Оливия внимательно посмотрела на дочь.

– Но ты должна пообещать, что больше не станешь забираться ему на колени. От этого у него снова заболят ребра.

Кэрри кивнула:

– Да, обещаю.

– И еще – ты должна обещать, что не будешь спускаться вниз после того, как ляжешь в постель.

– Не буду.

– Вот и хорошо. – Оливия улыбнулась. – Ну а теперь прочитай молитву – и в постель.

Но девочка по-прежнему стояла у кровати.

– Мама, а Бог всегда отвечает на молитвы? – спросила она.

И Оливия сразу же поняла: этот вопрос не просто уловка, чтобы не ложиться спать.

– Да, всегда, – ответила ока. – А почему ты спрашиваешь?

– Если попросить Бога о чем-нибудь и молиться по-настоящему, очень по-настоящему, Бог исполнит просьбу?

– Не обязательно, – уклончиво ответила Оливия.

Кэрри немного подумала, потом сказала:

– Даже если я буду очень хорошей? Даже если буду съедать за ужином все овощи, молиться каждый вечер и ложиться спать вовремя?

Оливии никогда не приходило в голову использовать Господа как средство заставить Кэрри есть овощи и ложиться спать вовремя. Тихонько вздохнув, она ответила:

– Даже тогда. Видишь ли, Господь может решить, что ты просишь не о том, что исполнение твоей просьбы не пойдет тебе на пользу.

– Но попросить-то можно?

– Да, дорогая. Думаю, попросить можно.

Кэрри сложила ладошки и закрыла глаза. И даже лоб нахмурила от усердия. Но Оливия отметила, что девочка не стала произносить молитву вслух, как обычно, и ей стало любопытно – к чему бы это?

– Но почему ты задаешь все эти вопросы про Бога? – спросила она, когда девочка открыла глаза. – Может, это насчет пони, которого ты так хочешь?

Кэрри покачала головой:

– Ах нет, мама. Пони мне теперь совсем не нужен.

Оливия откинула одеяло, и Кэрри прыгнула в постель.

– А что же тогда? – Она осторожно сняла с девочки очки и положила их на столик рядом с кроватью.

Кэрри медлила с ответом.

– Ах, просто мне хотелось побольше узнать о Боге, вот и все, – проговорила девочка таким невинным голоском, что Оливия сразу же поняла: ей ужасно не хочется говорить правду.

– Что ж, я поняла, – кивнула она. Оливия решила не расспрашивать девочку, потому что знала: та не удержится и сама все расскажет. – Спокойной ночи, дорогая. – Поцеловав дочь, она погасила лампу и вышла из комнаты.

Конор все еще находился в библиотеке, когда она туда спустилась. Он стоял у книжной полки с раскрытой книгой, которую ему дала Кэрри, и сосредоточенно, наморщив лоб, смотрел на страницу. Заметив Оливию, он захлопнул книгу и поставил ее на полку.

– Она попросила меня почитать ей. Что я мог ей ответить? Я сказал, что будет лучше, если она почитает мне. Господи, я чувствовал себя идиотом.

Оливия прикоснулась к его плечу.

– Вам нечего стыдиться. У Кэрри была возможность научиться читать, а у вас – нет. Вот и все.

Конор замер на мгновение, потом отдернул руку. Повернувшись к ней спиной, он сделал вид, что рассматривает бледно-зеленые, в розочках, обои над камином. Оливия невольно вздохнула. Может, она сказала что-нибудь неуместное? Ах, он такой одинокий, такой сложный, такой загадочный… Ей хотелось бы понимать его лучше.

– Ваше предложение все еще в силе? – спросил он неожиданно.

Вопрос застал ее врасплох. И она тотчас же поняла, как трудно ему было задать его.

– Да, конечно.

Оливия достала грифельную доску Бекки и взяла мелок с самой нижней полки. Затем подошла к Конору, написала что-то на доске и повернула ее так, чтобы он мог видеть написанное.

– Вот это буква А, – сказала она.

– А? – Он посмотрел на букву, потом лукаво улыбнулся. – Как в слове Алиса, да?

Оливия ответила ему улыбкой. Не так уж много для понимания, но все-таки начало положено.

Поздно вечером, когда все уже спали, Оливия взяла лампу и пошла на чердак. Она открыла сундук из кедрового дерева со своими старыми нарядами, кружевным бельем и изящными туфельками с тех довоенных времен, когда ей и не снилось, что придется убирать за свиньями и чистить курятники. Вытащив синее шелковое платье, о котором вспомнила Бекки, Оливия тщательно осмотрела его. Вырез у горла был достаточно скромный для молоденькой девушки. Да, платье вполне подойдет, если немного укоротить подол. Правда, от него пахло затхлостью и кедром, но запах исчезнет, если окунуть его в картофельную воду.

Оливия отложила синее платье в сторону. Под ним лежало красное, вечернее. Она развернула его и подошла к покрытому пылью зеркалу-псише,[7] стоявшему в углу. Приложила платье к себе и невольно улыбнулась. Как это ей удавалось проходить в дверные проемы в таком пышном наряде? Впрочем, она надевала его всего один раз – на бал в Тайлер-Хилле. Отец тогда пил весь день, а вечером был особенно несносный. Вечер закончил тем, что он швырнул стакан с виски в лицо Джейкобу Тайлеру, после чего его попросили покинуть дом. И больше их с отцом никогда не приглашали.

Оливия смотрела на свое отражение в мутном стекле и вспоминала свою юность. Вспоминала обо всем, чего лишилась из-за пьянства отца и его ужасного характера. После происшествия в Тайлер-Хилле ее уже не приглашали на балы. И ни один молодой человек из четырех приходов не получал разрешения ухаживать за ней. Да и претендентов было не так уж много.

Она понимала: отец боялся одиночества, он страшился того, что она выйдет замуж и покинет его. Братья Стюарт и Чарлз пытались урезонить отца, но их усилия ни к чему не привели. Большую часть года они проводили в университете, поэтому ничем не могли помочь сестре.

Оливия перекинула красное платье через руку и потрогала практичное коричневое платье из ситца, которое было на ней. Теперь отца и братьев нет в живых, но время ушло. Ей уже двадцать девять, и она – старая дева. Конечно же, она уже давно перестала предаваться романтическим мечтам, но иногда…

Оливия снова приложила к себе красное платье и тут же вспомнила синие глаза Конора Бранигана. Ах, наверное, она уже слишком старая для романов…

Уроки чтения начались на следующий вечер, после того как девочки легли спать. Так решила Оливия, предполагавшая, что Конору не захочется, чтобы девочки видели, как он учится читать. Конечно, они не стали бы смеяться над ним, но Конору все равно было бы неловко.

Начала она с того, что написала все буквы на грифельной доске. Держа ее так, чтобы им обоим было видно, она указывала на букву, произносила ее, а потом просила Конора повторить. Память у него была отличная. За полчаса он выучил все двадцать шесть букв алфавита.

– Очень хорошо. – Оливия улыбнулась. – Эти буквы передают все звуки, которые нам нужны, чтобы произносить слова. Чтобы научиться читать, вам нужно их все хорошенько запомнить. Теперь я хочу, чтобы вы повторили эти буквы про себя не, менее ста раз до нашего следующего урока.

Конор тяжело вздохнул:

– Это как псалмы. Я всегда их ненавидел. Радуйся, Мария милостивая… И так без конца, пока Пресвятую Деву саму, наверное, от этого не затошнит.

Оливия ничего не знала о псалмах, но мысль поняла. Конор же вдруг улыбнулся и добавил:

– Мы с братом придумывали разные слова вместо псалмов, и я опасался, что как-нибудь по ошибке сболтну не то. К счастью, теперь мне их больше не надо произносить.

– Почему?

Он долго не отвечал, потом, наконец, пробурчал:

– Пять лет назад меня отлучили от церкви. Из-за того, что я был повстанцем, бунтарем, а самое главное – не поддавался убеждению.

– Простите, не понимаю…

Он посмотрел на нее с жалостью.

– Вы, наверное, ничего не знаете об Ирландии. Видите ли, все дело во власти. Католические кардиналы желали сохранить контроль над нашими душами, а британское правительство – контроль над нашей страной. А я и мои друзья не хотели с этим мириться. В результате – отлучение от церкви и тюрьма. Прекрасный пример для всех бунтарей, для всех недовольных ирландцев.