Поступило донесение от Дремова. Его корпус завязал бои за Нойштадт. Вездеход командарма не прошел и десяток километров, как радист «поймал» Бабаджаняна. Его войска вышли к реке Пясница восточнее Корзина.

— Молодцы! — одобрительно отозвался Катуков о своих комкорах.

— Никиток, как думаешь, через день будем в Данцигской бухте?

Начальник оперативного отдела прогнозировать события не решился:

— Поживем — увидим.

12 марта Бабаджаняну удалось прорвать оборонительные линии на реке Пяснице, затем овладеть Путцигом и выйти к Данцигской бухте. А вот Дремов застрял у Нойштадта. Нойштадт — важный опорный пункт — прикрывал дальние подступы к Гдыне. Немцы обороняли его с особым ожесточением, создав круговую оборону. Большой помехой для танкистов и мотопехоты были доты и дзоты, а на улицах — баррикады.

Перегруппировав силы, Дремов снова обрушился на город, 20–я и 21–я гвардейские механизированные бригады отражали атаки немцев с юга и не участвовали в штурме Нойштадта. Задачу решили три бригады, нанеся рассекающие удары в нескольких направлениях: 1–я гвардейская танковая била с востока, 19–я гвардейская механизированная — с юго—запада, 1–я Польская танковая — с севера и тыла. Окруженный город не выдержал напора, сдался.

В Нойштадте захвачено было 15 танков и самоходных установок; 500 автомашин, 7 тяжелых орудий, а также 250 солдат и офицеров.[363]

После выхода войск 1–й гвардейской танковой армии на побережье Данцигской бухты группировка противника была рассечена на две части. Одна из них отошла к Гдыне, другая — на косу Пугцигер—Нерунг.

13 марта командующий фронтом поставил Катукову новую задачу: ударом танкового и механизированного корпусов прорвать гдынский укрепленный район и освободить Гдыню.

Но для начала надо было покончить с остатками немецких войск, ушедших на косу Путцигер—Нерунг. Радист быстро связал командарма с полковником Бабаджаняном:

— Армо, на твоем участке фрицы драпают по песчаным дюнам. Уйдут морем. Нельзя их упускать.

— Понял, товарищ генерал—полковник, — весело отозвался командир 11–го гвардейского танкового корпуса. — Прижмем им хвост!

На косу был послан небольшой отряд 40–й гвардейской танковой бригады в составе 5 танков, двух батарей 350–го легкого артиллерийского полка, инженерной роты и взвода автоматчиков. Прочесав косу, отряд вышел в район Гроссендорф, отрезав противнику единственный путь отхода.[364]

Теперь все внимание гдынскому укрепленному району. Катуков знал, что Гдыня — орешек крепкий. Три оборонительные полосы, внешний и внутренний обводы станут трудным препятствием при штурме города, приспособленного к длительной осаде. Не случайно еще в 1939 году гитлеровцы надолго застряли у этой крепости. А сейчас ее будут защищать не только сухопутные войска, но и флот. По показаниям пленных в порту Гдыни находятся тяжелые крейсера «Шлизен» и «Шер», вспомогательный крейсер «Гектор», две флотилии минных тральщиков и восемь подводных лодок.[365]

17 марта командарм перебросил 11–й гвардейский танковый корпус на правый фланг армии и поставил ему задачу: во взаимодействии с частями 134–го стрелкового корпуса наступать из района Глодовкен в направлении Биркенберг, Клайн—Катц, ударом с юга, поддерживая 8–й гвардейский механизированный корпус, овладеть городом и портом Гдыней.[366]

Перед прорывом вражеских укреплений в армию прибыл командующий фронтом К.К. Рокоссовский. Он познакомился с планом штурма Гдыни, одобрил его, затем решил побывать в 11–м гвардейском танковом корпусе, совместно с которым действовала 1–я Польская танковая бригада.

Катуков позвонил Бабаджаняну на командный пункт, спросил о том, как ведут себя немцы, не обстреливают ли наблюдательный пункт и дороги к нему. Комкор не скрывал, что противник изредка постреливает, но снаряды разрываются вдалеке.

В середине дня Рокоссовский и Катуков подъехали к корпусному наблюдательному пункту. Их сразу же отвели в свежевырытые траншеи.

«Не успели мы пройти несколько шагов, — вспоминал Бабаджанян, — как прямо перед нами разорвался снаряд. Через минуту второй, сзади. «Вилка!» — мелькнуло в голове. М.Е. Катуков, наклонившись ко мне, громко зашептал: «Что же ты, а говорил…» Константин Константинович услышал, улыбнулся, сказал Катукову:

— Не пили, не парад — война. Стреляет же не он — противник, не запретишь же ему. Давайте пока что в надежный окоп, а машины с бугра прикажите убрать.

Мы сидели в окопе молча минуты три—четыре, пока обстрел прекратился.

— Ну, — сказал Рокоссовский, — доложите коротко ваши соображения по наступлению.

Слушал внимательно, все время глядя на карту.

— Когда хотите начать?

— Завтра с рассвета, если разрешите, товарищ маршал.

— Хорошо, начало в 8.00. Но город должен быть освобожден».[367]

Корпус Бабаджаняна сосредоточился в лесу в районе Кенипшх, Форст, Гневау, отсюда должен был совместно с 134–м стрелковым корпусом начать атаку.

19 марта после 40–минутной артподготовки пошла в бой пехота, за ней — танки. Севернее корпуса Бабаджаняна немецкие позиции атаковали 40–й стрелковый и 8–й гвардейский механизированные корпуса.

Сопротивление гитлеровцев возрастало с каждым часом. Вели огонь артиллерийские батареи Гдыни и Данцига, стреляли дальнобойные корабельные пушки. Наши танки и самоходные установки с трудом продвигались вперед, лишь в конце дня танкисты овладели районом Витцлин, Биркенберг и вывели туда пехоту. Начальник штаба 11–го гвардейского танкового корпуса полковник Н.Г. Веденичев писал в донесении: «Условия местности для действия были очень трудные. На направлении действия корпуса имелось только одно шоссе. Распутица, сильно пересеченная местность, покрытая лесом, заставляли действовать вдоль шоссе, так как попытки наступать вне дорог приводили к тому, что танки застревали в грязи, становились мишенью для самоходок и артиллерии противника».[368]

21 марта Бабаджанян овладел населенным пунктом Гросс—Кащ, через два дня — Клайн—Катц. Оставалось перейти реку Качу, чтобы развить дальнейшее наступление. Однако, куда ни ступишь, везде минные поля. Только после кропотливой работы саперов части начинают двигаться вперед. Те же трудности встретились и на пути корпуса Дремова. Его танковые и механизированные бригады преодолевали густую сеть траншей, минных полей, дотов и дзотов.

Держа нити управления боем, Катуков не упускал ни на минуту из поля зрения свои войска, «прогрызавшие» вражескую оборону. Дремов донес — застрял у высоты 165,0. Михаил Ефимович спросил:

— Что случилось, Иван Федорович?

— Артиллерия противника положила в грязь пехоту. Приказал танки отвести назад, чтобы избежать больших потерь.

— Не допускаешь мысли о том, что немцы с высоты корректируют огонь береговой и корабельной артиллерии?

— Как—то не подумал об этом.

— Тогда вот что, пригладь ее своими пушками. Надеюсь, не будешь жаловаться, что нечем это сделать?

Атака в лоб высоты 165,0 успеха не принесла. Пришлось предпринять обходной маневр, 1–я гвардейская танковая и 21–я гвардейская механизированная бригады обошли высоту, уничтожили огневые точки противника — несколько бронеколпаков, доты и дзоты. Это дало возможность возобновить наступление.

Успех прорыва обозначился и в районе Виттомина. Катуков сразу же бросил туда весь корпус Бабаджаняна и 27–ю стрелковую дивизию. Они действовали на западе, с юга наступала 1–я Польская танковая бригада.

В ночь на 26 марта 44–я и 45–я гвардейские танковые бригады, преодолев противотанковый ров, совместно с частями 310–й стрелковой дивизии вышли к западным окраинам Гдыни, где заняли несколько кварталов. Главную роль в уличных боях стала играть пехота, но без поддержки танков и самоходно—артиллерийских установок продвигаться было просто невозможно.