— Тварь, убить меня хотел! Убить хотел…

А Андрей все съезжал и съезжал на пол, с удивлением глядя на гладкую деревянную рукоять, торчавшую у него в груди:

— Тварь, убить хотел, вот ведь… убить хотел… — Коля дрожащими руками налил в стакан водки.

Андрей закашлял на полу красным.

— Испачкает все. — Второй, приподнял его, прислонил к стене. — Мешок надо. От шубы…

Он выбежал в комнату. Коля выпил наконец водки, задышал, наклонился, разглядывая Андрея:

— Ну что? Говорил, не лезь… Убить хотел…

— Дурак… — Андрей хрипел, дотянувшись до груди. — Вытащи.

Вернулся второй с большим, прозрачным мешком из толстого полиэтилена, вытряс на пол крошки нафталина.

Вдвоем, торопясь, они надели мешок на ноги Андрею, помогая ему, подняли вдвоем, натянули хрустящий полиэтилен до горла, снова посадили, второй с трудом, упершись коленом ему в грудь, вытащил широкий мокрый нож, что-то захрипело в его груди, светлые розовые пузыри вышли горлом, Андрей уронил голову.

— Главное, чтоб дыр не было, — сказал старший парень, проверь мешок. — Кончать надо…

— Как?

— Как, как. Голову придержи, — он взял покрепче нож.

— Подожди. Может, не надо?

— Ну давай «скорую» вызовем! — зло крикнул он. — Нежный?

— Подожди. — Коля взял стакан с водкой, наклонившись, влил Андрею в пузырящийся рот.

Тот, закашлявшись, захрипел, пришел в себя, глянул на них жалко, грустно.

— Кончать надо, — торопил старший.

— Подожди…

— Постойте, — Андрей сказал тихо. — Не убивайте… — голова его моталась непослушно, полиэтилен прилип к животу, бурый, как на оттаивающем мясе. — Мне еще надо… — Он вдруг замер, глядя на их склонившиеся лица, на нож, взгляд его стал тоскливым.

— Ну все, — сказал старший, взял его за волосы.

— Ладно… — ясно сказал Андрей, он что-то делал руками в мешке. — Сейчас… — он наклонился, кусая что-то, потянул, вытащил зубами матовое кольцо с алюминиевыми усиками.

Они смотрели с удивлением, ждали, а он падал набок, и, когда упал, из мешка выкатился глухо черный ребристый лимон.

Он замычал, пополз, быстро двигая локтями, из мешка в коридор, хрипя, в глазах его была тоска, а за ним на полу на четвереньках сидел над гранатой Коля, зажмурившись, визжал как свинья; другой, закрываясь руками, отступал, отступал к стене…

Ахнуло широко, тяжелым ударом отозвалось в квартале, пугая птиц, останавливающихся, оглядывающихся людей, вылетели звеня в домах стёкла, выглянули головы, глядели со страхом на старый дом, в котором вынесло раму, и теперь из пустого проема выходил тихо желтый, сернистый, дым. Мужик, копавший в саду, выпрямившись, все хлопал в оглохшие уши, а вокруг него по свежей черной земле бегала с тоскливым воем собака.

В камере при тусклом желтом свете стоял смех. Женщины в одинаковых серых юбках и платках, сидевшие на табуретах, на двухъярусных солдатских койках, утирали руками глаза и смеялись, глядя на Таню, а она, в таком же сером, забравшись на стол, прохаживаясь, смеялась сама и все рассказывала им про море, про Москву, живо показывала жестами, какие женщины ходят и что носят и как на них оглядываются мужчины. Даже худая, хмурая старуха, сидевшая с самом углу в тени, когда никто не видел ее лица, улыбалась, вытирая шершавые сморщенные щеки, глядела счастливо.

Она и проснулась ночью первая от крика, сразу прошла к дверям, вызвала охранника. Когда зажгли свет и, гремя дверью, вошли охранники и врач, она, уже одетая, сидела в своем углу, безучастная, хмурая, даже не глядевшая на столпившихся в проходе женщин.

Они молча расступались, давая дорогу врачу, который прошел к койкам, отодвинул босую, одиноко плакавшую девушку и, тяжело кряхтя, наклонился, встав на колени, полез под койку, разглядывая Таню, лежавшую на животе с задранной к сетке головой, повесившуюся на полу на таких коротких шнурках, что едва хватило на петлю…

Над полем, широким, гладким, висело в белесой мгле солнце, у края стояли самолеты. Спустившись по трапу, они встали на бетоне, заспанные, помятые, оглядываясь с тревогой и надеждой. Старший группы, высокий седой мужик, застегнул пиджак, поправил хмуро галстук, но сам тотчас, привставая на цыпочки, стал смотреть на дальнее в конце поля плоское здание с мачтой.

Некрасивая рыженькая девушка в светлой форме повела их в серый автобус. Витя пошел последним, в руке он нес авоську со скатанным в ком плащом.

В автобусе с ним рядом сел высокий аккуратный парень, туг же стал трогать ручки кресел, обивку, кондиционеры. Автобус тронулся плавно, бесшумно.

— Н-да, — Витя с грустью смотрел в затемненное окно. — А у нас в Тамбове осень уже… Клены красные, на озере утки, тихо… Н-да.

Парень отодвинулся от него.

Они вошли в просторный пустой аэропорт, встали у стеклянных дверей, оглядываясь, рассматривая пластиковые стойки. Людей почти не было, стояла чистая проветренная тишина, лишь где-то через электронный проигрыш тихий стеклянный голос объявлял что-то на чужом языке.

— Что же у них воняет так! — объявил вдруг Витя, задрав голову и нюхая воздух. — Клопов они травят, что ли?

— Тише, — сборвал его кто-то.

Они все стояли и глядели на автоматический сортировщик, выкладывавший на линию чемоданы. Витя отошел от них, пошел вдоль матовой стены, размахивая авоськой…

— Виктор, вернитесь! — окликнул его руководитель группы. — Я же сказал не расходиться.

— Я по нужде, — Витя обернулся хмуро.

— Мы же договорились! — руководитель говорил раздраженно. — Или я буду отправлять вас домой.

— Ну и ладно… Я и сам поеду. — Он пошел дальше, разглядывая указатели, свернул за угол, поколупал ногтем светящийся витраж. — Подумаешь, цаца какая…

В баре было так же чисто и пусто, он, разглядывая сверкающие витрины, сел за стойку. К нему тотчас подошел улыбаясь высокий негр, весь в чем-то белом, крахмальном. Витя оглянулся, ища того, кому он улыбается, но никого не было, негр улыбался ему.

Витя, положив сетку, пошарил деньги в карманах.

— Попить чего, — сказал он, тоже на всякий случай улыбнувшись.

Так они улыбались друг другу некоторое время.

— Попить бы чего, — снова сказал Витя, почесав затылок, показал что-то руками, огляделся…

— Н-да… Ладно, налей что ли водки.

— Уодка? — переспросил негр.

— Я, — кивнул Витя. — Яволь… То есть да.

Негр улыбнулся еще шире, поставил высокий стакан, налил на два пальца из длинной бутылки, поймал щипцами лед:

— Айс?

— Нет, — Витя покачал головой. — Ты уж, брат, весам со льдом пей. — И показал на стакан: — Налей еще, не жадничай…

Негр улыбнулся совсем уже широко, долил еще.

— Н-да, — Витя взял стакан, покачал головой, приспосабливаясь к стакану, понюхал его. — Рюмок что ли нет?

Дохнув, он выпил все, поморщился, подышал в кулак, поставил стакан.

Негр тут же налил ему еще.

— Спаиваешь? — Витя поглядел на него. — Ладно… Поставь чего-нибудь. Музыка… Музыка!

Тот смотрел на него вопросительно.

— Ну Гленн Миллер… Ну? «Серенада солнечной долины»…

Тот покачал головой, пожал плечами.

— Ну как же это вы? Гленн Миллер… Н-да.

Он порылся в карманах, достал папиросы, продул одну.

Негр, улыбнувшись, протянул ему зажигалку, отошел.

В дверном проеме мимо уже пробежал один из группы, по-видимому, разыскивая его, а Витя, все сидел на стуле сгорбившись; курил покачиваясь, шевелил губами, шепча что-то непонятное, и все глядел, глядел, глядел.

— Дюба-дюба… Дюба-дюба.

— Дюба-дюба… Дюба-дюба.