Явился ювелир. Не говоря ему, что перед ним куски искусственного золота, полковник попросил испытать подаренные ему и бургомистру куски металла. Ювелир, свесив их, попробовал па камне и крепкой водкой и произнес:
— Чистейшее золото! В обоих кусках 18 1/2 унции, стоимостью до 140 талеров… Если вам угодно продать их мне, я сию минуту отсчитаю вам эту сумму…
— Нет, нет! — воскликнули бургомистр и полковник, хватаясь за куски.
— Позвольте подарить вам небольшую крупинку! — любезно сказал Антонио, подавая ювелиру кусок золота с горошину величиной.
Ювелир, рассыпаясь в благодарностях, обомлел от восторга и по знаку бургомистра вышел.
— Прекрасно! — сказал полковник. — За подарок благодарим, но чем вы можете доказать, что это золото работы вашего графа?
— Еще проще, — язвительно возразил Антонио, — скажите, чтобы я сказал вам, из какого металла оно добыто и какие составы входят в приготовление философского камня… Вы уже слишком многого хотите!
Полковник покраснел.
— Виноват… — пробормотал он, — но сомневаться извинительно, когда речь идет о чудесах…
— Чудес тут никаких нет, я только хотел доказать вам, что шарлатанством и истинным адептом такая же разница, как между артистом и ярмарочным фигляром. Вы убедились?
— Убедились, что вы дали нам по кусочку золота…
— Сделанного графом Каэтани. Затем можете, когда он сюда придет, и лично с ним познакомиться.
— Скоро он намерен приехать?
— Недели через две. По его поручению я приискиваю ему квартиру.
— Если его сиятельству угодно сделать мне честь, — сказал бургомистр, — я с радостью предложу ему помещение у меня в доме.
— А я, — сказал полковник, — готов вам содействовать в доставлении его сиятельству всевозможных удобств.
— Весьма вам благодарен, господа! — покровительственным тоном отвечал Антонио.
Когда он уходил, полковник и бургомистр проводили его до сеней, напрашиваясь на продолжение приятного знакомства.
Прошло три недели.
В Берлине у профессора химии Галле сидело в гостях несколько ученых собратьев и вели шумную, оживленную беседу. Речь шла об алхимии, по поводу письма, полученного из Потсдама одним из собеседников и извещавшего о прибытии в этот город графа Каэтани. Народ толпился на улицах (писал очевидец) и приветствовал графа восторженными кликами.
— Шарлатан! Скоморох, — говорил доктор Вагнер.
— А если?.. — перебил его адъюнкт Герман.
— Никакого если быть не может! Вздор, обман, плутни.
— Как вы думаете, господин Галле?
— Не берусь судить apriori, почтеннейший collega! Письмо ювелира Розенкнехта и присланная им крупинка золота доказывают…
— Ничего не доказывают!
— Respicimus finem, господин Вагнер. Колумб говорил о существовании Америки — ему также не верили…
— Но можно ли сравнивать Колумба с каким-то итальянским бродягой?
— Ваши отзывы об этом графе — предубеждение или только suppositio, более или менее неосновательное. Положа руку на сердце, разве вы не занимались опытами металлической трансмутации?
— Каюсь! Тратил время и деньги.
— Неуспех одного не есть еще порука за неуспех другого. Да вы-то, господин Галле, тоже работали над философским камнем?
— Не скрываю. Мне не удалось, может быть, удалось графу. Мы с вами не так ставим вопрос. Речь о том: допускаете ли вы или нет возможность превращать металлы?
— Допускаю!
— Возможно оно?
— Вероятно… Только не какому-нибудь графу Каэтани.
— Nomina sunt odiosa? Почему же Каэтани не может быть адептом?
— Потому что итальянец не способен быть истинным ученым!
— Absurdum! Галилей, Торичелли, Альдровандус, Маттиоли, Гини… — вмешался Герман, считая по пальцам.
— Из-за чего мы спорим? — перебил профессор Хемнитц. — Чтобы судить—надобно видеть; чтобы видеть — надобно побывать в Потсдаме, и я непременно поеду на этих же днях; поеду инкогнито…
— И я с вами! — сказал Галле.
— Едва ли это к чему-нибудь приведет, — заметил Герман. — Настоящие адепты скрытны, а вы, как истинные ученые, недовольно вкрадчивы. Но если Каэтани действительно обладает философским камнем… Боже мой, какая тогда слава нашему веку!
Прошли два месяца. В ноябре того же 1698 года до сведения курфюрста Фридриха III дошло известие о том, что в Потсдаме проживает итальянский граф, умеющий делать золото. Именно в это время в его голове возник исполинский план возвести Пруссию на степень королевства… Деньги были нужны, а казна была истощена. Войти первому в сношения с иностранцем — этому препятствовало самолюбие курфюрста; ждать авансов со стороны алхимика не хватало терпения. Тем же самым профессорам: Галле и Герману курфюрст поручил, в качестве соглядатаев, посетить графа Каэтани, вызвать его на опыт и о последующем донести.[46]
В Потсдаме граф занимал целый дом. Когда Антонио доложил ему о приезде ученых, он попросил их прямо в свою лабораторию. С первого взгляда на графа гости почувствовали невольное отвращение. Графу Каэтани было под пятьдесят лет. Он был небольшого роста, кривоногий, смуглый лицом, со взглядом исподлобья. Его манеры и разговор резко противоречили его титулу. Стены лаборатории были увешаны ружьями, пистолетами, кинжалами и скорее походили на берлогу разбойника, нежели на жилище ученого. Галле и Герман отрекомендовались; сказали несколько комплиментов, на которые граф отвечал полуулыбкой.
— Труд и терпение, — сказал он, — вот главные мои помощники. В алхимии не участвуют ни духи, ни гномы… Все это глупости… Писали дураки, будто золото или серебро можно делать только из ртути… или, по-ученому, из меркурия!
— Стало быть, вы его фиксируете? — спросил Галле.
— Стало быть, фиксирую, а иначе из ртути ничего не сделаешь… ведь она бегает! — добавил граф с глупой улыбкой. — Вы пошлите взять в лавке бутылку ртути, а остальное уже мое дело. Эй, Антонио! — крикнул он своему секретарю, — разведи огонь в камине.
Секретарь его сиятельства, как видно, исправлял при нем и должность истопника. Огонь запылал в камине.
— У меня, — продолжал граф, — как видите, нет ни атаноров, ни плавильной печи. Тут вся штука в порошке. Белый для серебра, а красный для золота (он показал присутствовавшим две коробки, наполненные блестящими порошками — белым и красным).
Принесли ртуть. Вывалив ее в тигель и поставив его на уголья, граф принялся раздувать их; когда же ртуть начала нагреваться и разбрызгиваться, он всыпал в тигель большую щепотку белого порошка. Ртуть закипела, струя белых паров взвилась в трубу камина, а граф, захватив тигель клещами, вылил ртуть в чашу с водой.
— И готово! — сказал он с усмешкой пирожника, испекшего пирожок или оладью. — Теперь вместо ртути — серебро.
Действительно, на дне судна лежал сплавок серебра.
— Как хотите пробуйте — настоящий! — сказал граф, самодовольно подбочениваясь.
Галле и Герман не верили глазам.
— Но это чудо! — воскликнул первый.
— Что это за порошок? — неосторожно произнес второй. Искривив рот в глупую улыбку, граф показал ему нос:
— Так я и сказал! Дурака нашли. Вы вот ежели люди ученые, дойдите сами своим умом, а не загребайте жар чужими руками. Это серебро вы свезите от меня курфюрсту и скажите все, что видели. Я этой дряни… серебра т. е., могу ему наделать хоть на миллион талеров.
Галле и Герман переглянулись.
— А после обеда, — сказал граф, — я вам сплавлю кусок золота. Поменьше этого будет, но для опыта и того довольно. Я одному королю в три минуты смастерил слиток в пять фунтов. Помнишь, Антонио?
— Помню, — отвечал секретарь. — Он вам за это орден пожаловал.
— Ну, орденов-то у меня и так много! — усмехнулся Каэтани. — Да наша фамилия и без всяких орденов знаменита. Мой предок был другом и приятелем Годфрида Бульонского; они вместе Иерусалим, брали.
— Вы, говорят, много путешествовали? — спросил Галле.
— Да, почти весь белый свет объехал. Разные естественные науки изучал. Без них нельзя! Материалы тоже собирал для порошков, а в их состав входят все произведения царств природы. Всяких зверей надобно в золу пережигать и из золы извлекать соль… Трудная работа! У кого нет терпения, тот уж за нее лучше и не берись. Однако, Антонио, — сказал граф секретарю, — пойди к моей супруге и спроси, угодно ли ей принять господ ученых.