Маленький свирепый грек с усами подошел к Сергею, оглядел его полуголое тело, ушел. Тут же вернулся, швырнул Сергею замасленный комбинезон, стоптанные сапоги и лопату.
Сергей не мог двинуться.
К нему подбежал маленький быстрый кореец, легко поставил его на ноги. Помог одеться, вставил в руку лопату и пропал.
Грек тотчас взял Сергея за локоть и повел его к огромной куче угля, оглядел его еще раз, отнял лопату, махнул куда-то.
На Сергея тут же положили огромный мешок. Сергей едва устоял.
Его толкнули в спину и он, шатаясь, пошел туда, куда шли все, с каждым шагом готовясь упасть.
Но вот он уперся в машину. Кто-то помог ему освободиться.
Он, держась за машину, откашлялся. Никто не смотрел на него. Люди вереницей носили мешки.
Сергей поплелся обратно. Понес второй мешок…
Солнце садилось в пустыню, а люди все носили мешки…
Стемнело. Все разом оставили работу и пошли куда-то.
Сергей рухнул, потеряв сознание.
Кто-то пнул его.
Сергей дернулся, приподнялся. Над ним стоял грек. Он держал канистру и кружку. Он помахал кружкой перед лицом Сергея.
Сергей протянул руку, но грек усмехнулся, поманил кружкой вверх.
Сергей собрал последние силы, встал.
Грек дал ему кружку. Сергей, захлебываясь, выпил ее целиком и побрел вслед за греком за бетонный барак.
Там, под брезентовым навесом, сидело человек тридцать. Все молча ели что-то из алюминиевых мисок.
Сергею тоже сунули миску, ложку, хлеб.
Он стоял на коленях не в силах двигаться и, наклонившись лицом, ел прямо из миски.
Через несколько секунд он отвалился на бок и заснул.
Полдень. Люди идут за барак, в тень — отдыхать. Сергей, весь в угольной пыли, ложится ничком, стонет.
Рядом садятся, ложатся люди.
Сергей уже спит.
Вечер. Сергей сидит у стены, выбросив ноги и руки.
Губы его потрескались, лицо стало медным. Он поднимает руки и глядит на ладони, стертые до мяса.
Полдень. Сергей жадно ест из миски. Встает, берет еще хлеб.
Он высох, лицо его осунулось, заросло рыжей щетиной. Глаза его тупо смотрят перед собой. Он лениво машет перед лицом рукой, отгоняя мух.
Утро. Все еще спят под тентом на кошмах и попонах. Сергей лежит на локте, смотрит в степь.
Затем встает, идет к очагу, около которого возится повар-узбек, и берет из мешка горбатый кусок хлеба. Узбек косится, но молчит.
Сергей насаживает хлеб на проволоку, мочит водой, посыпает солью, жарит на огне.
Он лопатой бросал уголь в тачку. Наполнив, покатил в гудящую темноту бетонного барака.
За угольной кучей на корточках в кружок сидели четверо и по очереди курили анашу.
Один брал самокрутку, затягивался медленно, долго, потом волнами, взахлеб вдыхал в себя дым, закрыв глаза, передавал другому.
Они уже «поплыли», судя по их лицам и позам.
Сергей вернулся с пустой тачкой.
Снова принялся за лопату. Работал спокойно, размеренно.
Вдруг из-за угольной кучи выбежал один из тех, кто обкуривался, прыгнул через тачку и бросился в барак.
За ним гнался другой, с ножом. Глаза бешеные, на губах пена.
Увидев Сергея, он, не останавливаясь, бросился на него.
Все случилось очень быстро.
Сергей, не успев опомниться, с размаху ударил его древком лопаты в лоб так, что оно разлетелось на части.
Тот упал в уголь.
За ним выскочили еще двое и кинулись на Сергея.
Первый молча нагнулся за тяжелой глыбой антрацита.
Сергей подскочил и с размаху ударил его сапогом в голову. Тот опрокинулся.
Другой, огромный, заросший до глаз, чечен, выхватил из кучи угля лом.
Он завизжал как свинья и забрызгал слюной, притоптывая, словно заводил себя, разгоняясь на месте, потом наклонился и, держа наперевес лом, как кабан, рванулся к Сергею.
Сергей оглянулся, нагнувшись, пошарил руками в угле — ничего. Бежать было поздно.
Сергей закричал тоже, рванул тачку и что было силы, толкая ее перед собой, тараном пошел навстречу.
Лом раздробил доску в щепы, но тачка с углем, как локомотив, сшибла чечена, отшвырнула назад и, перевернувшись, завалила углем.
Сергей отпустил ее рукоятки, выпрямился, огляделся.
Люди работали, не обращая внимания на драку. Колесо у перевернутой тачки еще крутилось.
Сергей сел, вытер пот, закурил и оглядел лежащих.
— Эй, — позвали его.
С другой стороны барака, около груженого КамАЗа, укрытого тентом, стоял грек и высокий рыжий немец.
Сергей, оглядываясь на лежавших, подошел к ним.
Он держался настороженно.
Грек достал из кармана брюк пачку денег, перевязанную резинкой, развязал и достал пять червонцев, протянул Сергею.
Сергей осторожно взял деньги.
Немец похлопал его по плечу, подталкивая к машине.
Сергей пошел за ним, оглянулся.
Грек пошел в барак.
Один из тех троих на четвереньках полз за угольную кучу. Чечен, приподнявшись, снова упал, а третий быстро кидал руками уголь в тачку.
Немец сел в кабину, завел двигатель. Сергей сел тоже, спрятал, наконец, в комбинезон деньги.
Машина рванулась, поднимая пыль.
Оставляя за собой рыжий шлейф, машина шла по каменистой пустыне.
Сергей и немец молчали. Немец правой рукой, не глядя, потянулся назад, подвинул магнитофон, поставил кассету.
Заиграл рок.
Немец почесал грудь, кивнув головой и заржал. Глянул на Сергея, потянулся, прибавил звук.
Музыка ревела, рвала душу.
Немец в такт музыке дергал головой.
Машина шла по пустыне, как танк, напрямую, без дороги.
Мимо пролетело несколько юрт. К ним рванулась собака и отстала. Слева, пустив коней галопом, прошло четверо всадников.
Еще юрты.
Женщины у юрт визжали и прикрывали платками лица.
В маленькой луже стояло десятка два голых детей. Они все, увидев машину, заорали, замахали руками, а один, выбежав из лужи, принялся мочиться в сторону машины.
Слева рядом шли верблюды.
Музыка ревела. Немец дергал плечами.
Машина неслась напрямик.
Они остановились в каком-то поселке у скважины. На скважине стояла труба. Из трубы в яму хлестала вода.
— Давай, — немец кивнул на воду.
Сергей вылез, снял куртку.
Немец уже в трусах вылез с другой стороны, замер, поднял палец:
— O! Моя любимая.
Снова заиграл рок.
— Давай, давай, — крикнул немец и снял трусы. С мылом побежал к яме, залез в нее под струю, заорал.
Сергей тоже разделся. Под брюками у него оказалось сразу голое тело. На ногах вместо носок были портянки. Тело его стало сухим, крепким.
Они мылись, плескались.
Немец тер Сергею спину. Потом наоборот.
Сергей брился.
Немец кинул ему пару чистой одежды, туфли.
Вокруг машины уже стояли дети, женщины. Они внимательно следили, как мужчины одевались.
Уже из кабины немец спросил рыжеволосую женщину.
— А чей поселок?
— Тарбеево. Тарбеевы мы.
— Ну и что Тарбеево? А что, бляди у вас есть?
— Есть. Есть пляти, — обрадовалась она и стала показывать на женщин, стоявших поодаль. — Фот эта плять. Фот эта. Фот эта…
— А сама-то как?
— И я, и я плять, — весело закивала она головой. — Вся Тарбеево плять!
Немец захохотал, крутя головой, и нажал газ.
Машина рванулась по проселку, вырвалась на шоссе.
Сергей сидел чистый. Лицо коричневое, только светлые полоски возле глаз и выгоревшие брови.
Машина шла по шоссе. Около поселков у дорог стояли дети. Они кричали, махали руками и бросали в машину камнями. Немец, пугая их, сигналил, но скорости не сбавлял.
Справа осталось озеро с камышами и серебряными бликами на воде. Над озером поднималась стая гусей.
