В продолжение этой недели я видел и слышал столько, что вдруг всего и сообразить не могу. А тут еще скверная привычка - систематизировать все на свете и от всякого вздора добиваться смысла, - только сбивала меня с толку. Беспрестанные противоречия и в словах и на деле с каждым днем осложняются все больше и больше, а вместе с ними сильнее и неотступнее мучит меня вопрос: что такое Осташков? И чем проще стараюсь я разрешить его, тем более теряюсь в этой путанице противоречий, которые как нарочно случаются самым непонятным, самым невозможным образом. Наконец, мне приходило в голову, что все эти господа, с которыми я здесь вижусь, - все более или менее врут. Убедившись в этом, я взялся за факты, за цифры - и они врут! Понимаете ли? врут официальные сведения, врут исследования частных лиц, врут жители, сами на себя врут. Вы понимаете, как это должно раздражить любопытство, как это поголовное вранье подстрекает и поддразнивает, и до какой степени вопрос, - что такое Осташков? - становится интересным. Теперь я решился просто записывать, что вижу и слышу, записывать все, не сортируя, не анализируя фактов и слухов. Делайте с ними что хотите, освещайте их как угодно; я буду только записывать.

В хронологическом порядке прежде всего следует рассказать о женском училище.

Попал я туда нечаянно: шел мимо и зашел. Поднялся на лестницу, вижу - дверь в сени отворена; я туда. В сенях девочка стоит и пьет воду. "Можно войти посмотреть?" Говорит: "Можно".

- Есть кто-нибудь в классе?

- У нас в старшем классе смотритель сидит.

- Ну и отлично.

Я снял пальто и прямо в класс, вслед за девочкой. Девочка только успела сказать о моем приходе смотрителю, как я уж вошел. Смотритель сидел на скамейке, а вокруг него столпились ученицы и смотрели в книгу: он им что-то там показывал. Появление мое было все-таки очень неожиданно; все вдруг всполошились, и смотритель тоже не знал, что подумать. Тут только я вспомнил, что поступил не совсем вежливо, - не предупредив никого, вошел в класс, - а потому поспешил извиниться и просил позволения послушать, как они занимаются. Сначала класс немножко было сконфузился, но скоро все пришло в порядок: девочки сели по местам и смотритель начал делать им вопросы.

В классе - в очень светлой и чистой комнате - помещалось девочек 30, не моложе 10-12 лет, все очень тщательно одетые и причесанные, в чистых воротничках. И так как я застал их врасплох, то наверное можно сказать, что заранее приготовленного ничего не было. С первых же двух-трех вызовов можно было догадаться, что ученицы размещены по успехам. На первой скамейке сидели девочки постарше и отличались перед прочими даже некоторой изысканностию туалета. Для первого опыта вызвана была девочка лет двенадцати, сидевшая с краю на первой скамейке, с круглым лицом, тщательно одетая, в белом фартуке, с бархоткой на шее; по всей вероятности, очень скромная, старательная, но не с бойкими способностями девочка.

- Раскройте книгу на такой-то странице, - сказал смотритель.

Все в одну минуту отыскали требуемую страницу.

- Читай!

Девочка начала читать какой-то исторический отрывок, кажется, из руководства Паульсона 1, где упоминалось что-то о финикиянах 2.

- Ну, довольно, - сказал смотритель. - Вот мы сейчас прочли о финикиянах. Не можешь ли ты мне сказать, чем занимался этот народ?

Девочка опустила книгу на стол и, бесстрастно глядя на смотрителя и вытянув шею, начала говорить очень скоро, не прерывая голоса:

- Финикияне, финикияне, они занимались, они занимались тор-тор-торговлей.

- Так, торговлей, - одобрительным тоном подтвердил смотритель. - Ну, а почему они выбрали именно этот род занятий? Что их побудило к этому?

Девочка продолжала смотреть прямо в глаза смотрителю и, не шевелясь, опять зачастила:

- Их побудило, их побудило к этому то, что они…

- Ну, что?

- То, что они избрали это занятие, - опять было начала девочка и остановилась.

- Почему же они избрали именно это занятие? - Допытывался смотритель, притопывая ногой на слове это.

Девочка молчала, не спуская своих белых, бесстрастных глаз с смотрителя.

- Жили на берегу моря, на берегу моря… - шепчет кто-то сзади.

- Потому что они жили… - опять начала было девочка.

- Ну, где ж они жили?

- Они жили…

- На берегу моря… - подсказывают сзади.

- На берегу моря, - нерешительно говорит девочка, вдруг изменив тон.

- Ну да. Потому что они жили на берегу моря, - одобрительно покачиваясь, заключает смотритель.

- Потому что они жили на берегу моря, - успокоившись, как будто запоминая уже про себя, повторяет девочка.

- А какие они сделали изобретения?

- Они изобрели меру и вес.

- Хорошо. А еще что они изобрели?

- Компас, - шепчут сзади.

- Еще они изобрели компас, - торопливо отвечает девочка.

- Так, компас, - подтверждает смотритель, моргая от нюхательного табаку, и, обратившись ко мне, говорит вполголоса:

- Многого, знаете, от них и требовать нельзя: мы еще недавно принялись за эту систему. Не угодно ли послушать; вот я еще других спрошу. Довольно! - сказал он отвечавшей ученице. - Петрова!

Петрова, сидевшая на второй скамейке, должно быть, шалунья страшная, быстро вскочила, обдернула фартук, сложила руки на желудке и, как солдат, вытаращила на смотрителя глаза.

- Петрова! скажи, что такое компас?

- Компас - это астрономический инструмент, употребляемый мореходцами для того, чтобы не сбиться с пути, - бойко однообразным голосом отрапортовала она и сразу оборвала на последнем слове.

- Что он показывает?

- Он показывает страны света.

- Сколько стран света?

- Четыре: север, юг, восток, запад.

- Хорошо. Иванова! Какие еще изобретения сделали финикияне?

Иванова, - бледная, золотушная девочка, очень бедно одетая, встала и печальным монотонным голосом объявила, что финикияне изобрели еще пурпуровую краску.

- А кто был, как говорят, причиной этого изобретения? Матвеева!

Матвеева, занявшаяся было ковырянием стола и, должно быть, не слушавшая, встала, спрятав руки под фартук, и покраснела.

- Кто же был причиной?

- Собака, - шепчут сзади, - собака…

- Соболь!.. - не расслушав, пискнула Матвеева нерешительно и в недоумении посмотрела на всех.

Девочки фыркнули в книги.

После того вызвано было еще пять или шесть девочек, и многие отвечали очень хорошо. Видно было, что они, если не всё, то очень многое понимают из того, что отвечают. Потом вызвана была одна девочка к доске; ее заставили написать под диктовку басню, - без знаков препинания, - другая расставила знаки очень удовлетворительно; хотя заметно было, что и эта басня и расстанавливание знаков им давно знакомы. В ответах, несмотря на их точность и ясность, не понравилась мне какая-то казенная манера отвечать по-солдатски, вытянув шею и бесстрастно глядя в глаза тому, кто спрашивает. Да и эта излишняя книжная точность ответов, несвойственная детскому возрасту, показалась мне очень подозрительной. Вообще рассуждения - как я убедился и после - не в духе принятой здесь системы. После этого испытания девочки принесли мне посмотреть разные воротнички, рукавчики и юбки своей работы; потом взяли ноты, стали передо мной в кучку и запели: "боже, царя храни"; потом смотритель сказал мне, что они в виде забавы учатся и светскому пению.

- Ну-ко, девицы, "кукушку"!

Все зашевелились, достали другие ноты, стали опять в кучку и затянули старинную песенку, сочиненную каким-то монахом: "ты скажи, моя вещунья"; причем одна высокая, худощавая девочка делала соло: "Ку-ку! Ку-у-ку-у! Ку-у-ку! Ку-ку! Ку-ку!" - и делала в это время такое наивное и сосредоточенное лицо, что я чуть было не засмеялся. Наконец, узнав, что пению обучает диакон, и поблагодарив смотрителя и учениц за доставленное мне удовольствие, я собрался уходить, но смотритель повел меня еще в младший класс, где супруга его занималась с девочками рукоделием.