— Там нет проезда для машин, — напомнил ему водитель. — Мне все равно ехать?

— Да.

Он пытался припомнить хоть один случай, когда обувщик был бы спокоен и весел, но вспоминалась только история с машиной Перуцци, подожженной пироманом. Оказалось, что он зря волновался: в мастерской находился лишь подмастерье, работавший за верстаком, стоя спиной к двери.

— Доброе утро.

Молодой человек вырезал кусок кожи на мраморной плите при помощи кривого ножа, похожего на скальпель. Сначала он довел разрез до конца, аккуратно отложил нож и только потом с улыбкой обернулся.

— Идите магазин, пожалуста. — Он вытянул руку, указывая направление. — Борго Сан-Джакопо.

Да, это был далеко не Перуцци. Более того, подмастерье явно был японцем, а это означало, что с ним будет не так-то просто объясниться. С другой стороны, он был спокоен и приветлив.

— Перуцци в магазине?

— Перуцци нет. Сегодня больница.

— Понятно. Мне нужно с ним поговорить. Завтра он будет здесь?

— Да. Сегодня больница.

— А вы его ученик? Как давно вы здесь работаете? Год? Месяц? Сколько?

— Да. Десять месяц.

Стоит ли расспрашивать его о туфле? Попробовать можно: в любом случае, он знает о ней больше инспектора. Открыв мешок, он вынул туфлю.

— Вы можете рассказать мне что-нибудь об этой туфле? Ну хоть что-нибудь?

Улыбка исчезла.

— Вы узнаете ее? Ее изготовили здесь? Это работа Перуцци? Или подделка?

Он действовал против всех правил. Подсказывал, говорил, вместо того чтобы слушать и наблюдать. Это все из-за проблемы с языком. Но слова — это еще не все. Молодой человек забеспокоился. Он отшатнулся от туфли, которую ему протягивали, оглянулся и замер. Инспектор уселся на деревянную лакированную скамью и замолчал. Если долго держать паузу, то люди из чувства неловкости стремятся ее заполнить. Положив свою фуражку и очки на колени, он ждал. Он не смотрел на подмастерье, его взгляд бродил по помещению. Большое окно-витрина мастерской было почти скрыто от глаз льняной шторой на медном карнизе, лишь внизу отогнулся уголок, за которым виднелась маленькая площадь. Кое-кто из многолетних постоянных клиентов Перуцци предпочитал приходить сюда, а не в модный магазин на улице Борго Сан-Джакопо. Там случайных покупателей и туристов обслуживала терпеливая женщина, вдали от опасности столкнуться с Перуцци, чей пронзительный взгляд и хриплый голос флорентийца распугали бы всех покупателей подобно тому, как лиса распугивает цыплят. Молодой человек пока не вымолвил ни слова. И все-таки в воздухе не было напряжения, только тишина. Как тишина в пустой церкви. Отчего так? Точно, что не запах кожи создавал это впечатление. Может быть, свет... узкий луч солнца, проникавший в сумрак из-за шторы, да лампа на верстаке. Верхняя лампа не горела. Нет, не свет, тогда... скамья. Длинная, широкая скамья, на которой он сидел, могла попасть сюда из церкви, где простояла несколько столетий. Сколько людей сиживало на ней! Им скамья была обязана своей гладкостью в той же степени, что и лакировке. Ручки были резные.

Ни слова не проронил подмастерье. Впервые столкнувшись с человеком, умеющим не хуже него держать паузу, инспектор не знал, что ему делать. Повторить вопросы? Вы можете рассказать мне об этой туфле? Не прозвучит ли это нелепо? Он перевел взгляд на подмастерье, чтобы попытаться понять, что тот думает.

Юноша стоял в позе учтивого повиновения. Совершенно неподвижно, в холщовом фартуке до лодыжек, подчеркивающем его худобу, скрестив руки на груди, слегка наклонив голову и потупив глаза долу. Инспектор в недоумении отвел глаза и увидел в окно Лапо, который шел вдоль своей изгороди, неся на поднятых руках две тарелки.

Он встал:

— Я зайду завтра и поговорю об этом с Перуцци, — и сунул туфлю обратно в мешок.

Молодой человек улыбнулся и еще немного наклонил голову.

— Большое спасибо. До свидания.

Надев фуражку и очки, инспектор вышел. Водитель опустил стекло.

— Нет, поезжайте обратно. Мне нужно повидаться кое с кем из местных, а потом я пойду пешком. Здесь всего пара минут ходьбы. Сделайте одолжение, передайте моей жене, что я задержусь.

Машина медленно двинулась по узкой, переполненной пешеходами улице.

— Лапо!

— А, инспектор! Проходите и садитесь. Ну идите же! Сегодня вы не сможете отказаться. Сандра приготовила божественное блюдо — полло а-ла качиторе, его еще называют «цыпленок по-охотничьи». Садитесь сюда, где я смогу с вами разговаривать.

— Но вы заняты...

— Не беспокойтесь. Соня! Иди сюда, поздоровайся с инспектором.

Пухлая дочь Лапо, Соня, выглядела старше своих шестнадцати лет, но лицо у нее было чистое и цветущее. Она пожала его руку.

— Займись там, Соня, пока мы поболтаем с инспектором. И принеси Сантини еще хлеба к цыпленку.

Когда она ушла, он сказал:

— У меня тут не заведено, чтобы был «столик номер два» и «столик номер четыре». Я знаю своих клиентов, и у них у всех свои столики и свое время. — Эти слова Лапо дополнил злобным взглядом в сторону соперника за изгородью. — Как вам дочка моя, а? Сокровище она или не сокровище? По нынешним временам таких, как она, и не сыщешь. Нам с ней повезло.

— Это верно.

— Они все хотят в университет, неважно — есть мозги для учения или нету. А работать и пачкать ручки никто не хочет. И когда же будет этому конец? Выпейте со мной красного.

— Нет, нет... на пустой желудок...

— И то правда. Я не ел с самого утра. — Лапо остановил Соню, несшую тарелку с цыпленком в поблескивающем томатном соусе и корзинку хлеба. — Оставь этот хлеб для инспектора, чтобы он мог глотнуть со мной вина, пока он думает, что заказать, а Сантини отнеси еще. — Он махнул корзинкой молодому реставратору, сидевшему за дальним столиком. — Извини! Сейчас она тебе другую принесет.

Сантини в знак приветствия поднял свой бокал и улыбнулся.

Инспектор кивнул.

— Талантливый парень.

— Верно, — согласился Лапо. — Но он никогда не разбогатеет. Он неделями корпит над этими кухонными шкафами в цветочек, которые привозит с севера, а потом продает их за полцены. Он всегда говорит, что ему просто нравится его работа. И если ждать, пока купят вещь задорого, то негде будет хранить новые вещи и работать. Ваше здоровье, инспектор.

Солнце, плескавшееся в бокалах, отбросило на белую бумажную скатерть два танцующих пятна винного цвета. Хлеб был свежий и хрустящий, цыпленок — восхитительный...

— Так что вы делали у Перуцци? Он сегодня поехал в больницу снимать кардиограмму.

— Я слышал. Хотел расспросить его о туфле, которую мы нашли. Это туфля одной неизвестной особы, личность которой мы пытаемся установить. Я вам сейчас расскажу эту историю, если вы еще не читали в газетах.

— Только не я. Я интересуюсь исключительно политикой. И скажу вам, что эти выборы...

— Да. Я знаю, как для вас это важно, но я хотел спросить о Перуцци. — Не хватало еще, чтобы Лапо пустился в рассуждения о политике! — Там у него подмастерье...

— Иссино? Хороший парень. Сокровище. Кажется немного смешным сначала, пока к нему не привыкнешь, — знаете этих японцев.

— Осторожные они ребята.

— Да?

— Ко мне еще ни разу не обращался с заявлением японский турист, который бы потерял камеру или не заметил, как ему обчистили карманы. Был один случай поножовщины, когда банда цыганских малолеток напала на японского журналиста возле вокзала. Ударили его ножом в ногу. Мы то узнали про это только потом: он, раненый, сел в поезд и поехал в аэропорт, чтобы лететь в Японию. У него с собой была аптечка, и он сам перевязал рану, но в аэропорту потерял сознание. Один из наших ребят вытянул из него показания, но никакая сила не могла его удержать от полета.

— Трудно его в этом обвинить.

— Да я и не обвиняю! Я в том смысле, что мне с ними не доводилось встречаться, потому что они благоразумны и осторожны. И этот парень — как, вы говорите, его зовут?

— Иссино. Но это мы его так зовем, потому что его настоящее имя Иссайе или что-то в этом роде, для нас, итальянцев, непроизносимое. Не уверен, что я и сейчас-то его правильно выговорил.