— Разумно, — кивнул я. — Тогда и нам стоит ими воспользоваться. Всё готово?

— Так точно, — отрапортовал Фрезэр.

— Тогда вперёд!

— Господин капитан, — обратился ко мне старшина «чарли», — а нам, что делать?

— Уходите отсюда, — ответил я. — Но продолжайте воевать. Не так, как сейчас. В открытом бою вы ничего не сможете противопоставить немцам. Вы иррегуляры и в этом ваша сила. Стреляйте по ним из окон домов и с крыш. Нападайте на серых, когда они начинают грабить и насиловать. Тогда они почти беззащитны, забывают о войне и их можно брать голыми руками.

— Ясно, господин капитан, — кивнул «чарли». — А вы куда?

— Воевать, — пожал плечами я. — Нам тоже засиживаться на одном месте нельзя. Нас не так много и в мобильности наша сила. Будем маневрировать, искать войска лондонского гарнизона, объединимся с ними, и будем воевать, как умеем. Мы же линейная пехота qu'on le veuille ou non.

И взвод направился дальше по Лондону. Мы шагали через подлинный ад. Озверевшие от крови и огня немцы творили такое, что и вспоминать не хочется. Они убивали всех без разбора, мужчин, были те вооружены или нет, женщин, детей, стариков. Насаживали на штыки, забивали насмерть прикладами, а то и просто топтали ногами. Особенно жестоко расправлялись с «чарли» и констеблями, пытавшимися обороняться и наводить хоть какой-то порядок.

И через весь этот кошмар шагали мои гренадеры. Где-то вступали в бой, громя озверевшего от насилия и беззащитности врага, где-то избегали боя, там, где врагов было слишком много. Как бы ни были серые опьянены кровью и лёгкой победой, однако взводом полка не перебить, как не перешибить плетью обуха, как говорит старинная мудрость. Где-то сражались колонной, как на первой баррикаде, вступая в бой сходу, без залпа, где-то разворачивались в три шеренги и открывали огонь по врагу. Так было на небольшой площади, названия которой я не знал, где немцы числом не меньше батальона потрясали над головой мушкетами с насаженными на штыки детскими тельцами, конечностями и головами. Мой взвод развернулся в три шеренги у стены дома. Гренадеры без команды вскинули оружие, и я тут же выкрикнул:

— Огонь!

Пули выбили несколько десятков солдат в сером, но те не обратили на это внимания, продолжая упиваться кровью. Гренадеры перезарядили мушкеты, очень быстро, особенно если учесть, что у всех были примкнуты штыки. Я лишь махнул палашом. Новый залп смёл ещё несколько десятков серых. Только тут они опомнились, стали озираться по сторонам, ища врагов. А тем временем гренадеры дали ещё залп. Серые кинулись на нас, толпой, некоторые даже не удосужились стряхнуть со штыков тела и части тел.

И это армия? Где офицеры? Где унтера? Где порядок?

Мы успели дать по ним ещё один залп, выбив очень многих, сбившихся слишком плотно. Рукопашная схватка была жестокой, но короткой. Драться немцы умели не лучше, чем воевать. Через несколько минут у наших ног образовалась небольшая гора трупов, а те, кто выжил, бежали в ужасе. Не ожидали они такого сопротивления.

Перевязав раненых и прочтя короткую молитву над убитыми, мы пошли дальше.

— Господин капитан, — обратился ко мне Фрезэр, — через полквартала отсюда, вроде бой идёт.

— Идём туда, — кивнул я.

Колонна гренадер прошла по улице эти полквартала и, действительно, наткнулась на настоящий бой. Почти полк серых солдат вёл перестрелку с батальоном красномундирников, сбившихся в каре и отвечавших залпами.

— Гранаты к бою, — скомандовал я, а когда все солдаты запалили фитили, правда, не слишком умело, не учили их этому, выкрикнул: — Бросай!

Семь с лишним десятков гранат полетели в серые шеренги, а после из пороховой пыли выступили мои гренадеры. Первые две шеренги колонны дали залп в тыл врагу и снова началась рукопашная схватка. Серые никак не ожидали атаки, были ошеломлены взрывами гранат, однако командовали ими опытные офицеры и солдаты оказались не в пример более дисциплинированными, нежели те, с кем мы дрались на площади. Часть их быстро развернулась к нам лицом, выставляя штыки. Но всё же недостаточно быстро. Мы успели переколоть многих, пока они разворачивались, и теперь дрались в их изрядно разбитом построении.

Это придало сил и британцам. Они быстро перестроились из каре в шеренгу, дали последний залп и также пошли в рукопашную.

Этот бой был не только яростным, но и затяжным. Я раздавал удары направо и налево, не жалея тяжёлого палаша и серомундирных солдат. Я ломал вражьи мушкеты, щепил приклады, вонзал клинок в животы немцев, отрубал головы и конечности. Казалось, во мне поселился некий злой дух, о которых рассказывал мне мастер Вэй. Они делали человека, в котором селились, отменным бойцом, взамен требуя от него только крови. Много крови. В легенде этой было много общего с тем, что рассказывал мне паладин об упившихся крови мечах.

Вот так и я дрался отчаянно, позабыв о командовании взводом, хотя и не было нужно. Павловские гренадеры были отлично обучены, держали строй, прижавшись спинами к стене дома, наносили быстрые и точные удары штыками и прикладами. Серые падали рядом с нами один за другим. В то же время на немцев с тылу давили британцы.

Но, как бы то ни было, немцев было намного больше. Батальон и взвод не могут одолеть полка. Как бы ни были хороши первые, и скверен — второй. Это военная аксиома. Ноги скользили на мостовой, между камнями текла кровь, под каблуки сапог то и дело попадались тела убитых врагов и друзей. Всё чаще падали гренадеры, да и британских, чёрных, так называемых, веллингтоновых, киверов над немецкими касками виднелось всё меньше.

Меня ударили прикладом по рёбрам с такой силой, что те в ответ затрещали, а я отлетел и врезался спиной в стену, к которой были вынуждены отступить мои гренадеры, чтобы избежать окружения и прикрыть тылы. Кивер съехал на глаза, я поправил его левой рукой, что спасло мне жизнь. Штык, нацеленный в горло, угодил в предплечье, раздробив кость. Боль пронзила левую руку, однако я отвёл её в сторону, скрипя зубами, и ткнул серого палашом в живот. Повернув клинок в ране, я выдернул его. Немец осел на мостовую, потянув приклад вниз. Штык начал выворачиваться, причиняя мне кошмарную боль. Я, буквально, слышал, как трещат кости предплечья.

— Вашбродь, — подскочил ко мне унтер в трижды простреленной шапке-митре. Он исполнял в роте обязанности фельдшера на поле боя, как объяснил мне Фрезэр. — Вам помощь нужна.

— Выдерни штык, — прохрипел я. — И рану перетяни. Потуже.

— Слушаюсь, вашбродь, — ответил гренадер.

— Солдаты! — скомандовал Фрезэр. — Прикрыть капитана и Лялина! Чтоб ни ода сволочь к ним не подобралась!

Между нами выстроилась живая, ощетинившаяся штыками стена солдат. Унтер Лялин быстро и сноровисто отомкнул штык, мне даже особенно больно не было, а после взялся за кольцо.

— Вот теперь терпите, вашбродь, — сказал он мне, и сильно дёрнул штык за кольцо.

Даже когда чёртов немец всадил мне пять аршин стали в руку, было не так адски больно. Я даже не закричал, а взвыл. Унтер тут же принялся сноровисто бинтовать мне руку. Закончив перевязку, Лялин протянул мне фляжку. Я сделал пару глотков — крепчайший самогон ожёг горло. Тяжело дыша, я кивком поблагодарил унтера и, опираясь на клинок палаша, поднялся на ноги.

— Вам бы в посольство вернуться, вашбродь, — посоветовал унтер. — Рана больно скверная.

— Воевать и так некому, — отмахнулся я, поморщившись от боли в левой руке.

Шеренга прикрывавших нас гренадер стремительно таяла. Немцы наседали на нас и британцев, мстя за первые минуты страха. И я понял, что загубил солдат. Мой маневр оказался ошибкой. Нельзя было выводить гренадер из посольства, а уж кидаться с взводом на полк серых, и вовсе верх глупости. Подвела меня удача, о которой столько толковал Ахромеев.

Я встал на своё место в шеренге и вновь вступил в бой. Поначалу морщась от боли в руке и рёбрах, но с каждой секундой всё больше втягиваясь в сражение и забывая обо всём, кроме врага. А врагов надо убивать.