Дружный веселый мужской и женский хохот потряс ночную тишину.

Клеопатра засмеялась вместе со всеми, проговорив негромко:

— Бесстыдница Хармион, совсем смутила мужчину. — И сказала уже громче, чтобы слышали на дальних ложах: — Нам понравилось твое искусство, Филон, и считаем, что ты достоин быть с нами.

После этого плавным движением руки указала Ишме, державшей амфору с вином:

— Девочка, налей в чашу приема самого лучшего медового вина.

Легко и свободно полураздетая девушка, сама как статуэтка — так безупречно она была сложена, — направилась к Филону, неся амфору с вином.

— И мне налей! — звали её.

— Налей сюда!

— И мне тоже!

Мужчины шутили с ней, восхищались её юностью, безупречными белыми зубами, распущенными длинными волосами. Один безбородый, в белом хитоне, небрежно шлепнул её по упругому заду; другой обвил рукой её стан и, пока она наливала ему вино в подставленный кубок, подсунул два пальца под завязку на её юбочке.

Следующий попытался усадить её на колени, но она ловко увернулась и, отскочив, выбила плечом поднос из рук мальчика-раба; фрукты, горой лежавшие на подносе, рассыпались и покатились под столы и ложа.

Помахивая пустой амфорой, вприпрыжку Ишма побежала назад, к ложу царицы.

Ей на смену появились юные девушки, одетые в короткие туники, с кувшинами и амфорами. Они принесли различные вина: пальмовое, тамарисковое, делосское, критское. Сладкие вина Италии чередовались с греческими, горьковатыми и терпкими на вкус, которые приходилось немного разбавлять водой. Каждый из гостей пробовал то вино, какое ему было по вкусу, но все до единого отведали ароматное вино из меда и роз, вино Клеопатры, славившееся далеко за пределами Египта.

Полуголые молодые рабы вереницей разносили на круглых подносах жареную рыбу, моллюсков в уксусе, вареных омаров, крабов и устриц. На столы, покрытые скатертями, лилась подливка с жареных кусков мяса. Копченых попугаев сменили блюда с фазанами, утками и лебедями, приготовленными каким-то особым способом, известным только одним поварам египетской царицы.

Целые поросячьи тушки были обсыпаны луком и сельдереем и залиты острым соусом. Были и бараньи окорока, и копченые языки, и бычьи сердца, и свиные печенки, овечьи легкие; различной величины вареные и копченые колбасы, начиненные телятиной и мясом дикобраза.

На столах лежали тяжелые круги желтого сыра, пироги, хлеб, лепешки. Мелкий красный перец и жидкая горчица, наподобие кашки, привлекли особое внимание привередливых гурманов. Миндаль, оливки с лангустами, смоквы, кислые лимоны, румяные яблоки, сливы, персики, фиги — все красиво и искусно разложено на металлических и керамических блюдах.

Новые кушанья доставляли горячими, остывшие тотчас же уносили. И только голые руки мелькали над столами да раскрывались рты, чтобы все проглотить.

Сизый дым от светильников бродил как туман. Ночные бабочки, привлеченные чарующей красотой огня, подлетев, сгорали, не оставив пепла.

В черном небе сияли звезды и луна — небесное светило во всем своем блеске улыбалось пирующим мужчинам и женщинам.

Когда хмель взбудоражил головы, сдержанный говор перерос в настоящий шум. Все громко говорили, хохотали, провозглашали тосты, и если это касалось царицы — все вокруг содрогалось от криков.

Клеопатра пригубила кубок под всеобщее одобрение. Вино было прозрачное, красноватого оттенка, пахнувшее орехом, кисло-сладкое на вкус. От одного глотка у неё защипало в горле. С беспечной улыбкой она надкусила яблоко, всматриваясь сквозь легкие слезы, омочившие ресницы, в пестроту красок: черные мантии выделялись среди пурпурных, зеленоватых, белых и желтых тонов; сверкали ожерелья, запястья, золотые бляхи, браслеты, кольца, бриллиантовые серьги в маленьких ушках красавиц отбрасывали крестообразное свечение.

Через какое-то время в голову Клеопатре ударила хмельная волна, да так сильно, что перед ней все поплыло.

Она прислушивалась к шуму пира, чувствуя, что её качает, будто на палубе галеры.

В это время послышалась веселая легкая мелодия, напев модной песенки про рыбака.

На соседней террасе, ярко освещенной множеством светильников, начали выступление акробаты. Они прыгали и кувыркались через голову, ходили на руках, ловко вскакивали друг другу на плечи. Один из них, совсем мальчик, взобравшись на шест, прыгнул вниз, дважды перевернувшись в воздухе.

Их сменил фокусник в красном плаще, в широкой набедренной повязке. Он изумил всех, выпустив изо рта облако дыма, вынув из-под плаща чашу с плавающими рыбками; затем из яйца прямо на глазах всех гостей в его руке вылупился желтый живой цыпленок. Никто не мог понять, как это ему удалось сделать.

Гости смеялись и хлопали в ладоши, как дети, довольные зрелищем.

После фокусника появился коротконогий толстяк в шкуре через плечо. Он заглотал три коротких узких меча и, задрав голову, расхаживал по террасе как ни в чем не бывало. Мечи рукоятками торчали у него изо рта, а чтобы убедить смотревших в том, что они остры, он втыкал их с размаху в деревянную колоду и рубил палку в два пальца толщиной.

Шестеро жонглеров кидали вверх кольца, кувшины, стаканы, ловили и подкидывали снова, причем все это они проделывали с такой быстротой, что мелькание предметов многих утомило.

Жонглеров подбадривали хлопками и снисходительными возгласами и отпустили без сожаления.

Зато громкими рукоплесканиями и радостными выкриками встретили четверых вооруженных гладиаторов.

Клеопатра согласилась развлечь гостей боем по настоянию Папа, ромея, чтобы возбудить в мужчинах отвагу, но поставила условие, чтобы гладиаторы не перерезали друг друга, как в цирке на Палатине, хотя и сомневалась, что любители подобных зрелищ прислушаются к её просьбе.

То были два фракийца и два негра. Чернокожие оказались рослыми и крепкими бойцами; один из фракийцев не уступал им в росте, другой был невысок. Но именно он и привлек к себе внимание. У него была великолепная, атлетически сложенная фигура, как у юного Геракла, но самое удивительное и что так восхитило женщин, так это художественная татуировка на торсе: на выпуклой груди — раскинувший крылья орел, на спине — Дионис верхом на бегущем леопарде.

Клеопатра позвала к себе Папа, и когда тот подошел своей неспешащей, размеренной ромейской походкой, сказала:

— Мне кажется, что у фракийцев должны быть на головах шлемы, а на правых руках — наручи. Также и щиты. Хотя бы маленькие, круглые.

— Они отказались от своего обычного снаряжения.

— Чернокожие вооружены как самниты.

— Совершенно верно, царица. У них короткие прямые мечи, а у фракийцев, как видишь, серповидные. Они привыкли владеть таким оружием.

— Все-таки мне не нравится, что они без щитов. Будет кровь.

— Моя царица, — воскликнул Пап, в изумлении воздев руки, — какая же драка без крови? Это настоящие бойцы. Лучшие из гладиаторской школы в Капуе. Не какие-нибудь тироны, а мирмиллоны. Настоящие мирмиллоны! Каждый их них провеб более тридцати боев и вышел победителем.

— Тем более! Мне будет горько, если такие храбрецы перебьют друг друга.

— Моя царица. Не на пляски же они вышли! Если ты прикажешь им разойтись, они посчитают себя обиженными. Они готовые умереть ради тебя, а ты не желаешь смотреть на их искусство. Ну что я им скажу? Что? Сматывайте свои плащи и назад, в Капую? Да и твои гости не пожелают отпустить их просто так.

Клеопатра понимала, что поздно отказываться от гладиаторского боя, но ей стало как-то тоскливо при виде этих здоровых, сильных, красивых мужчин, которые через некоторое время будут убиты, пусть не все четверо, а только двое или трое, но все-таки убиты… Она поморщилась и больше не произнесла ни слова, а горбоносый Пап, сухой и худой, как борзая, истолковав её молчание как согласие, отошел.

Гладиаторы раскланялись перед пирующими, держа в руках обнаженные мечи. Разговоры, смех, перешептывания стихли. Теперь все взгляды были обращены только на них.