Когда Пелагея Прохоровна вошла в эту избу, она заметила, что несколько мужчин в поддевках, зипунах, а более в полушубках, различных лет, высокие и низкие, сидели на полу около стен, точно собирались петь "Вниз по матушке по Волге". Такое предположение, впрочем, в настоящий момент было неверно, потому что они говорили почти все разом, передавая глиняные и деревянные трубки с коротенькими чубуками соседям. Подалее от двери лежало четверо крестьян во всем как есть, подложивши под головы свои узелки; в переднем и противоположном ему углах лежало несколько котомок. Тут же можно было заметить кирку, пилу, лоток. Из хозяйской комнаты слышались крики женщин.

- Ермолаю Евстигнееву! - крикнуло несколько голосов вошедшему крестьянину. Несколько человек слегка приподняли шапки. Пелагея Прохоровна ушла в хозяйскую половину.

- Ну, как дела?

- Нашел ли место?

- И не спрашивайте!.. Народу нонича страсть. На Сенной-то нас собравши, почитай, была ста два. Дождем так и мочит. Ну, стояли-стояли, топтались-топтались, - хоть бы кто!!

- Нет?!

- Провалиться!

- Надо по заводам походить.

- Да што на заводах-то делать? На фабриках - другое дело.

- На суда бы.

- То-то, братцы; там все стояли, кои на суда… Вот в маляры да в каменщики спрашивали. А таких, штобы на суда, - не было. Народ галдит: чать, поздно! Пошли к рекам - в полной препорции! судов страсть - и народу страсть.

- Мы тоже по рекам-ту ходили - народу в препорции. Надо рядиться песок плавить или хоша камень.

- Вре?!

- Семьдесят пять надыть просить. Мы в прошлое лето с дядей Митрием ходили в Питер, так у него деньги были, он и купил лодку - семьдесят пять выложил да нанял четырех работников: так он еще в барышах остался и лодку имеет. Только помер теперь.

- А лодка?

- Што лодка? я ходил к тому месту, где мы ее под караул оставили, караульщик и не дает. "Дай, говорит, такую бумагу, што лодка тебе предоставлена, и плыви, говорит, с ней по Неве". А у меня бумаги нет. Ночевал я там, а утром уж лодки и нет. Ну, что ты поделаешь?

- Ничего не поделаешь. Известно, простота не доводит до добра.

Помещение хозяйки - кухня и комната, как хотите называйте его, - было уже мужского, которое отделялось от него перегородкой до потолка и имело изразцовую печь, похожую на русскую. Все пространство, вровень с печкою, было занавешено ситцевой драной занавеской, сквозь которую виднелись кровать и комод. В переднем углу стоял стол со шкафом; на столе красовался самовар, не чищенный более месяца; по обеим сторонам стола стояли три стула с решетками. Над столом, в углу, укреплено три образа в фольговых украшениях, которые от времени и от копоти уже отлиняли. Стены оклеены голубыми обоями, которые хотя и прокоптели, но еще целы. На стене, противоположной дверям, висит небольшое зеркальце и две картинки, из которых одна изображает девочку, держащую в руках книгу, а другая немца, отправляющегося на охоту с ружьем и двумя собаками. Потолок здесь выштукатурен, пол чистый.

В то время как в это помещение вошла Пелагея Прохоровна, шесть женщин в коротеньких шугайчиках и полушубках, в сарафанах и в платках на головах, от восемнадцати до сорока пяти лет, сидели на своих узелках в ряд на полу у стены, закусывали кто хлебом черным, кто белым хлебом с соленым огурцом и селедкою. Тут же была и хозяйка, низенькая, толстенькая женщина, с распухшим красным лицом, с широким ртом, с подбородком, заплывшим до того, что с первого взгляда казалось, нет ли у нее тут грыжи, с толстым красным носом, свидетельствующим, что она в день употребляет не малое количество водки, с маленькими карими глазами, то и дело перебегающими с одной женщины на другую и успевающими заглянуть в мужское помещение. Одета она была в это послеобеденное время в старенькую черную терновую юбку, которую жильцы называли платьем, потому что она носила еще такую же черную кофточку с широкими, немного поменьше поповских, рукавами. В ушах ее сережек не было; но на левой руке, на указательном пальце, находилось постоянно кольцо польского серебра - знак ее вдовства.

Пелагея Прохоровна помолилась на образа и поклонилась хозяйке и женщинам, которые при входе ее в комнату замолчали.

- Што тебе? - спросила хозяйка охрипшим голосом, наливая в чашку кофе.

- Пусти на квартиру.

- Тесно! - ответила хозяйка и принялась пить кофе, не спуская глаз с Пелагеи Прохоровны.

Пелагея Прохоровна ступила шаг вперед и оглядела женщин. Женщины все незнакомые: в том вагоне, в котором она ехала, этих не было.

"И куда это народ делся? Сколько ехало баб одних, а здесь ни одной нет", - подумала она и обратилась снова к хозяйке:

- Скажи, пожалуйста, хозяюшка, Питер ли это?

Хозяйка засмеялась, разлила кофе и закашлялась так, что принуждена была выйти вон, во двор; женщины захохотали; щеки Пелагеи Прохоровны покраснели.

Оглушенная дружным хохотом всех женщин, Пелагея Прохоровна ничего не нашлась сказать. Она чувствовала, что ее щеки горят. "Нет, это не Питер", - подумала она и взглянула на женщин; женщины шепчутся и хохочут. "Экие гадкие!" - подумала Пелагея Прохоровна и пошла было к двери, но ее ухватила одна женщина за сарафан.

- Ты куда приехала-то? - спросила она Пелагею Прохоровну, закрывая рот рукою, чтобы не хохотать. Наречие у этой женщины было тверское.

- Знамо, куда: в Питер везли на чугунке, - сказала сердито Пелагея Прохоровна.

- А заместо Питера ты куда попала?

- К чертям! - крикнула Пелагея Прохоровна.

Женщины снова дружно захохотали.

Пелагея Прохоровна вышла во двор и столкнулась с хозяйкой.

- О, штоб тебе!.. Чуть-чуть из-за тебя не подавилась! - крикнула хозяйка на весь двор.

- Ты это куда пошла-то? - крикнула она снова, увидав, что Пелагея Прохоровна идет с узлом к воротам.

- Уж я в другое место.

- В другое? Да ты заплатила ли мне за постой-то? - И хозяйка подошла к Пелагее Прохоровне.

- За какой?

- А вот за какой! - И она толкнула Пелагею Прохоровну к флигелю.

В это время из дому в оба окна смотрел народ - в одно мужчины, в другое женщины.

- Да ты што дерешься-то всамделе? - крикнула Пелагея Прохоровна и замахнулась, но хозяйка успела отвернуться.

- Хошь, я городового позову?

- Зови хошь черта! - Пелагея Прохоровна пошла.

- Послушай, белоручка, куда ты пойдешь-то? - сказала хозяйка ласково.

- Куда-нибудь… Только с такой драчуньей и с такими зубоскалками я ни за что не останусь.

- Ладно…

Пелагея Прохоровна вышла за ворота и задумалась: куда ей идти, направо или налево.

В это время из кабака вышел молодой здоровый кабатчик, с длинными, гладко причесанными волосами, с небольшими усиками, закрученными кверху, в ситцевой белой рубашке, в жилетке, в драповых брюках и в белом холщовом фартуке.

- Дура ты, дура оголтелая! Ты должна спросить добрых людей, где можно пристанище иметь. Ты посмотри, все ли у тебя цело в узлу-то! - проговорил он скороговоркой, обращаясь к Пелагее Прохоровне, и Пелагея Прохоровна подумала, что и в Питере есть добрые люди.

- Ну, что ты стоишь-то? Ты посмотри: все ли цело в узлу-то.

- Да я его все в руках держала.

- Должно быть, ты еще не знакома с питерскими мазуриками?

На улицу из двора вылетела хозяйка Артемьевна и, остановившись около самого крыльца перед кабатчиком, плюнула ему в лицо и с яростию проговорила:

- Подлый ты человек! Мазурик!!. Кто воровские вещи принимает?

- Ты сперва уличи… У кого, как не у тебя, по ночам обыски делают. Слушай, баба: иди наискосок; там ты будешь спокойнее, - проговорил кабатчик, обращаясь к Пелагее Прохоровне, и потом ушел в кабак.

Артемьевна рванулась было в кабак, но кабатчик толкнул ее с крыльца, проговорив с достоинством, приличным хозяину питейного заведения:

- Куда?!. Ты сперва в баню сходи, потом лезь ко мне.

Ярость Артемьевны была велика. Она несколько минут топталась перед крыльцом кабака, ворча как собака, не могущая изловить кошку, забравшуюся на крышу после большой царапины, которою та угостила собаку.