Во второй половине сентября подразделения — взводы, роты и батальоны — начали проработку тактических приемов в учебных боях. Тяжелый труд по 12–14 часов в сутки изнурял бойцов и командиров. Но жалоб не было, люди понимали, что их труд даром не пропадет. От этого будет зависеть успех в бою, их собственная жизнь.

Часами просиживал Катуков со своими помощниками начальником штаба Кульвинским и комиссаром Бойко над разработкой своеобразной схемы боевой учебы в полевых условиях. Бои на Украине заставляли комбрига вновь обратиться к тактике оборонительных боев с использованием танков в засадах. Иного выхода он не видел. Противник по—прежнему обладал преимуществом в танках и авиации. Видимо, так будет и на тот момент, когда бригада пойдет в бой.

— У меня есть некоторые соображения, — комбриг разложил на столе несколько листов ватмана. — Хочу с вами ими поделиться, поскольку нам на первоначальном этапе придется вести исключительно оборонительные бои, успеха не добиться без взаимодействия всех подразделений — танковых, артиллерийских, мотострелковых. Только взаимодействие — еще не все. Противника надо обмануть, ввести в заблуждение. Но как? Настоящим и ложным передним краем.

— Вы предлагаете бутафорию? — Начальник штаба Кульвинский с удивлением посмотрел на комбрига.

— Верно, Павел Васильевич, — улыбнулся Катуков. — Бутафорию, только не театральную, но чем—то напоминающую ее. На занимаемой оборонительной полосе мы отрываем окопы настоящие и ложные. В ложных окопах ставятся макеты пушек и пулеметов. Противник атакует. Его встречает из ложных окопов небольшая группа бойцов — «актеров» с пулеметами. Их задача — инсценировать передний край, затем они уходят в настоящие окопы, потому что может последовать бомбардировка переднего края. И пусть. Бомбы упадут на ложные окопы, где уже никого не будет. И вот противник бросает танки, они подходят на 200–300 метров. Наступает самый, пожалуй, критический момент боя. Стрелки, минометчики и артиллеристы расстреливают пехоту в упор, а из засад выходят наши танки и бьют в борта вражеских машин. Огонь с разных позиций будет косоприцельный, губительный.

Бойко, слушая комбрига, заходил то с одной, то с другой стороны стола, всматривался в условные обозначения на ватмане, кивал головой, соглашался. И Кульвинскому идея понравилась. Он сказал:

— Если все продумать до мелочей, причем продумать в каждом конкретном случае, можно надеяться на успех.

Дни шли за днями, не похожими один на другой. Сегодня, например, отрабатывался учебный бой между танковыми ротами, завтра — уже с участием мотострелковых подразделений и артиллерии, послезавтра — новое усложненное задание.

По вечерам у палаточного городка подводились итоги учений. Не все пока получалось. Экипажи в отдельных случаях действовали разрозненно, не используя выгодных условий местности, командиры допускали тактическую безграмотность.

— Война не прощает никому ошибок и нерадивости, — говорил комбриг, разбирая действия в учебном бою каждого командира. — Погибнете сами и погубите свои экипажи. Я понимаю, что в танковом училище вам говорили: наступление — главный вид боевых действий. Ведь только наступление в конечном итоге приводит к победе над противником. Но на первом этапе нам придется вести оборонительные бои, и лишь при создании благоприятных условий — наступать. Постарайтесь запомнить это!

Жаркий сентябрь в приволжских степях был на исходе. Все чаще небо заволакивало тучами, иногда накрапывал мелкий дождик. Оставались последние дни учебы танкистов, и Катуков старался использовать их с полной нагрузкой. Намечался очередной выход в поле, на этот раз побатальонно. Садясь в машину, комбриг приказал Кондратенко:

— В батальон Рафтопулло!

Полтора часа тому назад к месту учений уехал начальник штаба Кульвинский, чтобы проверить готовность подразделений. Михаил Ефимович вытащил пачку «Беломора». Протянул папиросу рядом сидящему Бойко:

— Закуришь, комиссар?

— Благодарю, не хочется с утра.

— Что—то беспокоит?

— В общем, да. Десятки людей обращаются ко мне с просьбой направить на фронт. Жалуются: «Круто берет комбриг». Среди них есть и командиры.

Катуков изменился в лице. Выбросив в степь недокуренную папиросу, спросил:

— На что же жалуются командиры?

— Все на то же, дескать, достаточно уже подготовлены, их место на фронте, а они ползают с утра до ночи по балкам, жгут горючее, впустую расходуют снаряды.

— У петуха тоже есть крылья, а летать не может. — Комбриг натянул на глаза фуражку и попросил шофера прибавить газу. — Нам сейчас представится возможность убедиться, чему научились наши командиры.

Машина резко остановилась у балки, дальше Катуков и Бойко пошли пешком. В батальоне Рафтопулло царило оживление: танковые экипажи заканчивали последние приготовления к учебному бою. Худощавый, черный от загара и пыли комбат подбежал с рапортом…

Что дальше произошло, вспоминает сам Рафтопулло:

«Мой батальон занял оборону на рубеже возле небольшой речушки. Докладываю комбригу:

— К бою готов!

— Давайте посмотрим, так ли это, — сказал полковник и вывел всех командиров на передний край оборонительных позиций.

Признаться, мне было даже неловко. Мы увидели как на ладошке расположение наших огневых средств… Легко раскрывались система огня, построение боевого порядка, стыки подразделений, словом, весь замысел предстоящего боя.

— Вот здесь, как нам доложил комбат, приготовлен огневой мешок для врага, — заметил Катуков, — но разве противник дурак? Разве он полезет в этот мешок? Нет, он изберет для наступления другое направление и всего скорее нанесет удар в стыке ротных опорных пунктов, которые мы только что легко обнаружили.

Стало ясно, что сокрушить такую оборону — нетрудное дело даже при равенстве противоборствующих сил, а ведь она должна была по своей идее сдержать противника, имещего тройное превосходство в силах и средствах».[22]

Все, что можно было устранить перед началом учебного боя, командиры устранили, приняли к сведению замечания комбрига. Делалось все без каких бы то ни было условностей.

Покидая батальон Рафтопулло, Катуков сказал бойцам:

— Скоро на полях сражений мы должны показать, что учились не зря. Наши гимнастерки и мы сами пропитаны потом. Но смею всех заверить: наш труд не пропадет даром!

Предвидения его оправдались. Когда начались ожесточенные бои под Орлом и Мценском, а затем и под Москвой, многие бойцы и командиры с благодарностью вспоминали «степную академию Катукова».

Положение на фронте не улучшалось, сводки Совинформбюро были по—прежнему тревожные. Красная Армия вела тяжелые оборонительные бои на огромном пространстве от Баренцева до Черного моря. Оставлены многие города Украины, в том числе и Киев.

Противник добился успеха и на западном направлении. С немалыми для себя потерями он все же занял Минск, Смоленск, Вязьму. В связи с этим Гитлер отдал приказ войскам, в котором говорилось: «Создана наконец предпосылка к последнему огромному удару, который еще до наступления зимы должен привести к уничтожению врага».[23]

Прорвав оборону Брянского фронта, танковая группа Гудериана 30 сентября рванулась к Орлу, чтобы с юга начать наступление на советскую столицу.

Ставка Верховного Главнокомандования стягивала к Москве сформированные в тылу новые дивизии. В бой вводится и 4–я танковая бригада. Катуков получил приказ срочно погрузить свои части в эшелоны и перебросить в Подмосковье, на станцию Кубинка. Собрав командный состав, комбриг объявил:

— Учеба наша закончилась. Через неделю, а может быть, и раньше идем в бой. Будем защищать столицу. Нам предстоит иметь дело с опытным и сильным врагом — бронированными колоннами генерала Гудериана. Задача у нас чрезвычайно сложная — задержать немецкие танки, отбросить их от Москвы.

Речь комбрига была короткой, но заставила каждого подумать над тем, как все же придется выполнять задачу, какими средствами?