Митя стоял у ворот и глядел в степь. Ветер за его спиной гонял по двору пыль и солому, стучал где-то в доме оконной створкой. Дом, сложенный из дикого степного камня, был больше похож на сарай. Во дворе, огороженном забором из такого же степного камня, лежала разная рухлядь, старая телега, какие-то горшки, род навесом стоял мотоцикл с коляской. Над домом, над соломенной крышей, на высоком шесте висел белый с краскам крестом флаг. Вокруг, насколько хватало глаз, тянулись голые, выжженные солнцем холмы.

Митя все смотрел, не отрываясь, в одну точку. Там, где-то в километре от него, на гребне холма стоял человек и тоже смотрел в его сторону.

Митя прошелся по двору. Подбросил дров в летнюю печь, поставил на огонь чайник. Старая собака зевнула лениво в тени под сараем. Митя подошел к полуразрушенному забору и снова посмотрел на дальний холм. Человек по-прежнему был там. Он стоял неподвижно и смотрел на Митю. Митя внимательно оглядел пустые холмы, но вокруг больше никого не было. Только внизу, под холмом, что-то пылило. Присмотревшись, Митя увидел несущуюся вскачь бричку и мужика, нахлестывающего лошадей: Бричка приближалась к дому…

Кони внесли бричку прямо во двор. Стоявший на ней в рост мужик осадил коней и прыгнул на землю. За ним соскочил парень пет двадцати. Вдвоем они сняли с брички еще одного мужика и быстро перенесли его на каменный стол, врытый посреди двора.

Митя бегам вынес из дома потертый кожаный саквояж. Подойдя к столу, он склонился над мужиком. Тот лежал на стеле смирно, сложив на груди руки. Лицо его почернело, он молча глядел в небо. Второй мужик и парень стояли над ним и тоже молчали.

— Вот, умирает, — сказал второй мужик, тот, что гнал коней.

Сняв с головы кепку, он отер ею свое лицо и снова надел кепку на стриженую голову.

— Вижу, — ответил Митя, щупая пульс умирающего. — Много выпил?

— Сорок дней пил, — ответил мужик в кепке.

— Александр Иваныч, чего молчишь? — позвал Митя умирающего. — Где болит?

Александр Иванович слабо потрогал пальцем грудь и снова замер. Митя быстро достал из саквояжа шприц, коробку с ампулами.

— Чего пил? — спросил он.

— Затосковал чего-то и запил, — снова ответил мужик в кепке, — Сорок дней пил не просыхая. Вот, теперь помирает.

Митя сломал ампулу, набрал из нее в шприц. Спустив с умирающего штаны, вколол ему в ногу. Тут же набрал из второй ампулы. Задрав рубаху, вколол ему в вену на руке. Александр Иванович даже не пошевелился. Он лежал все так же тихо и не мигая глядел в небо.

— Кончается он, сердце не держит! — Митя с тревогой взял его руку, — Эх, в реанимацию его надо, помрет он у меня!

— Поздно привезли, — мужик в кепке почесал затылок.

— Ты еще вколи, может, отойдет, — тихо сказал парень.

Александр Иванович закрыл глаза.

— Ты чего? — позвал его Митя.

Он потряс его за плечи. Ударил два раза по щекам, наотмашь. Александр Иванович лежал тихо, только голова его мотнулась слабо.

— Помер что ли? — спросил мужик в кепке.

— Вдувай ему воздух в рот! — крикнул Митя парню.

Наложив руки умирающему на грудь, он стал делать.

массаж сердца.

— Ну-ка, погоди, — остановил его мужик в кепке.

Он поднял умирающего, усадил на столе, придерживая одной рукой за шею, и, размахнувшись, ударил его кулаком в сердце. Александр Иванович дернулся и, открыв глаза, посмотрел измученно на Митю. Мужик снова положил его на стол.

— Вот, — сказал он, — я его, пока довез, два раза уже так приводил в себя. Я уж его и спиртом, и молоком, и уксусом отпаивал. На лед клал, в бане парил, ничего не помогает, помирает, собака. Может, его током попробовать?

— Зачем током? — Митя удивленно посмотрел на мужика.

— Кровь от тока заряжается и сердцу слабнуть не дает, — объяснил мужик. — Я всегда или пчелами, или током лечусь.

Митя склонился над умирающим, поглядел ему в глаза.

— Александр Иванович, ты чего меня пугаешь? — спросил он тихо. — Ты так больше не делай, понял?

— Помираю я, — ответил тот едва слышно.

Митя огляделся. Мужик и парень смотрели на него, ждали молча.

— У меня и лекарств нет, — растерянно сказал Митя.

Он отошел от стола, постоял, глядя на огонь в летней печи. Нагнувшись, поднял с земли железный прут и сунул его одним концом в пень.

— Вот, помирает батя, — сказал парню мужик в кепке. — Жалко батю-то? Батя у тебя хороший, помрет, вот тогда хватишься! Чего молчишь-то?

— Ох и дурак ты, Филипп Ильич! — в сердцах сказал парень. — Редкостный дурак. Тебя за деньги показывать надо, а еще лучше — убить!

Митя достал из саквояжа скальпель. Склонившись над умирающим, он взял его за голову и осторожно надрезал ему виски. Кровь еле-еле потекла из надреза по впалым щекам Александра Ивановича. Он лежал, запрокинув голоде, и с тоской смотрел в небо. Потом снова закрыл глаза.

— Ты это брось! — сказал Митя. — Сорок дней пил, а теперь помирает.

Он расстегнул на умирающем рубаху и задрал ее до подбородка.

— А ну держите его! — приказал он мужику и парню. — За руки, за ноги держите, крепко!

Он подошел к печи и, обмотав руку тряпкой, достал из огня накалившийся прут. Мужик и парень навалились на умирающего. Прижав его к столу, они смотрели на Митю.

— Крепче держите! — крикнул, им Митя.

Он взял умирающего за волосы и прижал прут раскаленным концом к его голой худой груди. Александр Иванович выгнулся дугой, забился страшно. Рот его открылся, но крик не шел из юга Жилы на его шее страшно вздулись, кровь двумя тонкими струями брызнула из надрезанных висков, и только тогда Александр Иванович закричал.

— Молодец, молодец! — радостно подбадривал его Митя. — А ну громче! Молодец! — Он отшвырнул задымившийся прут.

Умирающего отпустили. Он вдруг сел и попытался соскочить со стопа, но его снова уложили. Он все кричал, всхлипывая, и мотал залитой кровью головой. Все тело его содрогалось, покрытое крупными каплями лота.

— Все, Александр Иванович, все, — успокаивал его Митя. — Теперь дыши. Дыши, родной, теперь не помрешь!

Он изложил на ожог повязку, обтер лицо больного от крови. Тот стонал и дико косился на Митю глазами.

— Одевайте его, — сказал Митя парню.

Он прошел по двору к сараю, на стене которого был прибит рукомойник, и стал споласкивать руки.

Когда он вернулся, Александр Иванович уже сидел на столе, тихий и светлый. Временами он крутил головой от боли, кряхтел и прижимал руки к груди. Мужик в кепке и парень улыбались, глядя на него.

— Покурить бы, — сказал больной.

Мужик в кепке протянул ему папиросу, дал прикурить. Александр Иванович затянулся. Улыбнулся, закашлявшись.

— Я уж думал помру, — оказал он виновато.

— Так тебе и дали помереть! — засмеялся мужик в кепке. — Доктору Дмитрию Васильевичу спасибо! — Он повернулся и хлопнул по спине парня. — Ожил батя-то, так что давай, вези доктору свинью.

— Сам знаю, чего везти, — огрызнулся парень.

— Знаешь-не знаешь, а свинью вези! Хорошая, Дмитрий Васильевич, у них свинья, та, что помоложе! — объяснил мужик Мите.

Митя махнул рукой.

— Езжайте уж, — сказал он и погрозил больному пальцем.

Докурив, мужики затоптали папиросы, пожали по очереди Мите руку.

— Спасибо тебе, — сказал парень.

Они взяли осторожно больного и быстро понесли его к бричке.

— Ну прощай, — крикнул мужик в кепке. — Про свинью-то не забудь, ту, что помоложе бери! — И он стегнул коней.

Бричка выехала за ворота, покатила по холму вниз, Митя подошел к забору, провожая ее глазами, и вдруг нахмурился. Вдали, на холме, все так же стоял человек и смотрел в его сторону.

Митя отнес инструменты в дом. Вышел, держа в руках миску, свистнул собаку. Та подбежала, радостно виляя хвостом. Он поставил миску на землю, постоял, наблюдая, как ест собака. Снова подошел к забору. Человек, стоявший на дальнем холме, пропал. Митя внимательно оглядел холмы, но никого не увидел.