Темной ночью, когда яркий носовой прожектор пробивает толщу тьмы, в освещенный клин одна за одной попадают белые призраки льдин. На некоторых вытоптанные следы белых медведей и темные продолговатые тюленьи лежки. Одна за одной они медленно уплывают назад и пропадают в чернильной тьме ночи…

Одиноко, сиротливо гудя, пробирается «Литке» среди льдов. Но видно края темноты, не видно конца ледяной пустыни.

Начался снег. Сильный ветер закружил перед прожектором целый снежный вихрь. В какую-нибудь минуту видимость сократилась до десятка метров. Острые снежинки колют в лицо. Ход еще более замедлили. Палуба меньше содрогается. Еще жалобнее гудит низкий, похожий на рев раненого медведя гудок «Литке». Началась пурга.

Еще больше сомнений и разговоров. Как мы сможем летать в таких условиях? Лететь в конце концов можно и в ураган, но как собрать машины и как подготовить их к полету?

Нашему радисту наконец удалось связаться со «Ставрополем». Капля за каплей пробивает камень. Писк пробил тысячемильное пространство. В отрывистых фразах, иногда отдельных словах отделенных друг от друга мертвыми паузами, мы все же получили интересные новости. На «Ставрополе» пока нет ничего угрожающего. Новых заболеваний нет… Льды и корабль в том же положении. Часть наиболее здоровых пассажиров уже две недели как вышла на собаках навстречу «Литке». Оставшиеся с нетерпением ожидают прилета самолетов. С зимующей рядом шхуны «Нанук» прилетевшим американским самолетом было взято восемь человек и груз… Во второй рейс одна машина пропала без вести, вторая возвратилась обратно в Ном…

Одна машина пропала… Было бы удивительно, если бы в таких условиях она дошла благополучно. Надо надеяться, что американцы все же спокойно где-нибудь сели и пережидают погоду.

Условия для полета самые отвратительные. Выдумать хуже нельзя. Даже «Литке» при его незначительной скорости и целой лаборатории измерительных приборов часто теряет ориентировку и подолгу не может распознать покрытых снежной завесой берегов. День сокращается на глазах. Время для летной работы становится все меньше и меньше… Приборов для ночных полетов нет…

Мы двигаемся по сплошной ледяной каше. Среди толчков, которые испытывает «Литке» от столкновений, ясно слышится шуршанье льда об его обшивку. Временами судно Заклинивает в больших льдинах, тогда машину останавливают и дают задний ход. Часто чувствуешь резкий поворот и видишь, как большой айсберг обходит нас совсем рядом, почти касаясь борта. Медленнее ход…

Среди тьмы и льдов одиноко гудит борющийся со стихией ледорез.

— Ну, ребята, кажется, пришли!

Мы стоим на верхней палубе. Кругом сплошное «молоко». В десяти-пятнадцати шагах уже нельзя различить предметов. Трудно определить, стоит ли около мостика закутанный в меха Галышев, или это, может быть, белый медведь.

— Да, доперли, — мрачно говорит Агеенко и сплевывает

— Я бы вот сейчас взял да…

Что он взял бы, так и остается неизвестным, потому что следует такой толчок, что если бы не перила и не судорожно сжатые руки, мы бы все очутились ниже ватерлинии… Все-таки мы изрядно наловчились. Том встает, потирает коленки и довольно хладнокровно говорит:

— Узнаю арктическое хамство…

Немного слева, перед носом «Литке», темной массой выступили гранитные обрывистые скалы. Верхняя часть их тонет в непроницаемом тумане. Мыс Столетия… Вход в бухту Провидения… Наконец-то после трехдневного блуждания по Анадырскому заливу мы нашли вход в бухту Провидения. За эти дни бухта для нас стала столь мифической, что мы ее уже называли не бухтой Провидения, а бухтой Привидения.

Берега все ближе и ближе. Громадные горы все больше и больше сдвигаются…

— Малый ход… Стоп… Отдать якоря…

Мы замедляем ход, сразу обрывается шум машины… Где-то гремит якорная цепь. Мимо нас пробегают матросы, откуда-то снизу слышится громкая «вразумительная» речь, прерываемая хриплым лаем камчатских псов. Все говорит за то, что мы «приехали», но признаков жизни кругом никаких: лед, скалы и туман…

— Вон там должно быть селение, — показывает рукавицей по направлению берега Эренпрейс.

Мы все настроены очень скептически. Какое селение? Моржовое?

«Литке» гудит протяжно, тоскливо… Его низкий рев отдается в горах и глохнет, как в ваге, в тумане.

В долгих паузах мы все внимательно прислушиваемся. Берег молчит. Все безмолвно. Туда ли мы попали?

Опять гудит «Литке»… Еще тоскливей… Опять длинная пауза.

Наконец откуда-то совсем, совсем издалека слышатся два выстрела…

Мы пришли… Наш первый этап окончен.

Вернулись с берега Галышев и Слепнев. Осматривали помещение и будущий аэродром. Галышеву что-то не нравится, Слепнев, наоборот, возбужден.

— Все в порядке. Аэродром—во! Площадка здоровая. Гладкая, как стол… Тут же недалеко наша база, так что горячие обеды и запасные части будут под руками… Дом великолепный. Целая гостиница… Кстати, вчера в бухту прибыло девять ставропольских пассажиров. С первой же лодкой будут на «Литке»… А сейчас надо разгружаться. Время дорого… Куда девался Эренпрейс?

Слепнев озабоченно смотрит по сторонам. Он как начальник летного звена всегда проявляет массу энергии и распорядительности.

Легко сказать, надо разгрузиться. Мы все знаем, что надо. еслибы Слепнев сказал как — это было бы гораздо лучше. Я думаю, что команда и Дублицкий сказали бы ему сердечное «спасибо». Мы бросили якорь приблизительно в двух километрах от берега. Значит, весь груз, все оборудование к наши самолеты надо перевозить на шлюпках. Льда, правда, нет, бухта чистая, но зато зыбь и волнение настолько сильны, что наша разгрузка в таких условиях может быть чересчур исчерпывающей. Несмотря на то, что бухта Эмма, где мы стоим, со всех сторон защищена высокими горами, здесь совсем не так спокойно… Судно изрядно покачивает… Кроме всего туман—самый ненавистный для летчиков вредитель.

Мы все видим, что выбора нет. Ждать до весны изменения погоды несколько неудобно. Остается только рисковать, а риск большой… С гибелью одной только какой-нибудь части гибнут наши полеты.

Общими усилиями с большим трудом спускаем на талях две шлюпки. Несколько человек команды, вспрыгнув на них, делают из досок большой настил. Получилось что-то в роде обрезка понтонного моста. Места для груза довольно много, но я уверен, что ли одно страховое общество не пало бы и ломаного гроша за (Отправляемые на нем вещи. В довершение печальной картины впереди плота встал наш моторный катер, который теоретически должен буксировать всю конструкцию…

Волнением и зыбью плот все время то относит от борта, так что между ним и судном образуется большая щель, то с силой ударяет о корпус «Литке». Стоящие на лодках люди, с трудом держась за веревки, балансируют.

— Вира! Берегись!..

Гремит лебедка. Качаясь на толстой цепи, медленно опускается первый ящик. За ящиком другой, потом тюки, крылья самолетов, два стабилизатора, бочки с бензином…

Плот нагружен до пределов. Волнением его сильно качает. Того и гляди, укрепленные вдоль и поперек веревками вещи полетят в воду…

— Довольно! Отдай концы! — кричит Слепнев.

На плоту Агеенко, Эренпрейс, Слепнев и радист Кириленко. Последним на него вспрыгивает со своими вещами Галышев. Он почему-то решил из удобной адмиральской каюты перебраться на базу.

— Есть концы!..

Веревки освобождаются. Плот еще более закачало. Вот-вот будет потеха, а мотор на катере молчит, как повешенный…

— Ну, что же вы там? Скисли? Трам-та-ра-рам, что ли?

Долго ли еще?..

Мотор как-то подозрительно зачихал, потом бешено закудахтал, катер кинулся, как норовистый конь, веревки сразу натянулись, плот дернулся и, сильно качаясь, медленно потащился за моторной калошей.