В шагах пяти от льва Ишма заговорила негромким тоненьким голоском, придав его звучанию как можно больше нежности:

— Дурачок ты дурачок! Глупенький! Чего ты расшумелся? Кто тебя обидел, мой хороший?

Лев издал тихое, почти жалобное урчание. Ишма поняла, что он узнал её и отзывается. Она осмелела, думая: "Была не была", — подошла к нему вплотную. Она сунула руку в густую жесткую гриву и сразу нащупала впадинку за ухом, то потаенное местечно, от щекотания которого он становился совсем ручным. Лев переступал с лапы на лапу, выпуская из подушечек кривые когти во всю длину, склонил голову набок и потерся о неё все равно что ласковый кот.

— Пойдем, мой хороший! Пойдем, мой миленький! — Нежный голос, теплая легкая рука, сладкий запах её тела, чем-то напоминающий вожделенный запах молоденькой львицы, совсем покорил это чудовище.

На виду у стоявших поодаль оторопелых людей слабенькая, хрупкая девушка повела рядом с собой, держа за гриву, грозную громадину, состоящую из дикой ярости, упругих мускулов, острых когтей и зубов, способную убить в одно мгновение.

Лев шел лениво, покорялся как бы нехотя, тихонечко урча; при каждом шаге когти его стучали о каменные плиты, которыми был вымощен двор. Из-за колонн, дверных и оконных проемов всех построек на них глядели перепуганные, застывшие лица прислуги, стражи и рабов. Все боялись и переживали за девушку, веря и не веря тому, что происходило перед их глазами. Никто из них не двигался и не издавал ни звука. На всем дворе царила чуткая тишина, лишь птицы да попугаи верещали, высоко взгромоздившись на ветвях деревьев парка.

Ишма провела льва в низкое помещение зверинца, примыкавшего одной своей стороной к внутренней стене. Дневной свет проникал в помещение через узкие оконца и скупо освещал широкий проход и стоявшие справа и слева железные клетки, в которых лежали и ходили свирепые хищники — пантеры, леопарды, рыси, волки и даже лохматые коричневые медведи, привезенные из холодной горной Фракии. Постоянно раздавалось злое рычание, шипение, зевание; остро пахло звериной мочой и разлагающимся мясом.

Девушка подвела льва к растворенной большой клетке; в ней имелось две двери: одна открывалась в само помещение с коридора, а другая, в стене, имела выход на волю, в довольно длинный и от этого казавшийся узким проход между двумя стенами с башнями, окружавшими весь дворцовый ансамбль, с каменными и деревянными постройками, парком, садом, фонтанами, прудами и храмами.

В этом как бы естественном междустенном пространстве время от времени прогуливались хищники, но чаще всех любимец Клеопатры лев Хосро со своими четырьмя львицами и их потомством, одновременно выполняя и сторожевые обязанности.

Ишма легонько шлепнула льва по заду. Поджав хвост, с недовольным рыком зверь одним мягким прыжком вскочил в клетку. Ишма закрыла дверцу, просунула руку между прутьев и пощекотала его за ухом. Лев застонал от удовольствия. "Все, дурачок, я пошла!" — сказала она весело.

Девушка вышла из зверинца во двор, щурясь от яркого, бившего в глаза солнца и улыбаясь во весь рот от радости, от вольного небесного простора, от победы над свирепым зверем. Клеопатра стояла перед ней. Ишма бросилась к царице, захлебываясь от радостного смеха. Они обнялись.

Клеопатра расцеловала девушку в пылающие щеки. Не испытанное ею ранее воодушевление вскружило голову; она, как и Ишма, плакала и смеялась одновременно. За это короткое время царица столько пережила, столько испытала, точно её жизнь висела на волоске.

— Умница ты моя, милая, славная девчонка!

— Все вышло так, как ты сказала, госпожа моя, — говорила девушка, заглядывая в её лицо. — Лев оказался послушным. Я так счастлива.

— Вот и славно, радость моя. Ты показала мне, как следует укрощать ярость и дерзость самцов. Ты достойна самого наилучшего подарка.

— Бусы, да? Бусы с янтарем!

— Раз ты так хочешь, будут у тебя эти бусы.

И тут показался толстяк-зверовод, потный, запыхавшийся. Он то и дело обтирал платком лицо и шею. Перед Клеопатрой толстяк с завидной легкостью распростерся и коснулся лбом каменной плиты, на которой царица стояла со своей служанкой.

Клеопатра строго и с презрением посмотрела на него. Он подполз к ней раболепно, поцеловал край её платья, хотел облобызать туфлю, но она с брезгливостью отдернула ногу.

— Не гневайся, госпожа царица. Во всем виноват Плутос, этот безмозглый болван! Придурок! Посмотри, что я у него отобрал. — И он показал ей на нитке крутящуюся блестящую монету.

— Что это? — не поняла его Клеопатра.

— Монета. Он забавлялся с нею, играл, придурок несчастный, вместо того чтобы смотреть за зверьми. Открыл не ту дверь, скотина! Он выпустил льва в помещение, а не в междустенье. В это время пришел раб-уборщик. Увидев льва, он бросился бежать. Так Хосро оказался во дворе.

Не глядя на него, Клеопатра произнесла:

— Еще такое повторится — я прикажу запереть тебя в клетку с хищниками. С тем же Хосро!

Возвратившись на террасу, Клеопатра увидела две роскошные амфоры, наполненные свежими розами. Среди зеленых листьев и стеблей они пестрели всеми оттенками — белыми, розовыми, красными, желтыми, и нежный их аромат чувствовался на расстоянии.

Клеопатра запустила пальцы в их душистую гущу, стараясь не уколоться о шипы. У неё разгладились складочки на лбу, выгнулись тонкие брови, губы растянулись в улыбке. Закрыв глаза, она наслаждалась их дивным запахом, склонив лицо к самым цветкам, и лепестки их робко касались её щек.

Царица села на деревянную скамью и в немом восхищении стала смотреть на эти красивые амфоры, непонятно откуда взявшиеся, — в том, что цветы не из её сада, она была убеждена, к тому же эти амфоры с античной росписью видела впервые. Она понюхала кончики своих пальцев и блаженно улыбнулась. "Какая прелесть! Сокровища фараонов за этот божественный запах, за любовь, за цветики, за покой, за грезы". Кто-то принес их, заботливо подобрал, поставил цветок к цветку, побрызгал водой, чтобы они не завяли, не назвал имени, и вот теперь они перед ней — немые свидетели трогательного внимания, тайного обожания, — может быть, любви. Только в юности дарили ей цветы. "Кто ты? Кто ты, приславший их?"

Царица увидела маленький листок папируса, с шуршанием развернула его. На нем начертано несколько слов: "Да пусть развеется твоя печаль!" Вот как! Писавший знает, что она печальна, что её гложет тоска, почти отчаяние. Это любопытно. Она задумалась.

Потом, кого бы ни спросила, никто не мог ей вразумительно ответить, кто прислал цветы, только и узнала, что их принесли четыре черных раба. Принесли — и удалились.

На колени прыгнула кошка, тонкая, гибкая, полосатая, как кефья. Клеопатра вздрогнула и засмеялась, ласково погладила по шерстке худенькую спину. Кошка удобно улеглась у её живота и замурлыкала.

Прислушиваясь к этому утробному дремотному урчанию и гудению мух, она впала в забытье. Воздух застыл и стал как теплая вода. У неё почему-то начало гореть лицо, особенно щеки. Она прижала к ним ладони, но руки оказались горячее, чем бы ей хотелось. Клеопатра спихнула кошку с колен. Жалобно мяукнув, та упала на четыре лапки, потянулась и как ни в чем не бывало ушла, подняв хвост.

Клеопатра послала рабыню за холодной водой, и вдруг ей стало нехорошо; тошнота подступила к горлу. Ей показалось, что её слабит, но вспомнив, что с утра ничего не ела, она звякнула в колокольчик.

На подносах принесли печенье, сладкие финики, в чашах различные напитки. Она попробовала немного подслащенной воды; на её поверхности плавали два кружка лимона и лучились мелкие блики солнечного света. Пришла Ишма и, лениво опустившись на пол подле её ног, стала вертеть на пальце снятый с руки серебряный браслет.

Царица неожиданно спросила:

— В каком ухе звенит? Скорее. Ну!

— В левом, госпожа, — не задумываясь ответила девушка.