— Что важнее, — говорит он упрекающим его иноземцам, у которых он нашел приют, — что важнее: дать человеку жизнь или воспитание? Вы дали мне землю необработанную, бесплодную, я вам превратил ее в изобильную и плодоносную; я ее воспитал, облагородил. Кто же кому более обязан: вы — мне или я — вам?
Страсть переселяться существовала в немцах издревле. Бедность почвы и политические неурядицы побуждали жителей Германии целыми семьями переселяться на север, на юг, на восток и на запад… куда Бог приведет. Во время тридцатилетней войны это переселение особенно усилилось, и в числе многих протестантов, бежавших из Германии в северные государства Европы, был некто Готлиб Шумахер, переселившийся из Гамбурга в Копенгаген, в царствование короля Фридерика II (1588–1648). На родине Шумахер торговал вином; этим же промыслом занялся и в Копенгагене. Его погребок в короткое время приобрел известность; в числе посетителей, кроме моряков, военных, торговцев и студентов, бывали придворные служители, сообщавшие Шумахеру о том, что делалось при дворе, что слышно про войну, какие готовятся преобразования в Дании и т. д. С некоторыми из своих посетителей погребщик особенно коротко сошелся и по их милости стал известен некоторым из знатных господ и удостоился чести поставлять вина для их барских столов… Одним словом, Шумахер ужился в Копенгагене, вполне довольный судьбой и новыми своими соотичами. В 1635 году Бог дал ему сына Петра, восприемником которого от купели был один из знатных господ, покровительствовавших Шумахеру. Это кумовство породило в погребщике и жене его честолюбивые замыслы о том, какими бы способами вывести им в люди их единственного сына. Не торговать же вином крестнику вельможи; человеку, которому могут быть открыты все пути к достижению почестей на поприщах ученом, военном, гражданском или духовном. Ни наружностью, ни способностями Бог маленького Петра не обидел. Мальчик был миловиден, ловок, боек, остер на слово и понятлив. В школе, в которую он был отдан, учителя не могли нахвалиться его успехами и примерным поведением, а Петр в свою очередь не шутя гордился отзывами учителей и любил чваниться перед товарищами, особенно когда его назначали старшим по классу. Годы уходили; Шумахеры, отец и мать, старели, сын их рос, развивался и в семнадцать лет прилежно слушал лекции в Копенгагенском университете. По единодушным отзывам профессоров Петр Шумахер обещал сделаться замечательным юристом. О нем было доложено королю Фридерику III, и крестный отец Петра исходатайствовал у короля милостивое пособие, благодаря которому Шумахер имел возможность посетить университеты Германии, Франции и Англии. Было время — отец и мать гордились своим детищем, теперь Петр гордился перед ними, как будто стыдясь своего происхождения. По его настоянию отец прекратил торговлю и отстал от многочисленных знакомых; старуха мать не смела разговаривать о сыне со своими приятельницами, и Петр готов был отдать несколько лет жизни, чтобы из метрических книг вычеркнули невыносимые для его самолюбия слова: «сын погребщика»… Поняли бедные отец с матерью, что Петр — отрезанный ломоть, что это сокол, высиженный курицей, и не место ему на домашнем нашесте. Находясь за границей, он писал родителям очень редко; вовсе забыть их не мог, когда же и вспоминал, то не без желания поскорее избавиться от родных, а с ними и от стыда за свое рождение в погребке. Старое поколение всегда уступчивее молодого, оно недолго преграждало путь молодому честолюбцу: мать умерла, отец спился с кругу и скоро за ней последовал. По возвращении в Копенгаген Петр поклонился их могилам и вздохнул так, как будто тяжкое бремя свалилось у него с сердца. Мать и отец уже не хвалились даровитым сыном, но соотичи Шумахера, удивляясь его успехам в науках, постоянно прибавляли, ради усугубления похвал: «И сын простого погребщика!» Эти слова для Шумахера были хуже всякой брани, и краска ложного стыда выступала у него на лице каждый раз, когда он их слышал.
Благодаря ходатайству многих влиятельных лиц, Петр Шумахер получил место библиотекаря при собственном кабинете короля Фридерика III. Часто беседуя с ним, государь не мог надивиться его глубокому уму и обширным познаниям. Полагаясь на них, он поручил Шумахеру редактировать новый свод законов (Lex regia) и за долговременные его труды по этой части произвел Петра Шумахера в статс-секретари и правители собственной королевской канцелярии. Пришла пора, и сыну погребщика стали кланяться именитейшие вельможи; через его руки проходили все просьбы на королевское имя, и Петр, сортируя их, умел при случае вымогать у просителей более или менее щедрые благостыни. Любостяжание было развито в нем наравне с честолюбием. Король, любя Шумахера и покровительствуя ему, говаривал, что «этого человека не надобно баловать почестями и наградами, не то вознесется так, что с ним после и не сладишь!». Эти слова король нередко повторял и принцу Христиану, будущему своему преемнику. Когда Фридерик III слег в постель, сраженный предсмертным недугом, Петр Шумахер находился при нем безотлучно, и все акты, касавшиеся престолонаследия и посмертных распоряжений, были диктованы ему умирающим. В числе прочих документов король вручил ему книгу, запечатанную в пакет, для передачи принцу Христиану и кроме того особенное рекомендательное письмо, в котором были исчислены все заслуги Шумахера с поручением его вниманию нового короля. Это происходило накануне кончины Фридерика III, т. е. 8 февраля 1670 года. День был ненастный; хлопья мокрого снега били в окна королевской опочивальни, порывистый ветер скрипел флюгерами на дымовых трубах дворцовой кровли, нагоняя тоску на слушателя. Но мысли Шумахера были далеко не тоскливы. У смертного одра своего короля и благодетеля временщик мысленно пробегал события всей своей жизни, и они, в виде фантасмагорических картин, отчетливо и в ярких красках являлись его воображению.
Двадцать пять лет тому назад он был отдан в школу. Отец, поручая мальчика вниманию старшего учителя, просил его быть не слишком строгим к маленькому Петру, уверяя, что он и не заслужит никогда строгого взыскания. Оставляя сына в школе и- уходя домой, старик Шумахер крепко его обнял, несколько раз поцеловал и благословил на начало учения, предрекая мальчику, в случае успехов, блестящую будущность.
Через десять лет Петр Шумахер, прощаясь с отцом и с матерью, на королевский счет отправился в чужие края. Ему несносно докучливы были их напутствия и пожелания успехов и благополучного возвращения; он сознавал, что между погребщиком Шумахером и им, Петром, расстояние неизмеримое. Какая-то таинственная сила влекла юношу далеко от родного очага, чадом которого он считал себя вправе гнушаться, как человек новой породы, преобразованный и просветленный наукой.
Через шесть лет он возвратился в Копенгаген, и первейшие ученые не постыдились подать ему руку; ему — сыну погребщика; с ним беседовал король, лестно отзываясь о его дарованиях; король доверил ему хранение своей библиотеки.
Затем, чем дальше, тем выше и выше подымался Петр Шумахер на лестнице служебной иерархии. Чины, отличия сыпались на него градом. Ему, сыну погребщика, король поручил составление свода законов, катехизиса гражданского благосостояния. Ему король вверил сокровеннейшие государственные тайны; его он избрал и своим душеприказчиком.
«Чтобы из погребка достигнуть королевского кабинета, — думал Шумахер, — надобно, кроме ума и дарований, иметь особенную счастливую звезду путеводительницу; надобно быть избранником, и нет сомнения— судьба готовит мне славную, блестящую будущность. Я молод. В тридцать пять лет я, после короля, первое лицо в государстве. В сорок лет я могу быть и…»
Тут временщик призадумался. В его воображении мелькнул образ человека, еще недавно управляющего судьбами Англии; человека, приязнью которого дорожили монархи первоклассных государств Европы. Он был сыном пивовара; я — сын виноторговца (мечтал Шумахер); он умел владеть шпагой; я умею владеть пером; он для Англии; был олицетворением закона, не пощадившего и короля; я — законодатель датского королевства, отесавший краеугольный камень его благоустройства. Чем же я, Петр Шумахер, ниже Оливера Кромвеля?
