— Попался, — говорят, — удалец! Не напрасно мы тебя дожидались, знали, что вернешься.

Молчит воин, ни слова в ответ, а сыновья Агаповы опять за свое.

— Хоть и отважен ты, — говорят, — и смерть в глаза не раз повидал, а жить-то все одно хочется! Вот коли придумаешь, как родителя нашего из острога вызволить, тогда пощадим тебя, так уж и быть. На раздумье тебе день и ночь, а коли путного ничего не скажешь, то на кладбище тебя отнесем, хозяину отдадим — уж он-то тебя помучает…

Но вот день прошел, ночь наступила. Сыновья колдуна возле костра прикорнули, а витязь по-прежнему к столбу привязанный стоит. И грустно, и жутко ему утра дожидаться — от одной мысли, что чудищу гадкому на растерзание отдадут, не по себе делается.

Стоит он, горемыка, мыслями тяжкими себя изводит, но вдруг видит, как из ельника змея выползает, да змея-то длины неимоверной, сажени две, если не три будет. Вся белого цвета, только вдоль хребта зеленая линия ломаная. Подползла она к молодцу, ноги его обвила, все выше, к самому лицу подбирается. Вот и глазищи свои страшные в очи ему уставила, языком раздвоенным в голову, в шею, в грудь ему тычет, а потом… вдруг в веревки вцепилась, стала их рвать-терзать, пока не перегрызла. Освободила воина и тут же прочь уползла.

Удивился он, никак в толк взять не может, что же это за змея такая, откуда взялась она и с какой такой стати среди ночи сюда наведалась. "Ну да ладно, — думает, — змея змеей, а приказ-то царский я пока не выполнил". Тут он к сыновьям колдуна подкрался, за чубы их ухватил, головами друг о друга стукнул, связал обоих да из леса поволок.

По пути Боровика повстречал. Стоит Боровик на опушке леса, а возле ног его белая змея вьется, та самая, что ночью к жилью колдовскому приползала. Змея к старику словно кошка ластится, а он улыбается, по голове ее поглаживает да все похваливает. И догадался витязь, что неспроста она его выручила, что старик Боровик ее прислал. Тут он к Боровику подошел, земной поклон ему отвесил, за дело доброе поблагодарил. А тот лишь посмеялся да на прощание одно сказал:

— Добро помни и добром на него отвечай.

На том они и расстались.

Но вот вернулся воин к царю, честь честью обо всем доложил, в том числе и о ларце медном, и о мешке колдовском, что у чудища мохнатого на кладбище спрятаны.

— Я, — говорит, — нынче денек отдохну, а завтра поутру снова в путь, теперь уже за чудищем.

Выслушал государь молодца, похвалил, щедро деньгами одарил, но потом призадумался, за плечо его обнял и так рассудил:

— Оно, конечно, и верно. Надо бы зверя того кровожадного извести, дабы не поганил землю нашу святую. Но боюсь я за тебя — сердце так и ноет, беду чует. К тому же на границах нынче неспокойно, басурман того и гляди с набегом нагрянет, а ты, лучший витязь мой, то за колдуном, то за детьми его который день разъезжаешь. Теперь вот за чудищем каким-то навострился — негоже так!

Умолк царь, витязя по плечу похлопал, велел ему отдыхать, всемерно силы копить, к подвигам грядущим готовиться — с этим и выпроводил. А сам, недолго думая, в острог к колдуну направился.

Вот и подвал, вот и камеры тюремные, вот и злодей-чернокнижник в кандалах на коленях стоит, старый, неумытый, тощий — ну сущий скелет! — к тому же калека хромой. Глаза свои в пол уставил, лишь изредка голову подымает, словно волк исподлобья зыркает.

Оглядел его государь, посохом пнул да с укоризной спрашивает:

— Так и будешь молчать, злыдень? Так и не сознаешься, что людей для силы нечистой похищал? Мало тебя допрашивали, мало мучили, что ли?

Молчит злодей, съежился в страхе, еле дышит, а царь свое гнет:

— Да пойми же ты, несчастный, убогий, как бы ты ни хитрил, как бы ни крутил, а ведь я упрямство твое обломаю! Прикажу сыновей твоих допросить. Да допросить как положено, с железом каленым да на твоих-то глазах!

Застонал чернокнижник, завыл, задрожал словно листок осиновый, до самого пола согнулся. А царь усмехнулся и говорит этак вкрадчиво:

— Можно бы, конечно, и по-хорошему, можно бы деток твоих и на волю отпустить, кабы службу ты мне сослужил…

Замер узник, весь в слух ушел, а государь наклонился к нему и спрашивает тихонечко:

— Знаешь ли ты лесного жителя по имени Боровик? Сможешь ли изловить его?

— Смогу ли старика Боровика изловить? — переспрашивает колдун. — Едва ли, государь. Он не прост, старец этот, его сам лес защищает…

— Ну что же, — сердится царь, — тебе виднее. Но только одно учти: нынче деток твоих прямехонько к палачу отведут. Будешь знать, супостат окаянный, как повелителю своему перечить!

Что было делать Агапу, как не согласиться? И велел государь из темницы его выпустить, но в напутствие вот что сказал:

— Иди, да только чтобы без обмана! Дело сделаешь — сыновей отпущу, а коли вздумаешь в бега податься, то знай, что оба они на костер пойдут.

И вышел злодей-чернокнижник из подвалов тюремных, и в лес направился. Только ворота крепостные миновал, и сам не знает почему, зачем, но невольно взор свой к вьюнку обратил, что по стенам вверх поднялся. Оглядел цветочки его, к шелесту листвы прислушался, но так ничего и не расслышал.

Не расслышал, но почуял недоброе, призадумался, постоял с минуту на месте, вздохнул горестно и снова в путь.

Вот пришел он на старое кладбище, надгробный камень, заросший лишайником, отыскал, по камню постучал, и тотчас чудище однорукое изпод камня вылезло.

— Что-то давно тебя не было, — говорит чудище, — давно добычу ты мне не носил. Вот ларец возьми да возвращайся скорее.

Взял Агап медный ларчик, в глубь лесную отправился, три дня Боровика выискивал, а на четвертый день возле речки его приметил. Сидит Боровик у самой воды, рыб кормит. Те перед ним так и пляшут, из воды выскакивают, угощение на лету хватают.

А колдун тем временем медный ларчик открыл, железный мешок из него вынул, на траве расстелил, шептать заклинания принялся. Зашевелился мешок, задрожал, каждым колечком заискрился, зев свой страшный распустил, сорвался с места, на Боровика подобно хищной птице налетел. Вот уже наземь его свалил, вот поглотил и к ногам Агапа приволок. А тот мешок на спину взвалил да из леса прочь.

Идет злодей, поторапливается, царю добычу несет, а на душе-то неспокойно. Сам не знает, в чем дело, но погибель свою предчувствует. Странные звуки отовсюду слышатся, словно каким-то непонятным шипением лес наполнился. Догадался он, в чем дело, да только поздно: змеи из нор повылазали, Боровику на выручку спешат. Окружают Агапа, уйти не дают. Заметался он по чащобам-буреломам, словно лис по оврагам закружил, а все попусту — куда ни пойди, всюду гадюки навстречу!

Бросил он мешок свой, на ель вековую забрался, а змеи за ним. Настигли его, жалить принялись. Застонал он, заголосил да на землю и рухнул.

Тут Боровик из мешка выбрался, каждую гадюку добрым словом одарил, каждую по головке погладил. Колдуна, этого старца-калеку оглядел да вдруг пожалел его, решил к жизни воротить. Поволок его в жилье свое, что в пещерке меж корней старого бука устроено было. Взялся за мази, за настои целебные, в каждую ранку, в каждый змеиный укус их втирает. И ожил колдун, задышал, глаза открыл.

День за днем идет. Боровик злодея выхаживает: кормит, поит, травяными отварами исцеляет да перевязки меняет. Медленно выздоравливает Агап, никак на ноги встать не может, а ведь надо бы, да поскорее — ведь сыновья-то его у царя в остроге остались. Беспокоится он за детей своих, и не напрасно.

Царь тем временем в крепости его дожидается. День ждет, другой ждет, неделю, месяц ждет, а тот все не возвращается. "Не иначе как сбежал", думает государь. Тут он палача позвал да велел костер соорудить, сыновей колдуна огню предать.

И повязал сыновей к железному столбу, страшному столбу, что рядом с крепостью в землю врыт был.

И напилил палач смолистых кругляков еловых, высокую кладку в основании столба сложил. Сыновей колдуна из темниц вывел, цепями к столбу прикрутил да костер-то и поджег — приказ царский выполнил. А царь из окошечка потайного казнь созерцал да все приговаривал: "Так вам, семя колдовское! Чтобы государя обманывать неповадно было!"