– Ты вечером что делаешь? – спросил он.

– Ничего, – ответил я.

Он расцвел.

– Отлично. Мне тут надо сделать кое-какие снимки в казино. Хочешь со мной?

– Да, наверно. А в таком виде туда пускают?

– А то, – сказал он, ухмыляясь. – Лишь бы галстук был на месте.

– Ладно. Я пока у Ала посижу. Заскочи, когда здесь закончишь.

Он кивнул.

– Минут через тридцать. Только пленку проявлю.

Вечер стоял душный, и набережная кишмя кишела крысами. В нескольких кварталах от меня стоял пришвартованный круизный лайнер. Палуба сияла тысячами огней, изнутри доносилась музыка. У подножия трапа кучковалась группа американских бизнесменов с женами. Я перешел на ту сторону улицы, но в тишине свободно слышал их разговоры; счастливые, чуточку возбужденные голоса людей из американской глубинки, из захолустных городков, где они проводили по пятьдесят недель в году. Я остановился, скрываясь в тени какого-то древнего склада и чувствуя себя человеком без роду и племени. Меня они видеть не могли, и я несколько минут за ними наблюдал, слушая голоса из Иллинойса, Миссури или Канзаса, знакомые-презнакомые. Потом я двинулся дальше, по-прежнему держась тени, и свернул на подъем к холму Кайе-О’Лири.

Улочка перед забегаловкой Ала была полна народу: старики сидели на ступеньках, женщины сновали в дверных проемах, детишки играли в салочки на узком тротуаре… Музыка из распахнутых окон, бормотание на испанском, бренчание брамсовой колыбельной из фургона мороженщика, и тусклый светильник над входом в «Алов дворик».

Я прошел внутрь, добрался до патио, остановившись по дороге, чтобы заказать гамбургеры и пиво. Увидел Йимона: тот в одиночестве сидел за задним столиком, уставившись в тетрадку для записей.

– Это что у тебя? – спросил я, садясь напротив.

Йимон вскинул голову и отложил тетрадку в сторону.

– Да так, репортаж про эмигрантов, – устало ответил он. – Мне его сдавать к понедельнику, а я даже не приступал.

– Что-то стоящее?

Он бросил взгляд на тетрадку.

– Ну-у… для газеты, пожалуй, тяжеловато. Вот скажи: отчего пуэрториканцы уезжают из Пуэрто-Рико? – Йимон покачал головой. – Я целую неделю тянул да откладывал, а теперь вот Шено приехала, и я ничего не могу сделать дома… А времечко-то поджимает.

– А ты где живешь? – спросил я.

Он широко улыбнулся.

– Эх, ты бы видел… Дом прямо на пляже, милях в двадцати от города. Улет. Нет, серьезно, тебе следует взглянуть.

– Можно, – сказал я. – Мне бы тоже хотелось жить в таком домике.

– Тебе машину надо. Или скутер как у меня.

Я кивнул.

– С понедельника начну присматривать.

Подошел Трубочист с моими гамбургерами, и тут же появился Сала.

– Еще три таких же, – резко бросил он. – Как можно быстрее, я тороплюсь.

– До сих пор работаешь? – спросил Йимон.

Сала кивнул.

– Хотя не на Лоттермана; этот заказ в чистом виде для старины Боба. – Он закурил. – Мой агент хочет кое-какие казиношные снимки. Трудная работенка.

– Почему? – поинтересовался я.

– Запрещено. Я когда здесь только появился, этого не знал, и меня поймали за руку в «Карибах»… Вызвали к комиссару Рогану. – Он усмехнулся. – А тот мне и говорит, мол, как бы вы себя чувствовали, если бы городская газета опубликовала ваш снимок возле рулетки, а вы в это время обращались бы в банк за ссудой. – Сала вновь издал смешок. – А я ему говорю, дескать, мне плевать. Я фотограф, а не какой-то там социальный работник.

– Ты кошмар во плоти, – улыбаясь, произнес Йимон.

– Это да, – согласился Сала. – Так что сейчас меня знают в лицо… приходится орудовать вот этим. – Он показал крошечный фотоаппарат размером с зажигалку. – Считайте, я Дик Трейси. Всех на чистую воду выведу.

Тут он посмотрел на меня.

– Ну что, отстрелялся по первому разу? Чего предложили?

– В смысле?

– Ты целый день отработал на новом месте. Значит, кто-то должен был предложить тебе какую-то сделку.

– Нет, – сказал я. – Я говорил с Сегаррой… и с еще одним парнем по фамилии Сандерсон… А чем он вообще занимается?

– Спец по связям с общественностью. Трудится на «Аделанте».

– От правительства?

– Типа того, – кивнул Сала. – Народ Пуэрто-Рико платит Сандерсону, чтобы тот подчистил их имидж в глазах Штатов. «Аделанте» – серьезная контора, особенно по части политрекламы.

– Но ведь он работал на Лоттермана? Когда это было? – спросил я, потому что видел его фамилию в старых номерах «Дейли ньюс».

– В самом начале. Проработал где-то с год, потом законтачил с «Аделанте». Лоттерман уверяет, что его нагло переманили. Чушь, конечно. Он журналист вообще никакой. Просто выскочка.

– Это ты про приятеля Сегарры? – спросил Йимон.

– Ну да. – Сала рассеянно счистил помидоры и салат со своих гамбургеров, торопливо проглотил все три штуки и поднялся. – Пошли, – сказал он, глядя на Йимона. – Давай с нами, разомнемся.

Тот помотал головой.

– Мне еще этот чертов репортаж писать, а потом ехать за город, домой. – Он улыбнулся. – Я теперь человек семейный.

Мы расплатились и вышли. На машине Салы верх был откинут, и мы отлично прокатились по бульвару до Кондадо. Свежий ветерок, рев моторчика отражается эхом в кронах, а мы ловко виляем между другими автомобилями…

Казино располагалось на втором этаже хилтоновской гостиницы «Карибы» – просторное, прокуренное место с темной драпировкой по стенам. Сала хотел работать в одиночку, поэтому мы расстались с ним на входе.

Я остановился возле стола для блек-джека, но здесь все были какие-то смурные, так что я решил лучше посмотреть на игру в кости. Там шумели куда больше. Несколько матросов, обступивших стол, вовсю кричали, пока кубики катились по зеленому сукну, а крупье, сгребавшие фишки, орудовали своими грабельками как ополоумевшие садовники. В толпу матросов затесалось несколько человек в смокингах и шелковых костюмах. Большинство из них курили сигары, а в речи читался густой нью-йоркский акцент. Из клубов дыма за моей спиной донеслось, как во время знакомства кого-то представили «крупнейшим мошенником Нью-Джерси». Заинтересовавшись, я обернулся и увидел скромную улыбку на губах мошенника, пока рядом стоявшая женщина заходилась визгливым смехом.

Рулеточную вертушку окружали игроки помельче да поплоше, причем почти все они тщились выглядеть моложе своих лет. Свет в игорных заведениях вообще безжалостен к стареющим дамам. Он выхватывает каждую морщинку на лице, каждую бородавку на шее; бисерины пота в ложбинках между пустыми мешочками грудей; волоски на случайно показавшемся соске; дряблые руки и ввалившиеся глаза. Я следил за их лицами, по большей части красными, свежеобгорелыми, – пока сами они взглядом пожирали прыгучий шарик, нервно теребя фишки.

Потом я отошел к столу, где юный пуэрториканец раздавал бесплатные сандвичи.

– Чует мое сердце, что-то будет, – сказал я ему.

– Si, – угрюмо ответствовал он.

Только я собрался вернуться к рулетке, как мне на плечо легла чья-то рука.

– Готов? – спросил Сала. – Двигаемся дальше?

Мы проехали до гостиницы «Кондадо-Бич», однако там в казино почти никого не было.

– Пустой номер, – сказал он. – Давай в соседнее.

В соседней «Ла-Конча» народу собралось побольше, но атмосфера царила такая же, как и в других: своего рода притупленная очумелость, как бывает, когда ты глотаешь стимулятор, хотя на самом деле хочешь спать.

Каким-то образом я завязал беседу с женщиной, уверявшей, что она приехала с Тринидада. У нее был громадный бюст, британский акцент и облегающее зеленое платье. Одну минуту я стоял подле нее у рулетки, а потом вдруг – сам не знаю, как так вышло – мы уже очутились на парковке, поджидая Салу, который таким же непонятным образом обнаружил себя в компании девицы, оказавшейся подругой моей новой знакомой.

После порядочных усилий мы поместились наконец в машине. Сала выглядел возбужденным.

– К черту снимки, – заявил он. – Завтра сделаю… И что теперь?