Наши мысли целиком поглощаются сообщением. Мыначинаем горячо обсуждать находку, стараясь убедить друг друга, что самолет может разбиться «в дым», но люди все же могут быть целехоньки и спокойно добраться до первого населенного пункта…

Ведь вы не забывайте, что самолет вел не какой-нибудь ученик, а Бен Эйельсон, первым перелетевший полюс. Если только он жив, можно головой ручаться, что они выберутся из самого тяжелого положения… Мы немедленно должны вылететь на их розыски…

А почему же американцы еще не производили раскопок около обломков?

Миловзоров отвечает не сразу. Он трогает свои большие усы, внимательно смотрит на руку и медленно говорит:

— В том районе, где разбился самолет, тяжелой машине сесть почти невозможно… Большие снежные наносы и заструги покрывают кругом все поле. Пилоты Кроссон и Гильом только с большим трудом сели на своем легком биплане, и что они не поломали машины даже при их ловкости, это просто случай…

Мы со Слепневым многозначительно переглядываемся. Одна из пассажирок вмешивается в разговор.

— А как же мы? Кто же нас доставит на материк?

Я вижу, как все спокойно слушавшие нас пассажиры зашевелились, проявляя все признаки беспокойства. Очевидно затронут самый больной вопрос на «Ставрополе».

Миловзоров довольно сухо отвечает:

— По всей вероятности перебрасывать будет только одна машина, вторая пойдет на розыски американцев…

НЕСКОЛЬКО ДНЕЙ НА СЕВЕРНОМ МЫСЕ

Мы с Эренпрейсом поместились в помещении фактории, недалеко от «Нанука» и наших самолетов. Слепнев и Галышев устроились на «Ставрополе».

На другой же день после нашего прибытия на Северный мыс Слепнев вместе с Кроссоном на его легком самолете летали к месту аварии. Мы с большим нетерпением ожидали его возвращения. Слыша от американцев о трудности посадки, я даже побаивался, как бы им не пришлось в свою очередь ожидать помощи. Но вот примерно через два часа после отлета на горизонте появилась маленькая черточка, и через пять минут к нам подрулил самолет Кроссона. Слепнев вылез в мрачном настроении. Мы не решались первыми заговорить об аварии, но, спрашивая, благополучно ли они слетали, все думали об одном и том же. Наконец Маврикий сказал:

— Машина разбита вдребезги… Пилотская кабина раздавлена… Я думаю, что Борланд и Эйельсон не ушли…

Мы молча наклонили головы.

В тот же день для руководства розысками была организована тройка в лице Слепнева, Миловзорова и начальника погрохраныт. Кучма.

Кроне того было решено кооптировать в группу мистера Свенсона летчика Ионга и Галышева.

На ее первом заседании единогласно решили объединить работу вместе с американцами, а для проведения плановых раскопок сейчас же к месту аварии, несмотря на риск для тяжелой машины, направить наш юнкерс и на собаках часть экипажа, «Ставрополя» и «Нанука», для связи розыскной группы со «Ставрополем» выделить два легких американских самолета. Работу же по вывозке пассажиров целиком передать нашему второму самолету по тому порядку, какой назначит тройка.[1]

Непогода и пурга задержали наш вылет. Эти дня к нам на факторию часто заглядывали американцы, и я, вспоминая давно забытый английский язык, много болтал с ними, расспрашивая об Эйельсоне, Борланде, специфических условиях местного полета и Америке. В свою очередь я делился своим опытом и много рассказывал о Советском союзе.

Американские летчики почти все с мировыми именами.

Здесь Рид — первым перелетевший Атлантический океан; Кроссон — тот самый, который с капитаном Вилькинсом летал на Южный полюс; Ионг — первый с Эйельсоном прилетевший на Аляску…

Первое время, находясь в таком обществе, я даже чувствовал себя неловко: ведь мы только самые простые рядовые летчики…

С ответным визитом мы не раз ходили и к мистеру Свенсону на его «Нанук». В дружеских разговорах с ним и с американцами для меня постепенно выяснилась вся подоплека этой новой северной эпопеи…

Когда «Нанук» стал намертво во льдах, на его борту была собранная у нас на Севере пушнина и в полном составе весь его экипаж. Мистер Свенсон рассчитал просто: шхуна должна оставаться до таянья льдов; жалованье матросам за это время продолжает идти в двойном размере, и кроме того забранная пушнина лежит без движения и не дает никакой прибыли. Не проще ли будет и людей и меха перебросить на самолетах в Америку, что обойдется чуть ли не в пять раз дешевле? Мистер Свенсон так и сделал. Сначала перебросил весь свой экипаж, оставив только одного радиста и механика, а потом часть пушнины. Второй рейс самолетов кончился трагически. Когда самолеты только что вышли из Аляски, их встретил ураганный ветер и пурга. Одна машина сейчас же вернулась обратно, а вторая с Эйельсоном и Борландом решила пробиться…

Уже все подготовлено к отправке розыскной партии к месту аварии самолета. Капитан Миловзоров уже выделил для нас часть продовольствия, меховых одежд и инструментов. Из экипажа назначены люди, которые пойдут на раскопки. Осталось выяснить только одно: кто с нами первым пойдет на самолете?

Мы, так же как и весь экипаж, знаем, что наш полет на тяжелом юнкерсе будет чрезвычайно рискованным. В такой полет можно брать только выразивших желание «охотников». На одном из последних собраний Слепнев в кратких словах описал место посадки и подтвердил большой риск для машины и людей.

Он сказал:

— Возможно, что санная партия найдет наш самолет разбитым, но есть шансы, что сядем благополучно. Кто хочет, идти с нами на машине?

Из присутствующих вызвалось двое: кочегар «Ставрополя» Костенко и студент Дубравин.

В тот день, когда мы поднялись с аэродрома и пошлы к месту аварии, погода была на редкость морозной. В полуоткрытой пилотской кабине, которая защищена от ураганного ветра только небольшим козырьком, мы чувствовали себя далеко не как дома. Почти ежеминутно мы терли рукавицами свои носы и щеки, которые, несмотря на наши манипуляции, все же теряли чувствительность и белели. Оглядываясь назад, в пассажирскую кабину, я видел, что и нашим «охотникам» было не сладко. Они сидели, туго пристегнутые к своим сиденьям, окруженные инструментами, запасными частями, двухнедельным запасом продовольствия, и, так же как и мы, усиленно растирали свои носы.

Мы шли на высоте 800 — 1 000 метров. День был ясный и видимость приличная. За нами уж далеко остался и «Ставрополь» «Нанук», и под нашим крылом расстилалась безлюдная снежная пустыня.

Через сорок минут полета мы подошли к месту аварии.

Что можно сказать об этом безрадостном клочке снежной пустыни, на котором в это время было сосредоточено внимание почти всего мира? Это место было такое же, как и тысячи других, над которыми проходил наш самолет. Везде был снег, снег и снег… По всему полю, как застывшие волны, замерли снежные надувы и заструги… То тут, то там котловины и дюны…

Мы сразу увидели разбитую машину. Совершенно целое крыло, торчащее из-под снега, производило впечатление руки утопающего. Темная тень длинной полосой падала от него на землю. Недалеко от крыла, на снегу, темнел еще какой-то предмет. По описанию Слепнева это был оторванный мотор…

С воздуха было трудно разобрать что-либо подробней. Мы сделали один круг, потом другой… Приближался момент посадки…

Рев мотора сразу оборвался. Слепнев, снижаясь, пошел в лагуне Амгуэмы. Здесь он развернулся и пошел обратно уже на посадку… Земля все ближе… Большие снежные надувы скользят мимо нас и справа и слева…. Пренебрегая направлением ветра, мы следим только за тем, чтобы сесть вдоль застругов… В голове вихрем проносятся мысли. Это по слова, произнесенные в уме, а целые фразы, которые мгновенно встают перед глазами: «Сейчас земля… Сейчас лыжи коснутся заструга… Будет ли «капот» или только снесет шасси?.. Крепок ли ремень?.. В случае чего надо сейчас же закрыть контакт, чтобы не вспыхнул мотор… Вот и земля… Сейчас… Сейчас…»