Наконец с Иаковом Стюартом случилась история, весьма обыкновенная с волокитами: он встретил девушку, относительно говоря, честную и если не особенно строгих правил, то настолько расчетливую, чтобы, завлекши его в свои сети, опутать ими и заставить шалуна купить блаженство взаимности ценою законного брака. Эта чопорная, расчетливая особа была дочь государственного канцлера лорда Кларендона мисс Анна. Король позволил этот брак и признал его законным. Уступая требованиям своей возлюбленной и ее почтенного родителя, Иаков, со своей стороны, тоже был не совсем чужд довольно хитрых расчетов. Лорд Кларендон, надобно заметить, был любим народом за то, что постоянно отстаивал его права от насилий со стороны королевской власти, ратовал за его привилегии. Женясь на его дочери, Иаков надеялся привлечь на свою сторону народных трибунов и… ошибся в расчете. Англичане, пресвитериане и пуритане в одинаковой степени ненавидели его за неуважение к их вероисповеданиям и за явную приверженность к католицизму. Женитьба не имела на характер Иакова ни малейшего влияния, и он оставался прежним ветреником, несмотря на то что был уже и отцом двух дочерей: Марии и Анны, впоследствии времени выданных замуж, первая — за Вильгельма Оранского, вторая — за принца датского. Женатый Иаков почти одновременно имел связь с некоей миссис Сидли (Seediey) и мисс Арабеллою Черчилль, дочерью лорда Черчилля, известного своими историческими сочинениями. На все протесты своей супруги герцог Йорк отвечал весьма лаконически, указывая на самого короля, коротавшего свой век в гаремах Сент-Джэмса, Ричмонда и Уиндзора.
«Не прикасайтесь к топору!» — говорил Карл I на эшафоте Уайт-Голла. Если бы эту фразу короля сыновья его, как завет, приняли в аллегорическом смысле, подразумевая под словом «топор» «народ», не было бы в Англии в течение сорока лет ни распрей, ни междоусобий, ни революций. Но Карл II своими деспотическими выходками дразнил народ, «играл топором», завещая своему преемнику срам и изгнание, пролагая тропу к престолу Стюартов династии иноплеменной… И самый этот престол — обагренный кровью отца, опозоренный братом, престол, сделавшийся мишенью для комьев грязи демократии, для колкостей парламентских ораторов, для ядовитых стрел пасквилянтов, какую он мог иметь привлекательность в глазах Иакова?
Кроме орды побочных детей обоего пола, иных законных наследников Карл II после себя не оставил, и брат его Иаков II взошел на престол, на котором народ приветствовал его довольно дружелюбно. В последние пять лет до своего воцарения Иаков как будто изменился к лучшему в нравственном отношении. В 1680 году он схоронил первую свою супругу герцогиню Анну и через два года сочетался браком с Мариею, принцессою Моденскою. Эта молодая красавица, умная, превосходно образованная, усердная католичка с примесью иезуитизма, в короткое время взяла верх над мужем и занялась его перевоспитанием. На первый случай она принудила его расстаться с фаворитками, что он отчасти исполнил, уменьшив свой гарем на две трети, и хотя сердце его все еще лежало к Арабелле Черчилль, но он в отношении к ней стал соблюдать более приличия, обходясь с нею с должною холодностью. Эта холодность, разумеется, не препятствовала ему тайно посещать Арабеллу и в беседе, с глазу на глаз, вознаграждать себя за обязательную скромность. Миссис Сидли, немедленно по восшествии его на престол, была уволена в чистую отставку с вознаграждением титулом герцогини Дорчестер. Оставив на своих местах всех министров предыдущего царствования, Иаков II дал торжественную клятву отечески заботиться о спокойствии и счастии народа, не стеснять его свободы и по мере сил содействовать всему, что только могло клониться к общественному благу. Эти обещания народ принял за чистую монету и выразил королю живейшую свою признательность. Многие города через своих выборных поднесли Иакову II адресы с выражением верноподданнических чувств и уверенности, что он мудрым своим правлением оправдает всеобщие, на него возлагаемые надежды. При этом отличилась депутация квакеров. Верные правилам своей секты, они сказали королю:
— Надеемся, что нам ты предоставишь ту же самую свободу совести, какую сам взял, и не будешь стеснять нас в угоду последователям иных исповеданий, точно так же, как и сам не стесняешься.
Иаков II действительно не стеснялся ни в деле вероисповедания (явно благоволя католикам), ни в обхождении своем с государственною казною. Парламент постановил, чтобы король Карл II, кроме выдаваемого ему определенного содержания, пользовался таможенным и акцизным сборами пожизненно. По закону его преемник был обязан сделать парламенту запрос: имеет ли он, король Иаков II, право пользоваться теми же самыми доходами, которыми пользовался его покойный брат? Но, опасаясь получить отказ или уверенный в согласии парламента, Иаков II самовольно объявил акцизы и таможенные пошлины своею собственностью. Парламент и общины ему не противоречили, однако же были не совсем приятно поражены этим пренебрежением к их правам и существующим узаконениям. Они утешались мыслью, что король, верный своей клятве, в своих сношениях с иностранными державами будет придерживаться иной политики, которой придерживался покойный Карл II, в особенности же расторгнет ненавистный союз с Францией… Ничуть не бывало!
Луиза де Керуаль, герцогиня Портсмут по-прежнему играла роль посредницы, а посланник Людовика XIV Барильон, поздравляя Иакова II с восшествием на престол, вручил ему подлинное письмо своего государя и 500 000 франков в виде субсидий. Английский король, тронутый до слез этой внимательностью державного соседа, выразил посланнику свою неограниченную привязанность и самое дружественное расположение к Людовику XIV. Лорд Черчилль, брат Арабеллы, был в качестве чрезвычайного посла отправлен в Версаль. Таким образом, союз с Францией, вопреки желанию народному, был и скреплен, и упрочен. Этими действиями, выставив себя в весьма невыгодном свете, Иаков созвал парламент и общины. Речь короля на этом собрании, льстивая и лживая, произвела на присутствовавших неприятное впечатление. Из нее они поняли, что Иаков II, несмотря на свои недавние обещания заботиться о благе поданных, совещаясь с представителями народа, становился к ним в те же самые отношения, в которых находился и Карл II. Другими словами, король давал понять парламенту и общинам, что не считает их ни за советников, ни за сотрудников, а только за исполнителей его неограниченной воли. Этот взгляд Иакова II особенно ясно был выражен в речи, обращенной к членам общин:
— Помните, господа, что чем вы усерднее будете исполнять мои желания, тем чаще мы будем видеться!
Первое желание Иакова II, выраженное парламенту, было отдача под суд Тита Оатса — доносчика на участников в заговоре папистов — и признание последних оклеветанными. В исполнение монаршей воли наряжена была особая следственная комиссия для пересмотра дела о заговоре, окончившая свои заседания оправданием папистов и приговором к позорному наказанию гнусного клеветника. Конечно, этим решением не воскресили безвинно казненных иезуитов и лорда Стаффорда, но на католиков оно произвело отрадное впечатление, в протестантах возбудило ропот. Покуда все это происходило в столице, королю угрожала великая опасность со стороны Шотландии. Граф Арчибальд Арджиль, приверженец герцога Монмута, проживавшего в Голландии, уведомил изгнанника, что время благоприятствует и он может прибыть в Англию для свержения с престола Иакова II и занятия его места. Мысль быть королем английским не покидала герцога с самых юных лет; он свыкся с нею, и как на родине, так и в чужих краях изощрял свой скудный умишко, приискивая всевозможные способы к ее осуществлению. При Карле II, как мы видели, не было заговора, в котором Монмут не принимал бы участия; все они не удавались, и каждый раз Монмут, благодаря предательству, увертывался от наказания. Изгнанный в Голландию, он вел переписку с шотландскими пресвитерианами, исправно извещавшими его о всех переменах в делах правительства, о взаимных отношениях короля и народа, наконец — о настроении умов. Штатгальтер Голландии Вильгельм Оранский, негодуя на Иакова II за его расположение к католикам и пренебрежение к владычествующему вероисповеданию его королевства, уже замышлял свергнуть тестя своего с престола, оправдывая это насилие своим сочувствием к народу английскому, в сущности же, имея личные виды на королевскую корону. Но Вильгельм действовал осторожно, со свойственными ему благоразумием и осмотрительностью. Слабоумный Монмут вздумал, как вороненок орлу в басне, подражать ему и подвергся той же самой участи. Роль защитника религии, взятая на себя герцогом Монмутом, не могла не возбудить к нему сочувствия англичан и шотландцев, и на него-то именно рассчитывал негодяй, по приглашению лорда Арджиля отправляясь в Шотландию. С 80 человеками вооруженных приверженцев, размещенных на трех канонерках, Монмут 11 июня 1685 года отплыл из гавани острова Текселя и высадился на берега Шотландии в Лиме. Немедленно по прибытии, чтобы разжечь народную ненависть к Иакову II, Монмут распространил прокламацию, в которой, называя короля врагом истинной церкви и злодеем народа, обвинял Иакова в поджоге Лондона (в 1666 году) и в отравлении Карла II. Вместе с тем он объявил народу, что готов до последней капли крови постоять за церковь и за права истинных ее сынов. Это воззвание произвело на фанатиков желанное действие, и до трех тысяч человек мятежников в несколько дней собралось под знамена Арджиля и Монмута. Располагая этими незначительными силами, последний двинулся к Эксминстеру, угрожая вторжением в английские пределы. При известии о движении мятежников парламент применил к Монмуту билль о покушении на цареубийство (bill of attainder), оценил его голову в 5000 фунтов стерлингов, дал королю субсидии на подъем армии, выступившей навстречу Монмуту под предводительством герцога Альбемэрль, сына Монка. Как бы в ответ на парламентский билль Монмут издал вторую прокламацию, в которой, именуясь настоящим Иаковом II, утверждал, что он законный сын Карла II и Люси Уольтерс, в удостоверение чего может предъявить и формальные документы. Нимало не поправив положение дела этой нелепой прокламацией, Монмут только усугубил свою вину перед законным королем, присоединив к мятежу и самозванство. Несмотря на обещание постоять за правое дело, Монмут, преследуемый герцогом Альбемэрлем, убегал от него как травимый заяц, безуспешно бросаясь то к Бату, то к Бристолю. Наконец, понуждаемый ропотом своих дружин, самозванец решился сразиться с королевскими войсками в Седжморе близ Бриджуотера. Кавалерия мятежников, предводимая лордом Греем, обратила тыл; пехота еще могла бы и небезуспешно сразиться с солдатами герцога Альбемэрля, если бы ею предводительствовал не Монмут, оторопевший, растерявшийся и сам подавший ей пример постыдного бегства (6 июля). Томимый усталостью и голодом, он скрылся от преследователей, но ненадолго. Блуждая по окрестностям Седжмора, он забрел в ров, поросший лапушником, бурьяном, крапивою, в изнеможении уснул и здесь был схвачен. Отправленный в Лондон, Монмут написал к Иакову II льстивое письмо, в котором изъявлял раскаяние, клялся загладить свое преступление верностью неподкупной, если только королю угодно его помиловать; умолял о позволении увидеть короля. Это желание пленника было исполнено. Монмут прибегнул к тому же самому маневру, который неоднократно выручал его из беды при покойном Карле II: плача и ломая руки, он ползал перед Иаковом II на коленях, целовал ему ноги, возбуждая в нем вместо жалости справедливое презрение. Монмут опять умолял о свидании со своим грозным судьею, уверяя коменданта Башни и всех сторожей, что ему достаточно сказать одно только слово, и король непременно его помилует. Из намеков жалкого труса можно было понять, что он намерен сделать донос на королевского министра лорда Сундерланда за его тайные сношения с Вильгельмом Оранским. И эта гнусная увертка не удалась Монмуту. Дорожа своей презренной жизнью, он отважился на третью, подобно второй, бесполезную подлость: объявив, что отрекается от ереси пресвитерианской и желает присоединиться к церкви католической. Зная, что Монмут в это время был бы готов перейти даже в исламизм, король совершенно безучастно отнесся к предложению преступника, говоря, что и отступничеством он своей головы не спасет.
