Пелагея Прохоровна не стала дожидаться конца этой сцены. Она была рада, что избавилась от такой хозяйки, у которой и в самом деле, может быть, случаются нехорошие вещи. Ее еще все удивляло: отчего это здесь и дома дрянные, и народу мало, и народ какой-то нехороший, точь-в-точь как в каком-нибудь уездном городишке… А ей дорогой говорили, что Питер отличный город, что в нем и грязи никогда нет и народ вежливый… И все оказалось напротив. Даже и народ, простой народ, говорит как-то иначе, непонятно. Тут и толку никакого не добьешься… Знала бы, не поехала бы такую даль! Уж если начин такой, то и жизнь здесь, поди, худая… хорошо, видно, там, где нас нет!..
Однако уж дело сделано, денег много истрачено на дорогу и в дороге, и теперь у Пелагеи Прохоровны денег только пятьдесят семь копеек.
С такими мыслями Пелагея Прохоровна подошла к каменному двухэтажному дому в пять окон, с подъездом в середине и с двумя лавками в подвале, из коих в одной продавался хлеб, овощи и другие съестные припасы, а в другой - водка. Пелагея Прохоровна поглядела кругом - чуть не в каждом доме красуются на дверях вывески с словами: "Распивочно и навынос".
"Вот где пьяное-то царство!" - подумала Пелагея Прохоровна и вошла во двор.
Двор большой, грязный, вонючий; здесь пахло еще хуже двора купчихи Фокиной. Но зато здесь несколько извозчичьих колод, опрокинутых, изломанных; на заднем плане построены давным-давно какие-то клетушки с запертыми на замки дверями. Налево, против каменного дома, выходил деревянный флигель с пятью окнами на улицу, двумя во двор и с крыльцом.
Войдя в темные сени, Пелагея Прохоровна услыхала говор нескольких голосов, мужских и женских. Постучалась налево - никто не отпирает, но за звонок она не взялась: она еще не понимала этой мудрости.
- Тебе кого? - спросила ее вышедшая из правых дверей худощавая, высокая пожилая женщина.
- Да на постоялый…
- Разе тут постоялый? Не слышь, што ли, в которой стороне мужичье орет? - проговорила эта женщина сердито.
- Можно туда идти-то? - спросила смиренно Пелагея Прохоровна.
- На то и постоялый, штобы народ шел… Я сичас приду.
Женщина позвонила, и когда ей отворили дверь налево, она вошла туда.
Большая комната с двумя окнами против двери и с неоклеенными стенами; двое широких нар по правую и по левую сторону с проходом между ними, имеющим вид площадки; в углу большая круглая печь, обитая железом сверху донизу; далее дверь в темную комнату с русскою печью, вероятно кухню, - вот постоялая изба, куда вошла Пелагея Прохоровна. На обеих нарах сидели в разных позах и лежали - направо мужчины, налево женщины. Мужчин было человек двадцать, женщин до десятка; как те, так и другие говорили, и поэтому в избе говор происходил неописанный, так что сразу нельзя было понять, в чем дело или о чем люди толкуют. Но хотя здесь были нары и на полу лежать не приводилось, зато табачный дым заставлял кашлять, и несмотря на то, что в избе было два окна, в ней от дыму было темно.
- Эк их, как накурили, словно в казарме! - сказала Пелагея Прохоровна и закашлялась; потом, отмахивая правою рукою дым, подошла к женщинам.
- А! суседка! А я тебя искала-искала… Ну, полезай! - проговорила радостно одна молодая женщина с веснушками на лице, в розовом шугайчике и ситцевом платке на голове; она подвинулась.
- Куда?!. И так тесно.
- Пусть на мужское отделение идет, - проговорили две женщины.
- Со мной в одном вагоне ехала.
- Мало што!..
- Бога вы не боитесь. Полезай!!
Пелагея Прохоровна присела к женщине, но та уговорила ее залезть на средину нар для того, чтобы у с т р о и т ь с я, - "потому-де, может, еще с машины народ найдет, и тогда, пожалуй, придется под нары лезть". Пелагея Прохоровна заметила, что шесть женщин сидят у самой стены на своих узелках, увидала свободное место, полезла и тоже села на свой узелок. Пришла хозяйка, Марья Ивановна, та самая высокая, худощавая женщина, которая встретила ее в сенях.
- А где тут новая? - спросила она, прищурила глаза и стала разглядывать и считать женщин.
- Здесь! - Пелагея Прохоровна встала.
- А!!. Ловко ли?
- Ничего. Я вон тут наискось была, так там на полу…
- Не-ет? - произнесли несколько раз женщины, удивляясь.
- Это уж такая женщина! Она бы и не имела жильцов, потому што же за сиденье или спанье на полу, да ейной любовник на машину ходит и оттуда народ заманивает… Ну, баба, надо с тебя за квартиру три копеечки. Здесь, в Питере, сами жильцы знают, што деньги нужно вносить вперед.
- Сколько же? - спросила Пелагея Прохоровна.
- Да уж мы со всякого берем по положенью - три копейки. Ночуешь - ладно, не ночуешь - деньги не возвращаются, было бы тебе это известно. Потому я женщина бедная, за квартиру-то двадцать рубликов в месяц!
- Што ты? - удивились женщины.
- Што делать!
Пелагея Прохоровна отдала три копейки.
Хозяйка положила монету в карман своего ситцевого платья и посоветовала Пелагее Прохоровне иметь на всякий случай поближе паспорт.
- Потому ночью, может, полиция придет, она часто по ночам шляется, воров да беглых разыскивает. Прежде бог миловал, спокойно было на этот счет, да черт подсунул к нам в соседи эту Артемьевну. Раз у ней беглого из тюрьмы нашли - ну, стали и к нам ходить с тех пор.
- Да ведь она почем знала, что он беглый?
- А отчего она паспорта не спросила? Теперь тоже у них с кабатчиком постоянно ругань; она своим мужикам говорит, не берите у нашего кабатчика водку, потому-де нехорошая та водка, с дурманом; ну, а мужика долго ли застращать, они и идут в другой кабак, а он за это отгоняет от нее жильцов: она-де воровка, у нее постоянно по ночам обыски делают…
Пелагея Прохоровна стала есть пеклеванный хлеб. Пожевавши немного, она выплюнула на ладонь, посмотрела и понюхала хлеб.
- Бабы! Какой это я хлеб купила? - проговорила она, с удивлением смотря на женщин и часто отплевываясь.
- Ну-ко?
Пелагея Прохоровна передала хлеб одной женщине. Хлеб пошел гулять по наре. Одни из женщин находили этот хлеб хорошим, другие никуда не годным и спрашивали:
- Где купила?
- Какой-то булошник продал там, недалеко от машины. Он еще говорил: господской, говорит, самый питерский.
- Ну-ко?
Опять пошел хлеб гулять и прогулял до того, что мало-помалу от него остался маленький кусочек.
- Как вам, бабы, не стыдно! - сказала Пелагея Прохоровна, получив кусочек.
- Нехороший хлеб! Напрасно только деньги истратила.
- Нет, хлеб ничего; кабы анису поменьше, еще бы лучше был! - говорили женщины.
- Однако, бабы, не мешало бы похлебать чего-нибудь.
- Я вот цельную неделю ничего горячего в рот не брала.
- Марья Ивановна, нет ли чего похлебать?
- Нету. Сама двои сутки ничего для себя не варила. Кофеем питаюсь.
- А где бы эдак похлебать?
- Не знаю… Уж, верно, до тех пор не придется, как на места поступите.
- Экое дело!.. А ты, Прохоровна, непременно сведи нас туда, где принимают на места, - сказала одна молодая, худенькая, низенькая женщина лежащей на животе, в углу, длинной женщине, ноги которой уходили под стол. Эта длинная женщина повернула от стены лицо молодое, но желтое, и проговорила:
- Ох, не могу! Живот так и колет.
- Ты бы клубок подложила.
- Ох, клала коробочку, - не действует.
- С чего это заболел-то?!
- Должно быть, с селедки: такая нехорошая попалась.
- Бабы! хоть бы капусты похлебать. Марья Ивановна, одолжи чашки и ложек. Мы заплатим.
Хозяйка заворчала, но все-таки сжалилась над бедными женщинами, дала им бутылку под квас, большую деревянную чашку и пять ложек деревянных, сказав при этом: смотрите, не изломайте! По получении этих вещей женщины учинили складчину и командировали одну из своей среды за капустой, квасом и солеными огурцами.
Надо заметить, что из числа этих одиннадцати женщин только одна бывала в Петербурге, а именно та, которая всех длиннее и лежит на животе в углу. Дарья Прохоровна своей фамилии не знала, и в ее паспорте значилось; крестьянка Дарья Прохоровна, замужняя, - а в паспорте ее мужа значилось: крестьянин Конон Дорофеев, женатый. Дарья Прохоровна жила в Петербурге два года, но в это время ей Петербург так опротивел, что она воротилась в деревню. В деревне она прожила года два и вышла замуж за молодого крестьянина, у которого был в доме хромой отец и сестра-вдова с ребятами. Этот молодой крестьянин с другими крестьянами на лето уходил на заработки в Петербург. Так он и нынче ушел еще в апреле месяце, а в конце мая жена получила письмо, что ее муж в больнице. Дарья Прохоровна испугалась, оставила своего шестимесячного ребенка и маленьких сестренок на попечение золовки и поехала в Питер. Мужа она нашла в больнице; он только что начал поправляться. Поэтому она решилась не уезжать из Питера до тех пор, пока не выздоровеет муж. Но вот она вчера целый день ходила по старым местам, спрашивала лавочника об местах, но утешительного мало: сегодня ходила в Никольский рынок - тоже неудачно. Остальные женщины, как и Пелагея Прохоровна, приехали в Петербург в первый раз вчера и сегодня. Две приехали с мужьями (тоже в первый раз) из Тверской губернии. Мужья хотят торговать чем-нибудь, и с ними три сестры, которым на родине делать нечего, так как на кирпичном заводе, где они раньше работали, теперь работы стало очень мало. Остальные две девушки - одна из Новгородской, а другая из Витебской губернии; сестры этих девушек живут тоже в Петербурге, а они раньше работали на фабриках и жили в городах. Две женщины, одна из Калужской, а другая из Костромской губернии, были солдатские жены, но мужья их писали им редко откуда-то издалека, и они жили в губернских городах, а потом вздумали попытать счастья в Петербурге.
