— Британцы заняли Мэн, — проворчал старый капитан. — «Пустельга» гниет в порту. А ты все разлеживаешься здесь. — Он помахал часами перед лицом Брендана. — Тебе уже давно пора подняться!

Проснувшись, Эвелина стала смотреть в окно, как над причалом поднимается солнце. Были видны мачты кораблей, среди них и шхуна Брендана. Над рекой поднимался туман, чайки низко кружили, охотясь за рыбой, которую принесло ночным приливом.

Все в доме еще спали. Вряд ли птицы могли вытащить Эвелину из кровати в такую рань. Виной всему был Мэтью Эштон, который поднимался вместе с солнцем. И она тоже вставала еще затемно, усаживалась у окна и с нетерпением ждала, когда он пройдет мимо. Ей так хотелось прикоснуться к нему, ощутить поцелуй его губ, его сильные объятия.

Вот он появился, возвращаясь с прогулки, его башмаки намокли от росы. Солнце отражалось в его очках, которые ему теперь стали не нужны, а волосы казались пламенными. Длинной палкой он нащупывал дорогу, но шаги его с каждым днем становились все тверже и увереннее. «Вот таким он и был капитаном: смелым, бесстрашным и готовым на риск», — подумала Эвелина.

Она слышала, как внизу Мэтт что-то уронил. «О, Мэтт, — подумала Эвелина, — ты такой смелый и благородный, никогда не жалуешься на свою слепоту…» Как он пытался скрыть свою боль, когда новость о взятии англичанами Пенобскота дошла до их города! Ньюберипорт горел желанием принять участие в экспедиции, чтобы изгнать врага, и более тридцати капитанов направили свои корабли к Мэну. Но Эвелина видела, как переживал Мэтт из-за своего недуга Еще недавно он был героем города, а теперь, когда страна так нуждалась в нем, он превратился в забытого всеми инвалида.

Как и она. Но Мэтт никогда не жалел себя, не жаловался.

Заскрипели ступени, и Эвелина поняла, что Мэтт поднимается к себе. Она слышала, как он погладил повизгивающую от удовольствия собаку. Скоро Абигайль пошлет для него поднос с завтраком, и Эвелина снова перехватит его и отнесет сама. В последнее время он часто просил ее остаться и поговорить, внимательно слушая ее рассказы об экспедиции и самой войне.

Слепой или нет, он казался Эвелине красивым и совершенным. Но неужели он и в самом деле наслаждался ее обществом? А вчера он спросил, почему она больше не рисует. И когда она рассказала ему, что это все из-за изувеченной руки, то Мэтт просто поинтересовался, почему она не попробует рисовать другой рукой.

Как легко он нашел выход. И как он забеспокоился, услышав, что она плачет… Она вспоминала его тихий, полный сочувствия голос, когда вечером стояла у окна, прижимая к груди изувеченную руку.

— Слезы, маленькая Эви?

— О, Мэтью, не притворяйся, что не видел мою руку! Ты из вежливости не показывал виду. Но я — калека!

— И я тоже. Мы с тобой неплохая пара, а?

— Но моя рука ни на что не годится, — произнесла она, пряча руку в карман, когда Мэтт подошел к ней сзади.

— Дай мне ее, Эви.

Она испугалась.

— Нет, Мэтью… Я… я не могу, она ужасна.

— Но она — часть тебя. Дай ее мне, Эви.

Эвелина почувствовала, как он нежно дотронулся до ее плеча и провел но руке, пока не добрался до изувеченных пальцев. Не обращая внимания на стремление Эвелины вырвать руку, Мэтт поднес ее ладонь к губам и поцеловал.

Он заверил ее, что она красивая и очень смелая, коль смогла противостоять Кричтону, а затем прижал ее руку к своей щеке и закрыл глаза. Эвелина не смогла сдержать слез: Мэтью не считал ее уродливой.

Сам Мэтью, несмотря на свою смелость и стойкость, нуждался в ней так же, как и она нуждалась в нем.

Эвелина подошла к зеркалу и высунула язык, чтобы подразнить свое отражение. Что он может найти в ней? Но она вдруг остановилась, а потом неуверенно подошла ближе.

Отражение, казалось, принадлежало кому-то другому: не было второго подбородка, лицо стало меньше, фигура — гораздо стройнее, можно было даже разглядеть выступающие ключицы. Эвелина боялась оторвать взгляд от зеркала, поскольку впервые заметила произошедшие в себе изменения. Она неуверенно провела рукой по животу, рукам и ногам, где можно было даже прощупать косточки. Когда же это произошло? Неужели это результат ее забот о лошадях в отсутствие Майры?

Неожиданно Эвелина поняла, что произошло. Она была так занята Мэттом, что забывала даже поесть. Она больше не чувствовала той душевной пустоты, которую раньше пыталась заполнить едой.

Женщина, которая смотрела на нее из зеркала, была настоящей Эвелиной Меррик, той же, что и до выстрела Кричтона. Она поднялась выше обстоятельств и перестала жалеть себя, и помогла ей в этом девушка, которая ругалась, как заправский матрос, и разгуливала в мужских бриджах. Именно забота о другом человеке помогла Эвелине избавиться от тучности и превратиться в красивую женщину, заслуживающую любви. Ей хотелось распахнуть окно и закричать от радости: «Посмотрите, это я! Это я!» Торжествующе улыбнувшись своему отражению, Эвелина вышла из комнаты. Чуть позже радостно улыбнулся и рыжеволосый мужчина, когда дверь его комнаты распахнулась и на пороге появилась Эвелина.

Брендан застонал и потрогал лоб. На улице было людно. Из окна он наблюдал за проезжавшими красивыми экипажами, проходившими мимо парочками, играющими детьми. Был уже вечер, и тени становились длиннее, а оранжевое солнце не так сильно пекло. В комнате была невыносимая духота, несмотря на то что Абигайль открыла все окна. Брендан откинулся на подушки, ему казалось, что тело его прилипло к влажным простыням. Стакан холодной воды с ломтиком лимона стоял на столе, а рядом на подносе был ужин. Есть Брендану не хотелось, хотя блюда выглядели великолепно: тушеные омары со свежевыпеченным хлебом, гороховое пюре и имбирные пряники с кремом.

Прошла целая неделя, как он пришел в себя, но память еще не вернулась к нему. Он смутно помнил, как в первые дни Майра поила его бульоном, поддерживая голову. На третий день он уже сам мог есть овсянку и бульон с мелко порезанным мясом и овощами. Он изо всех сил старался сесть, но бессильно падал, Сейчас Брендан мог садиться и даже вставать, держась за спинку кровати. Он шел на поправку, но эти успехи не улучшали его подавленного настроения. Брендан отрешенно смотрел в окно, и на душе у него было тоскливо. Он плохо помнил, что было на прошлой неделе, а еще меньше то, что предшествовало его падению с мачты. Правда, доктор заверял его, что память постепенно восстановится. Сейчас он даже жалел, что пришел в себя, потому что сильно огорчил Майру.

Вчера вечером он решил, что должен отправиться на своей шхуне в Мэн, чтобы присоединиться к экспедиции, направлявшейся в Пенобскот.

— В Пенобскот? — воскликнула Майра. — Ты что, рехнулся? Ты только что пришел в себя! Ты едва можешь подняться, ты не должен даже думать об этом…

— Но, Майра…

— Я этого не вынесу, Брендан, ты слышишь меня? Я просто не выдержу! — Она расплакалась. — Я едва не потеряла тебя, а ты опять хочешь подвергнуть свою жизнь опасности!

— Милая, ты должна понять…

— Ты никуда не пойдешь, ты еще не поправился! С тобой обязательно что-нибудь случится. Я это чувствую!

— Майра, милая, я построил шхуну не для красоты…

— Это все твоя гордость! — закричала Майра, подняв голову. — Иногда ты бываешь настолько безрассудным, что мне хочется задушить тебя! Меня не интересует шхуна, я беспокоюсь только о тебе! Если ты отправишься в Пенобскот в таком состоянии, это будет равносильно самоубийству!

Она выбежала из комнаты, и Брендан весь день ждал ее возвращения, намереваясь все обсудить. Но она, по-видимому, была слишком расстроена, чтобы говорить с ним.

Настроение у Брендана совсем упало. Он закрыл глаза. Неужели она права? Но разве он сможет лежать в кровати, когда так нужен своей стране?

Повернувшись в кровати, Брендан ощутил ноющую боль в ребрах и вспомнил, как Майра пыталась узнать, откуда у него появились такие синяки. Он сочинил какую-то историю, но она явно не поверила. Он не хотел говорить правду о том, что рассвирепевший Ричард Кричтон переусердствовал в своем стремлении добиться от него нужных сведений.