— А я почем знал, кого он дожидается? Я просто говорю то, что видел, вот и все. Просто говорю. Кажется, он был в кожаном пальто.

— В каком кожаном пальто? В каком еще пальто? В мае! Он был в форме, как сказал Перуцци. Ты несешь чушь! Заткнись, ради бога!

Всегда найдутся желающие убедить себя, что они видели то, что следовало видеть, особенно если представляется шанс рассказать об этом в новостях по телевизору. У самозваного свидетеля был грубый хриплый голос, но зато остальные выступали хором, чтобы перекричать его, и маленькая комната гудела от их голосов. Жена Лапо удалилась обратно в кухню. Инспектор не делал попыток восстановить тишину и порядок. Он пригнулся, и теперь кричащие рты и жестикулирующие руки оказались над его головой. Гварначче надо было привлечь внимание Сантини, молча сидевшего справа от него за столом.

Инспектор обратился к нему почти шепотом, чтобы тот услышал его за криками:

— Вы ведь видели его, не правда ли?

Услышал ли его Сантини или прочел по губам? Так или иначе, он кивнул.

— Он был в форме?

Подав ему знак, инспектор тронул за рукав Перуцци. Они прошли в переднюю комнату, которая была не больше, но зато светлее, благодаря проникавшему в нее дневному свету, и где они могли укрыться от жарких споров.

— Значит, только вы двое видели Эспозито за день до того, как я пришел и стал расспрашивать об Акико. Это правда? И вы сказали мне вчера утром, не так ли, Сантини, что он был одет в форму.

— Да, но мы с ним не разговаривали. Я лишь видел, как он зашел к Перуцци.

— А вы, Перуцци, вы так разозлились на меня в первый раз, потому что я задавал вам те же вопросы, что и он. «Я не знаю, где она! Сколько вас еще сюда придет и спросит?» Не так ли вы мне кричали?

— Я не помню. Она исчезла, и я был зол.

— Но вы сказали ему, что она может быть в Риме или даже в Токио, как и мне?

— Я не помню! Я был расстроен!

— Постарайтесь не расстраиваться сейчас. Сядьте. Вот так лучше. Попробуйте вспомнить. Он спрашивал у вас, не знаете ли вы, куда она могла подеваться?

— Нет!

— А что он у вас спрашивал?

— Ничего! Он ничего у меня не спрашивал. Я знал наверняка, что он ищет ее. Зачем еще ему ко мне приходить? Я сказал ему, так же как и вам, что кроме Рима ей, по-моему, деться некуда. И если ее там нет, то она уехала туда, откуда приехала. Больше я ничем не мог ему помочь. А он просто стоял с таким видом, будто его кирпичом по голове треснули. Стоял, и все!

— И ничего не спрашивал? И ничего не говорил?

— Я вам отвечаю! Стоял как истукан!

— Хорошо. Успокойтесь. Пожалуйста, успокойтесь. Но он, наверное, представился, хоть имя свое назвал, если вы никогда раньше не встречались?

— Я знал, кто он такой! Я видел не меньше дюжины его фотографий, хотя в тот день он был вовсе на них не похож. Он был похож на мертвеца. Неудивительно, что он... Он ни слова не произнес. Его глаза... Она все о нем да о нем... Какой он заботливый, нежный, добрый, и она была не такая дура, чтобы обмануться на его счет, ей-богу.

— Перуцци, послушайте. Я должен у вас спросить об одной детали, особенно важной теперь, когда я узнал об Эспозито: вы помните, в котором часу она ушла из мастерской в тот день, когда вы видели ее в последний раз? Было ли это как обычно перед закрытием?

— Перед закрытием? Нет, нет конечно, время было полдвенадцатого утра.

— Одиннадцать тридцать утра? Куда она пошла? Куда она отправилась в этот утренний час?

— В банк.

— Сама по себе или для вас?

— Для меня, разумеется. Была пятница. Она всегда относила наличные и чеки в пятницу утром. После моего инфаркта она...

— Перуцци, это важно. Я пытаюсь точно установить, когда это произошло. Мне нужно восстановить порядок их с Эспозито передвижений.

— Они, бывало, встречались, чтобы вместе наскоро выпить кофе, если он был свободен. Она всегда ходила в банк в одно и то же время. Я не наврежу ему, сказав вам об этом?

— Вы не можете ему навредить, Перуцци.

— Ах да. Нет, конечно. Но в тот день она вроде и не собиралась с ним встречаться. Мне она ничего не говорила.

— А она бы сказала?

— Я... может, да, а может, и нет, но это было уже после, после их ссоры... — Перуцци замолчал.

— Ладно. Но она все-таки попала туда? Она пришла в банк и внесла деньги на ваш счет?

— Я не знаю.

— Вы не знаете? Как вы можете не знать? Вы бы, наверное, заметили, если бы там не хватало денег за целую неделю, не правда ли?

— Нет! Но мой сын заметил бы, если не сразу, то в конце месяца точно, когда стал бы проверять мои счета. Если вы обвиняете Акико в...

— Я ни в чем Акико не обвиняю. Разве вы не понимаете, что если кому-то было известно, что по пятницам она относит деньги, то ее могли ограбить? В ее сумке не нашлось ничего, подтверждающего, что она шла в банк или возвращалась оттуда. Ни денег, ни чеков, ни банковских квитанций. Я полагаю, она отдавала вам квитанции?

— Да... То есть она хранила их, пока они мне не требовались для заполнения налоговой декларации. Да вы вообще о чем? Ее могли ограбить на улице, но она... — Он осекся, столкнувшись с очевидным выводом, который инспектору тоже был не по душе.

А Сантини проговорил:

— Кто бы это ни был, она, наверное, встретила его там, наверху.

— Она не говорила мне, что собирается с ним встречаться. Она не говорила. Я бы запомнил, обязательно запомнил бы. А когда она не вернулась, я подумал...

— Правильно я понимаю, что вы ходите в банк на площади Питти, как и все ваши соседи?

— Да. Я не поверю! Что бы вы там ни нашли, я не поверю, что это сделал Эспозито. Она знала его лучше всех, и, извините, конечно, лучше, чем вы. И она ему доверяла. Для меня этого достаточно. — Он побледнел и держался за грудь.

Рука инспектора твердо легла ему на плечо.

— Подумайте о своем здоровье.

— Если он убил ее, я никогда больше не поверю ничему и никому, особенно себе. Если он убил ее...

Сантини посмотрел на инспектора.

— Это ведь не он, правда?

— Я не знаю. Возвращайтесь обратно, и пусть они там заканчивают. Мне нужно идти.

И он ушел.

Деньги. И Эспозито? Неубедительно. Совсем неубедительно. Однако он следовал по этому пути, потому что знал: куда бы он ни привел, это единственно верный путь, и оставался спокойным и хладнокровным. Он даже не забыл, что собирался предупредить Лапо об ужине в честь дня рождения Джованни. Надо будет позвонить позже. А сейчас поговорить с капитаном Маэстренжело и зайти в банк.

— Ордер? — с облегчением переспросил капитан. Не потому ли, что ему уже надоел инспектор в его теперешнем настроении? Или оттого, что он тоже заботился о добром имени Эспозито? Он бы ни за что не признался. Да и какое это имеет значение? — Значит, вы напали на след?

— Нет. Да. Это связано с деньгами. Мне нужен ордер на обыск, чтобы проверить банковские счета Перуцци.

— Счета Перуцци... У вас есть подозрения, что он уклоняется от уплаты налогов? Вы связывались с финансовой полицией?

— Нет. Видите ли, по его словам, он не вникает в финансовые вопросы. Все это он поручил своему сыну, который у него за бухгалтера. Он заполняет за него налоговые декларации и прочее, но деньги в банк всегда приносила Акико.

— Все это очень хорошо, но у него же собственное предприятие, ежедневные расходы и доходы...

— Акико. Всем занималась Акико. Он хотел, чтобы она со временем переняла у него дела. Он ведь болен. Она ходила в банк, вносила на счет недельный заработок, по пятницам. Туда она и отправилась, когда он видел ее в последний раз.

— То есть вы ее подозреваете?

— Нет.

— Нет? Тогда о чем вообще речь?

— Если бы я ее и впрямь подозревал, то это было бы достаточным основанием для выдачи ордера, не так ли? — Он пристально уставился на капитана, желая донести до него смысл своей просьбы.

— Я понимаю. А каковы ваши истинные мотивы?

— Это связано с деньгами. Я не знаю... Мне нужны эти счета. Я предпочел обратиться к вам, а не лично к прокурору. Вы лучше объясните, быстрее получите ордер. Сейчас я еду в банк. Пусть Лоренцини возьмет ордер и едет за мной. Простите... Я хочу застать управляющего, прежде чем он уйдет домой. — У двери он остановился. — Тело Эспозито?