— Товарищ полковник, пора вводить в бой группу Лавриненко!
— Вижу, что пора. Но пусть все немецкие танки перейдут речку, тогда и ударим из засады.
Комбриг еще раз поднял бинокль, провел им по долине. Вот он уловил момент, которого ждал. Затем по радио отдал приказ старшему лейтенанту Дмитрию Лавриненко выводить из укрытия свои машины. В одно мгновение из рощи выскочили четыре «тридцатьчетверки» и открыли огонь.
Немецкие танки не успели даже развернуться, чтобы принять боевой порядок. Некоторые из них уже горели. По всплескам орудийных выстрелов немцы засекли наши машины и открыли по ним ответный огонь. Лавриненко умело сманеврировал, исчез из поля зрения. Минут через пятнадцать—двадцать его группа появилась в новом месте, причем вышла настолько удачно — невдалеке, урча моторами, взбирались на высоту несколько немецких танков. Борта открыты — только стреляй. И Лавриненко воспользовался моментом. Новая атака увенчалась полным успехом.
— Молодец, танкист! — восхищался Катуков, считая горящие немецкие машины. Их было ровно пятнадцать.
Отлично сражались в этот день все танковые подразделения и экипажи, делая по три—шесть атак. Особенно отличился экипаж «тридцатьчетверки» старшего сержанта Ивана Любушкина, в прошлом скромного тамбовского колхозника. Когда немецкие танки прорвались через позиции мотострелкового батальона, намереваясь зайти в тыл бригаде, Любушкин, спрятавшись за стогом сена, поразил сначала один вражеский танк, затем еще четыре. Немцы обнаружили его машину, открыли огонь. Несколько снарядов ударили по броне. Два члена экипажа были ранены, сам командир получил тяжелый ушиб ноги. Но танкисты не покинули поле боя, маневрируя, пользуясь короткими остановками, они подбили еще четыре танка противника.
Вечером, узнав о подвиге славного экипажа, подбившего девять вражеских машин, Катуков приказал начальнику штаба Кульвинскому:
— Любушкина и его товарищей представить к правительственным наградам!
Потеряв значительную часть своей техники, Гудериан, однако, не успокоился. Мысль о прорыве к Мценску не покидала его ни на минуту. Ведь он сам отдал приказ взять город к 9 октября. Снова и снова немцы бросались в атаку. Наткнувшись на наши засады в одном месте, откатывались, перегруппировав силы, начинали наступление в другом.
С передовой прибыла разведка с тревожной вестью: вдоль шоссе Орел — Мценск противник сосредоточил до 200 танков и большое количество мотопехоты. Готовится новая атака. Еще раньше Катуков доложил комкору Лелюшенко о ходе боев за последние дни и попросил оказать помощь — подбросить противотанковый дивизион.
— Как бы теперь пригодились противотанковые пушки, — сказал комбриг стоявшему рядом комиссару Бойко. — Забыл, что ли, о нас комкор?
Лелюшенко не забыл о просьбе комбрига, понимал, в каком положении находится танковая бригада, поэтому и прислал для ее поддержки дивизион гвардейских минометов под командованием капитана Чумака. Представляясь Катукову, капитан торопливо доложил:
— Приказано ударить на самом танкоопасном направлении!
— Спасибо, дорогой, — Михаил Ефимович с радостью пожал руку артиллеристу. — У нас тут любое направление самое—самое…
— Хорошо, — согласился командир дивизиона, — вы мне покажите место сосредоточения немецких войск, дальше уже, как говорят, дело техники.
Кульвинский принес карту. Катуков жирным полукругом обозначил участок за рекой Лисицей, куда Гудериан стягивал танки, артиллерию и другую военную технику.
Многие в бригаде никогда не видели установок с реактивными снарядами. Вид неказистый, обычные грузовые машины, только вместо кузова имели несколько рядов направляющих рельсов. Послышались разочарованные возгласы:
— Тоже мне грозное оружие!
Капитан Чумак размеренно делал свое дело, не обращая внимания на критические реплики, то и дело поторапливал подчиненных. Когда реактивные установки были приготовлены для открытия огня, он попросил всех присутствующих спрятаться в окопы. Вмиг рядом никого не оказалось. Катуков посмотрел на часы:
— Можно начинать!
Вдруг ночное небо пронзили ослепительные молнии, снаряды с воем устремились куда—то вдаль, оставляя за собой светящиеся хвосты, подобно падающим на землю метеоритам. Через несколько минут лощина, в которой немцы сосредоточили свою наступательную технику, была объята пламенем. Можно было себе представить, что там творилось!
Капитан Чумак увел свои установки в тыл — таков был приказ. Но он оставил по себе добрую память. Спустя час Катуков направил разведку к месту огневого налета. Она зафиксировала потери немцев: 43 танка, 16 противотанковых орудий, 6 автомашин, до 500 солдат и офицеров.[42]
Эффект огневого налета был впечатляющим. Такого Катуков не видел с самого начала войны. Побольше бы таких установок!
Удар почувствовал и Гудериан. Когда барон фон Лангерман, командир 4–й танковой дивизии, доложил ему о потерях, тот сразу и не поверил, решил сам выехать вместе с комдивом на поле боя и все проверить. Проверил и записал: «Потери русских были значительно меньше наших потерь».
Это будет не последняя запись танкового генерала. А Катуков понимал, что Гудериан не остановится ни перед чем, будет продолжать наступление. Немцам теперь хорошо известна местность, расположение наших танковых засад и артиллерийских батарей. Если не поменять позицию, при очередной вражеской атаке можно понести большие потери. Посоветовавшись со своими помощниками, в ночь на 7 октября он отводит бригаду на рубеж Ильково — Головлево — Шеино.
Не раз во время войны Катуков удивлялся солдатской стойкости, выносливости и мужеству. Вот и теперь уставшая, измотанная за несколько дней непрерывных боев бригада, получив приказ, снялась с оборудованных позиций и потянулась на север. Погода не баловала, шел дождь вперемешку со снегом — ни обсушиться, ни обогреться. Но каждый боец понимал сложность задачи, поставленной перед бригадой, лично перед ним, верил в правоту своего дела, в конечном итоге — в победу.
Бригада вгрызалась, в полном смысле этого слова, в землю на новом месте. Снова решено было возводить систему настоящих и ложных окопов. Она ни разу не подвела. При этом учитывалось все — и рельеф местности, и наличие сил и средств, и даже возможности инженерно—технического персонала. Ложные окопы старались рыть преимущественно ночью, чтобы скрыть от противника систему огня. Но основные работы велись, конечно, на главных позициях, на главной линии обороны, которая протянулась теперь на 15 километров.
Удар, полученный у села Первый Воин, видимо, на какое—то время отрезвил Гудериана. Он не стал бросать в бой огромные массы войск и техники, а лишь отдельными небольшими группами танков прощупывал нашу оборону. Об этом тяжелом времени генерал вспоминал так: «Южнее Мценска 4–я танковая дивизия была атакована русскими танками, и ей пришлось пережить тяжелый момент. Впервые проявилось в резкой форме превосходство русских танков «Т–34». Дивизия понесла значительные потери. Намеченное быстрое наступление на Тулу пришлось пока отложить».[43]
Гудериан уже начинал понимать, что, несмотря на все старания верховного командования и самого Гитлера, война в России приобретает затяжной характер, что Москву в ближайшее время не взять, что воевать придется в русских снегах, а это чревато серьезными последствиями. Он уже дважды запрашивал командование группы армий «Центр» о доставке теплого обмундирования. Ему отвечали, что «оно будет получено своевременно и нечего об этом излишне напоминать».
А тем временем сопротивление Красной Армии нарастало с каждым днем.
Дни 7 и 8 октября стали для бригады Катукова небольшой передышкой, словно награда за упорство и мужество ее бойцов.
В эти дни у танкистов побывал комкор Лелюшенко. Он похвально отозвался о действиях бригады, сообщил, что докладывал об этом в Ставку Верховного Главнокомандования.