что машина проехалась на двух колесах.

— Кристина, — проорал я. — Она дома одна, и телефон все время занят.

Зверь удивленно поморщился и пожал плечами. Но когда я нашел место и приткнул машину на Родмансгатан, мы оба побежали.

Она жила в одном из домов, построенных в самом начале века, но еще не реставрированном так, чтобы он перешел в категорию «люкс». Дверь подъезда была из грубого дерева, укрепленная решеткой и металлическими листами. Зверь принялся было за код, но я увидел, что замок много раз ломали, разбежался и лягнул дверь. Она открылась, мы протиснулись внутрь и помчались по лестнице.

Дому было еще далеко до сноса, но лучшие его времена явно миновали. Двери еще не были сломаны, на площадках еще не валялись капсулы от наркотиков и презервативы, еще любители орудовать банками с аэрозольной краской не успели размалевать тут стены. Но разбитые окна уже были прикрыты листами мазонита, а двери густо покрыты визитными карточками и плакатиками, написанными от руки, — верный знак того, что все квартиры сдаются, причем уже через четвертые, пятые, а то и шестые руки.

Я еле переводил дух, когда мы наконец увидели ее дверь на третьем этаже. На двери были имена и трех других девиц.

Зверь расхохотался, задыхаясь:

— Два пара девиц тут живет. А ты паникуешь, что телефон занят.

Я улыбнулся и помотал головой, нажимая на кнопку звонка. Мы ждали, отдуваясь и похохатывая. Никто не открывал. Я позвонил еще раз. Вдруг за дверью послышались какие-то звуки. Мы замерли, вслушиваясь.

Кто-то глухо кричал в квартире, колотил ногами в стену или пол.

Зверь еще раз позвонил, я стал бить в дверь ногами. Мы звонили и колотили, но даже соседи не реагировали на это. Зверь показал куда-то вверх.

Над дверью было окошко, старинная форточка для проветривания, забитая мазонитом. Оно было вроде бы заперто, но Зверь толкнул меня к двери и за несколько секунд оказался у меня на плечах.

Я видел, как блеснул его длинный нож, пригнул голову, защищая лицо, и услышал треск дерева. Окошко поддалось, бухнуло на весь подъезд, а тяжесть, пригибавшая мои плечи, исчезла.

Я взглянул вверх. Зверь пролезал сквозь окошко. Он приземлился за дверью — было слышно, как шлепнулся. Потом замок заскрипел, и дверь открылась.

Он лежал в темном коридоре и знаками показывал, чтоб я молчал.

Я опустился на колени и прислушался.

Сдавленный крик, стон, глухой и регулярный стук — как если бы чье-то тело билось о что-то твердое. Словно металось животное, запертое в клетку.

Я тихо скользнул в глубь темного коридора. Высокие двери, большие комнаты по обеим сторонам. Звуки доносились из самой дальней комнаты, с окнами во двор.

Зверь кивнул на ручку, и я взялся за нее. Рванул дверь — тут мы помедлили несколько секунд. Услышали только чей-то сдавленный крик. Зверь прыгнул вперед. Нож он держал за лезвие, готовый его метнуть.

Но сразу же остановился. Стоял и смотрел, а чей-то сдавленный крик перешел в мычание. И тут он ахнул:

— Madre mia!

На постели лежала голая женщина. Она была связана так, что даже не могла поднять голову. Лицо было закутано в тряпку. Из-под нее еще раз раздался стонущий крик, и она несколько раз рванулась всем телом, так что снова послышался глухой стук.

— Maricones de mierda,[54]— сказал Зверь.

Я кинулся к постели и сорвал тряпку с лица женщины.

Это была Кристина Боммер с белым от ужаса лицом. Она опять застонала. Рот был забит грубым чулком.

Я вырвал кляп, и она чуть не закричала, но я опустился на колени возле постели и заговорил:

— Кристина... ты же меня узнаешь... уже не опасно... это мы... Рикардо и я! Ты не ранена? Спокойно, дружок, милая, успокойся...