Лакированные крылья над колесами – как крутые бедра женщины, молочной бесстыдной белизны, глядя на них, хотелось покраснеть и отвести взгляд. Длинный, невероятно длинный, сверкающий той же белизной женского тела корпус, снабженный круглым футляром для запасного колеса сбоку, на правом борту. Золотой блеск ручек тяжелых дверей. Мощно вытянутый вперед нос, украшенный устремленной в полет птицей цвета солнца. Роскошь двух сидений… да что там, диванов, обитых лимонного оттенка кожей. И мои руки в кружевных перчатках, лежащие на руле.

«Испано-Сюиза», специальный заказ, самая мягкая, самая мощная машина этого славного мира.

Мое Белое видение.

Я смутно различала торжественно застывшие черты Мануэла, навытяжку стоявшего в толпе на пирсе. Он, конечно, довез меня до «Истерн энд Ориентл» по притихшим от редкого зрелища улицам города. Но дальше, поскольку машина только на двоих, Мануэлу пришлось уступить мне место за рулем. И я сама, покачиваясь, как в колыбели, на длинных кованых рессорах, спрятанных под днищем моей красавицы, басовито ревя шестилитровым мотором, медленно и торжественно вывела авто на Фаркухар-роуд, оставила слева Эспланаду, миновала башню Виктории и, закусив губу, въехала на пристань Суиттенхема. И даже смогла аккуратно поставить машину задним ходом к стенке. При этом на улицах, по которым я проезжала, все на четырех и двух колесах шарахалось к обочине и замирало.

Мануэл же, чудом избежавший сердечного приступа, появился на пристани чуть ли не раньше меня. И не поверил своим глазам, увидев, что с задачей я справилась.

– Интересно, что испытывает здешний резидент-советник, когда мимо него проносится авто, по стоимости равное всему автопарку его администрации, – легко произнес господин Эшенден.

Я покосилась в его сторону: окутанный дымом манильской сигары, он явно наслаждался жизнью.

– Фрост? Да ничего он не испытывает, потому что по этому острову я по большей части перемещаюсь на велосипеде, – сказала я. – Тут далеко ехать не приходится. Что ей делать на этих улицах каждый день? Это видение Мануэл выкатывает лишь по особым случаям – ну, когда надо ехать в Сингапур, например. После чего здесь, в городе, ходят разные легенды… Вы можете себе представить – выехать отсюда утром, пересечь пролив на пароме и быть в Сингапуре к вечеру? Она несется, как ветер.

– То есть эту красавицу сгрузили с парохода вместе с вами, вернувшейся из Америки, а дальше выяснилось, что здесь в ней особо ехать некуда? Грустная и поучительная история, моя дорогая Амалия, – задумчиво проговорил он. – Но внимание: спектакль начинается. Вот я уже вижу какого-то чиновника местной администрации, явно готовящегося встретить резидента. Он сейчас укажет для его авто место рядом с вашим… А вот и начальник полиции. Теперь в сценарии значится ваша записка, Амалия. Те слова, которые можете знать только вы двое. Вон то авто уже готово отвезти ее.

Я быстро написала карандашиком в золотом футляре несколько слов на бумаге.

– Позволите, любопытства ради? Это ведь вряд ли что-то совсем личное?

Я пожала плечами, мой собеседник обратил к записке взор, и брови его поползли вверх:

– Бог ты мой, при чем тут зеленые змеи? Впрочем, когда-нибудь я попрошу вас рассказать мне и это…

Но я не слушала господина Эшендена. Потому что по высокому трапу, как с неба спускавшемуся с черного борта «Раджулы», осторожно шел вниз индиец в кремовой курта-пижаме. Украшенная короткой седой щетиной голова его была вытянута, как у грифа, вперед на тонкой жилистой шее, горбатый нос украшали круглые очки. В руке пассажира был небольшой мягкий чемодан.

Я всматривалась в его лицо и не верила своим глазам.

Босые ноги в коричневых сандалиях отсчитывали среди странной тишины одну ступеньку за другой, осторожно, но неуклонно. И под аккуратное постукивание этих сандалий мир вдруг замер. Исчезли все остальные звуки, бледным стал свет, в игрушечные и смешные декорации превратились гордые аркады и балконы Уэльда, перестал трепетать и потускнел Юнион Джек, картонным и совсем не страшным двухмерным муляжом стал британский миноносец на переставшей качать его воде. Все замерло в трепетном оцепенении, пока маленький хрупкий индиец неторопливо нащупывал свой путь старческими ногами.

В холодной ярости я повернулась к Эшендену, издав какое-то сдавленное шипение:

– Это что значит? Вы же сказали, что человек по фамилии Ганди не коснется ногой этой земли? Такова, значит, цена вашего слова?

Но Эшенден, не донеся до рта сигару, с кончика которой шел серебристый дымок, и сам смотрел на эту сцену, недоуменно приподняв брови.

Тут к подножию трапа, навстречу пассажиру, с радостным визгом бросился целый выводок индийских детей, в чьих ушах поблескивало золото. И наваждение прошло, мир снова стал прежним, цветным, полным звуков и запахов.

– Ну, конечно же, это не он, – с явным облегчением произнес Эшенден. – Да и потом, Ганди не носит такой одежды, а только домотканую, собственного изготовления. Но похож, ах, как похож – впрочем, он по внешности не сильно отличается от тысяч обычных индийцев… Боже мой, ну так ведь нельзя, как вы эмоциональны, дорогая Амалия – даже я поддался вашему колдовству!.. Но вот и все, вот и герои нашего спектакля занимают места на сцене.

Впечатывая шины в горячий асфальт, мягко подъехал «Роллс-Ройс» резидента. Шофер покосился на мое Белое видение, и лицо его выразило полную растерянность. Резидент сумел не унизиться до такого, кивнув вместо этого господину Эшендену любезно и потом с любопытством – мне. Взглянул на часы и энергично кивнул уже сам себе.

Я скосила глаза направо, в сторону Уэльда, и сердце мое гулко забилось.

Там, вдалеке, остановилось полицейское авто – и из него выпрыгнул Элистер, заросший бородой, в длинной курта-пижаме. Он бодро двинулся вперед между двух монументальных сикхов, сопровождавших его по правую и левую руки с громадным почтением. Он жадно озирался по сторонам, шел почти подпрыгивая, как зверь, выбравшийся из клетки – и был хорош, ах, как хорош.

По сикхам было как-то сразу видно, что это полицейские в обычной одежде. Но они не смотрели на начальника своих начальников, резидента, и вообще не смотрели на кого-либо, поглощенные важностью своей миссии. Тем, что их храм на Бриккилн-роуд покинул замечательный сант, а они удостоились чести участвовать в этом событии.

– То есть все это время ваш молодой человек был под самой лучшей в этом городе охраной, – покачал головой Эшенден, пытаясь рассмотреть Элистера издалека. – Охраной полиции. Утром или днем эти сикхи, как и положено, искали пропавшего англичанина. А вечером шли в храм и… То есть все всё знали, кроме горстки высших чиновников – англичан, конечно?

– Господин Эшенден, – не без удовольствия сказала я. – Это сикхи. Они всегда носят у пояса оружие – чтобы охранять и защищать жизнь человека или… хоть крыса. И это люди исключительной верности, и если ты просишь сикха о помощи в беде… Знаете, что я сказала… тому, к кому обратилась? Я сказала: «Человек в беде. Он англичанин.

Его хотят убить свои». После этого мне было уже не о чем волноваться.

– Вы знали это еще тогда? – восхитился он. – Про то, кто хочет его убить? Ваши таланты просто нуждаются в лучшем применении.

– Но я не знала, кто именно и почему, – напомнила я. – Хотя отлично понимала, что кто бы этот человек ни был, даже узнав, где Элистер, он десять раз подумал бы, прежде чем нарушить неприкосновенность сикхского храма. И знаете ли, господин Эшенден. Сейчас я думаю, что допустила одну ошибку.

Он страдальчески поднял брови, и лоб его покрылся рисунком мелких складок.

– Я теперь думаю, – сказала я извиняющимся голосом, – что хотя не сразу, но Стайн догадался обо всем. И только когда догадался, начал готовиться к бегству. И к тому, чтобы уничтожить нас всех, кроме… Кроме Элистера. Который, как Стайн в этом случае тоже наверняка понял, действительно ничего не знал. Так что Элистер в любом случае остался бы жить. Потому что достать его из храма Стайн уже точно не мог. Представьте, чей приказ нужен, чтобы полиция – или кто бы то ни было – попыталась вторгнуться в собственный сикхский храм.