Мальчик сидел в своей комнате на полу и плакал. Он так давно плакал, что устал и даже не удивился, когда какой-то дядя сел на подоконник и свесил ноги в комнату. Это был солидный пожилой дядя с бородой, он был похож на старого ученого или даже на директора школы, а сейчас почему-то сидел на подоконнике десятого этажа и смотрел на мальчика.

— Здравствуй, ученик, — сказал дядя.

Наверное, все же директор школы, подумал мальчик и очень вежливо сказал:

— Здравствуйте! — и вытер слезы рукавом.

— Ты сказал слова? — спросил дядя.

— Да. — И мальчик опять заплакал. — Сказал! И теперь я заперт!

— Знаешь, ученик, люди заперты в своем теле до самой смерти, и мало кому удается это преодолеть. Люди любят быть запертыми, они сами себя запирают в строгие рамки, придумывают правила, мало им законов мироздания. Люди сидят всю жизнь взаперти и даже не стремятся выйти наружу. Но ты сможешь, меня прислали тебе помочь, если ты вдруг сам не справишься.

— Правда? — обрадовался мальчик. — Вы можете меня забрать отсюда?

— Я затем и прилетел, ученик. А давно ты сказал слова?

— Давно… То есть не помню, может быть, час назад или даже два.

— И до сих пор заперт… Странно, что заклинание работает так медленно. Обычно ученики превращаются сами, и я прилетаю только показать дорогу.

— Превращаются? В кого?

— В птицу, конечно! Нам же надо лететь.

— Вот здорово! В птицу! А мама мне сказала, что я превращусь в бандита, если буду так говорить.

— Мама? Ты рассказал все маме? — Дядя очень рассердился.

— Ну я же не знал, что это за слова! А мама меня заперла в комнате и сказала больше никогда так не говорить, потому что Мишка хорошему не научит.

— А что за слова ты сказал? — неуверенно спросил дядя.

— Я сказал «ебтвоюмать», — прошептал мальчик.

— Еб твою мать! — повторил дядя. — Опять ошибся окном!

— Ну и что?

— Ну и ничего!

— Ну и что!

— Ну и ничего!

— Ну и ладно!

— Ну и пусть!

Горка была противно-желтая, когда по ней съезжаешь и трешься штанами, она щелкает и стреляет. Еще раз вверх с разбега, и еще раз вниз, щелк-щелк и колется. Ну и ладно! Ну и пусть! Все равно не пойду домой, горка щелк-щелк и совсем меня застрелит, и так им и надо! Они даже не идут меня искать, думают, накатаюсь и приду. Они не знают, что это желтое чудовище стреляет. Ну и что, ну и ладно!

— Послушай, может, все же пойти поискать Цахи?

— Да ладно, что с ним будет? Небось на площадку пошел, с горки катается, играет с кем-нибудь.

— Уже темнеет, я схожу посмотрю, где он.

— Подожди, еще совсем светло. Иди ко мне, а то он сейчас вернется.

— Нет, я выйду посмотрю. Он уходил такой сердитый.

— Успеешь, иди ко мне.

Шелли совсем ничего не чувствует, она думает о мальчике на горке, вверх с разбега и вниз, вверх и вниз, сколько времени прошло? За окном совсем стемнело.

— Ты просто бесчувственный, ты его не любишь, конечно, это не твой ребенок! Где он теперь?! Где его искать?! Всех его друзей уже обзвонила, его нигде нет, звони в полицию срочно, ненавижу! Просто ненавижу!

Пока Юваль набирает телефон полиции, что-то громко говорит, записывает имя полицейского, Шелли бегает по площадке, заглядывает в ямы, продирается сквозь кусты. Ненавижу-ненавижу-ненавижу!

— Тетя! Подойди, я тебе что-то скажу.

— Ненавижу-ненавижу… Что?

На качелях сидит мальчик и лениво раскачивается, тормозя ногами. Да это же Ноам из Цахиного класса, как она его не заметила, качели ужасно скрипят, не заметила, не услышала.

— Да, Ноам, ты видел Цахи? Говори, ну, видел?!

— Мама Цахи, как тебя зовут? Ты только не волнуйся, ладно? Цахи катался с горки, часа три катался, пока мы тут играли, а потом в горке что-то бумкнуло и он исчез.

— Как это бумкнуло? Как исчез?

— Просто исчез и все. Он говорил, что эта горка стреляет, а не просто щелкает. Только не насмерть, а забирает куда-то, в какую-то страну. Не знаю, он не сказал в какую. Он сказал, что когда родители обижают детей, горка бумкает, и все.

Полиция искала ребенка по всему городу, по оврагу, по больницам и моргам. Его не было нигде.

Шелли звонила всем детям по списку по третьему разу, может, все же зашел. Но нет.

Бумкнуло и все… Как это — бумкнуло, и все? Как?!

Звонок в дверь. Цахи! Да, это он, Цахи, миленький, где ты был, уже ночь!

— Я с тобой не разговариваю! Где-где, на чердаке сидел у Ноама, у него родители уехали, вот я там и сидел, чтобы ему не страшно было. А потом Ноам пошел погулять, а я заснул, я уже знаешь сколько погулял. Мама! А пусть этот Юваль к нам больше не приходит!

— Алло! Шелли! Ноам у вас?

— Нет, я его видела поздно вечером на площадке. Цахи тут пропадал, говорит, что был у Ноама на чердаке, а вы уехали.

— Никуда мы не уехали! Папа сказал, что не купит ему ролики, потому что он за контрольную пятьдесят пять получил. А он обиделся и дверью хлопнул. Муж говорит, не бегай за ним, воспитывать надо, а я выбежала, когда уже темнело, понимаешь? Вижу, он на горке с твоим Цахи, я кричу: «Ноам!» — а на горке что-то бумкнуло, и все!

— Что все?

— Они исчезли оба!

— Но Цахи уже дома, и Ноама я видела поздно вечером. Цахи! Иди сюда!

— Не хочу!

Цахи все же подошел. Шелли наконец спокойно на него посмотрела. Его пальцы и лоб были желтые, как пластиковая горка, она взяла его за руку — щелк!

— Мама! Пусть Юваль уйдет! Ты знаешь, я теперь могу и сам исчезнуть, как только захочу.

Наверное, я мог бы стать похожим на вас.

В конечном счете все вы однажды становитесь похожими на меня. Я видел лорда Брюса незадолго до смерти: он был похож на меня. Вы бы удивились.

Все приходят ко мне, я ни к кому не хожу. Даже в гости не хожу. Даже когда меня приглашают. Хендерсон звал меня в гости, я не пошел.

Это было очень давно. Может быть, десять лет назад. Или двадцать.

Хендерсон умер.

Он умер какое-то время спустя после того, как звал меня в гости (а я не пошел). Все это было очень-очень давно.

У меня нет времени.

Я не знаю, который теперь час. Я не знаю, который теперь год.

Наверное, мне пятьдесят лет. Или сто.

Я помню, как строили лондонское метро.

Хендерсон жил в своем доме и каждый день ходил на работу. У него были жена и дети. Иногда он приходил ко мне поболтать. Тогда я жил на лавочке — третьей от эскалатора.

Хотя… Кажется, тогда еще не было эскалатора. Или был…

Ладно.

Теперь я сплю на пятой от эскалатора лавочке. От левого эскалатора — пятой. От правого — третьей. Справа от меня спит Кровавая Мэри. Иногда она ходит ко мне в гости. Я к ней не хожу никогда. Мэри говорит, что у нее был муж. Я в это не верю. Вы бы тоже не поверили.

Хендерсон был славный малый. Глуповат немного. Это было очень давно.

Он спросил, как меня зовут. Я как-то назвался. Он спросил, почему я здесь сплю. Я уже говорил, что он был глуповат? Ладно.

Я сказал: ну блин, я же должен где-то спать! Что за вопрос «почему?». — «Нет, но почему здесь, в метро?»

Такой он был мужик, Хендерсон. Задавал вопросы.