Прежде чем прибыть в ЦК, Михаил Ефимович направился в автобронетанковое управление, которое с июня возглавлял Я.Н. Федоренко. До недавнего времени Яков Николаевич занимал должность начальника автобронетанковых войск Киевского военного округа. С ним не раз приходилось встречаться в период военных учений. У него и рассчитывал Катуков узнать причину столь неожиданного вызова в столицу.
Федоренко тоже объяснять не стал, а направил туда, куда его вызывают. Коротко сказал:
— Вас ждут в ЦК ВКП(б). Позже продолжим беседу.
Все вскоре прояснилось. Ему предложили принять 20–ю танковую дивизию, которая находилась в стадии формирования. В Киев Катуков возвращался с тревожными мыслями: сумеет ли он в короткий срок создать боеспособное соединение? У него даже не было времени, чтобы заехать в Большое Уварово и повидаться с отцом. С дороги черкнул открытку, был, мол, в Москве, но заехать в село не смог. С отцом Михаил Ефимович встретился лишь через год, когда война уже приближалась к Подмосковью.
Дела в дивизии шли медленно, техника поступала старая — танки «БТ–2» и «БТ–5». Машины уже отслужили свой век и годились лишь для обучения личного состава. Согласно планам комплектования новые танки «Т–34» наркомат вооружений должен поставить только в июле 1941 года.
Вот и ломай голову — как быть? А тут еще пришла беда — слегла в постель жена и вскоре умерла. Похоронив ее, Катуков и сам попал в госпиталь: начала давать сбои правая почка. Следует заметить, что Михаил Ефимович не отличался крепким здоровьем. В его аттестационном листе есть даже такая запись: «…в походах мало годен — порок сердца». Позже, видимо, после нового переосвидетельствования, появляется новая запись: «Здоров». Командование Киевского военного округа направляло его в Москву, а он не соглашался — есть свой госпиталь, пусть тут и режут.
Операцию сделал известный киевский профессор Чайка. Дело пошло на поправку, но шов затягивался медленно, боли в области живота и в боку не прекращались.
В ночь на 22 июня Михаил Ефимович спал тревожно и беспокойно. Под утро проснулся, тихо, чтобы не разбудить больных, вышел из палаты больничного корпуса, сел на ступеньки и закурил. Занималась заря, а вместе с ней пробуждалась жизнь. Рядом в саду попискивали синицы, начинали перекликаться неугомонные воробьи.
Большой город спал, не подозревая, что через несколько минут на него обрушатся первые фашистские бомбы.
Катуков уже собирался возвратиться в палату и лечь в постель, как где—то на окраине раздался страшный взрыв. За ним последовали взрывы еще большей мощности, от которых содрогнулось здание госпиталя и послышался звон разбитого стекла. Больные повскакивали со своих коек и высыпали на улицу, дежурный врач, запахивая на ходу халат, выбежал следом за ними:
— Товарищи, без паники! Это какое—то недоразумение, расходитесь по палатам, все скоро образуется!
В небе был слышен назойливый гул самолетов, и на город продолжали падать бомбы. Кто—то в силу устоявшейся привычки бросил:
— Фашистская провокация!
Сколько длилась бомбардировка, никто не заметил, но, когда самолеты, сделав свое черное дело, улетели, все облегченно вздохнули. В разных районах Киева пылали пожары. Только к полудню стало известно, что бомбардировка города — не какая—нибудь провокация, а начало войны с гитлеровской Германией.
Катуков сразу же решил ехать в дивизию, лечащего врача долго уговаривать не пришлось, хотя вначале он категорически воспротивился:
— Только с разрешения профессора Чайки. Он вас оперировал, пусть он и выписывает. К тому же, товарищ полковник, курс лечения еще не закончен.
Михаил Ефимович не сдержался:
— Доктор, о своем ли здоровье сейчас беспокоиться! Надо думать о стране. Германский сапог топчет нашу землю. А вы говорите о курсе лечения…
В тот же день Катуков мчался на попутной машине в свою дивизию, которая дислоцировалась недалеко от Киева. Штаб размещался в Шепетовке. Всю дорогу терзала тревожная мысль: что же произошло? Еще совсем недавно немцы были союзниками, солдаты и офицеры вермахта приходили к нам в гости, пили чай, обменивались сувенирами. Теперь враги. Им не будет прощения за разрушенные города и села, за невинную гибель людей. Он тревожился и за состояние своей дивизии: в парке 33 учебных «бэтушки», в артиллерийском полку всего несколько гаубиц. Безрадостная картина и в мотострелковом полку, и в понтонном батальоне. А вступать в бой нужно если не сегодня, то завтра обязательно.
Машину кидало на ухабах, шофер объезжал воронки от бомб — следы начавшейся войны. В канавах валялись опрокинутые телеги, убитые лошади, то там, то здесь на обочинах дороги маячили обгоревшие остовы грузовиков. Видно, под бомбежку попала совсем недавно проходившая воинская часть. Полуторка приближалась к Шепетовке. Здесь тоже воздух пропах дымом пожарищ: горел мост, над железнодорожной станцией в небо поднимался густой черный столб.
В штабе дивизии Катуков застал подполковника П.В. Перерву, кричавшего что—то в трубку телефонного аппарата. Увидев комдива, начальник штаба вскочил из—за стола, пытаясь отдать рапорт, но, поняв бессмысленность своей затеи, снова сел, закрыв на мгновение лицо руками.
— Связь есть с корпусом, с Рокоссовским? — выдохнул Катуков, превозмогая боль.
Перерва покачал головой. Комдив не узнавал своего начальника штаба, всегда спокойного и рассудительного. Теперь он изменился до неузнаваемости, лицо осунулось, красные от бессонницы глаза вылезали из орбит, руки нервно тянулись то к карандашам в пластмассовом стакане, то к бумагам, валявшимся в полнейшем беспорядке на столе.
Прошло еще несколько томительных минут, прежде чем подполковник успокоился. Затем он подробно доложил обстановку, сложившуюся в дивизии с начала войны. Как только немецкая авиация стала бомбить городки Шепетовку, Славуту и Изяслав, где дислоцировались части дивизии, заместитель комдива В.М. Черняев связался по телефону с командиром корпуса К.К. Рокоссовским. Тот приказал немедленно выступить с двумя танковыми полками по направлению к Луцку. Полки выступили, но сведений о них пока никаких не поступало.
Катуков понял: внезапность вражеского нападения дезорганизовала управление войсками. Каково положение в корпусе, в армии, в округе, наконец? Каковы планы командования? Михаил Ефимович не представлял, как это теперь можно выяснить: связь повсеместно нарушена. Он подошел к телефону и стал машинально вызывать Новоград—Волынский, штаб корпуса. После нескольких попыток телефон, к счастью, заработал. У аппарата оказался сам Рокоссовский. Катуков радостно прокричал:
— Здравствуйте, Константин Константинович! Говорит комдив 20–й танковой. Я хотел бы узнать обстановку…
На другом конце провода молчание, потом вопрос:
— Комдив 20–й? Катуков?
— Так точно! Полковник Катуков прибыл из госпиталя!
Рокоссовский не стал больше задавать никаких вопросов — было не до них, сразу же перешел к делу. Однако чувствовалось, что и командир корпуса не располагает достаточно полной информацией о положении на фронте, но сообщил: корпус подчинен 5–й армии. Корпусу вместе с другими соединениями приказано нанести удар во фланг противнику, его группировке, прорвавшейся на луцком направлении. Катуков стал допытываться:
— Каковы силы немецкой группировки? Замысел ее командования?
— Вот это уж придется выяснять — и вам и мне. Направляйте разведку.
На этом Рокоссовский сухо простился. Его можно было понять. В суматохе первых дней войны не до сантиментов.
Промедление смерти подобно, и Катуков это понял. Значит, надо действовать. Он попросил подполковника Перерву принести карту. Вдвоем они определили ориентировочную линию фронта по тем отрывочным сведениям, которыми располагали. Фронт где—то рядом, в каких—нибудь 120–200 километрах. У Луцка уже идут тяжелые бои. Туда предстояло перебросить оставшиеся части дивизии, а в тыл эвакуировать семьи командного состава.
Интенсивно заработал штаб дивизии. Приезд комдива придал всем уверенности — и бойцам и командирам. Не узнать было и Перерву. Его действия стали четкими, приказы конкретными, наполненными целевым содержанием. К вечеру были собраны все исправные грузовики, на которых предстояло перебросить пехотные батальоны навстречу противнику. Марш начался в кромешной июньской тьме. Две—три роты выбрасывались километров за тридцать. Затем бойцы шли пешком, неся на себе боезапас, ручные и станковые пулеметы, 50– и 82–мм минометы. Грузовики возвращались обратно, забирали следующую партию пехотинцев и артиллерию. К местечку Клевань, где уже находились ушедшие раньше два танковых полка, удалось подтянуть основные силы дивизии. Здесь и произошел первый бой с передовыми частями противника.
