— Косец — молодец! Не сумневайтесь, тетко!

Сорока взглядом кольнула Апейку:

— Агитировать за колхоз прибыл?

Апейка воткнул косовище, затаил улыбку.

— Да нет же! Видите, помочь вот Миканору надо! По службе человек занят, а отец — старый!.. — Уловив хитрый, испытующий взгляд женщины, с усмешкой, доверительно наклонился к ней. — Ну, и, признаться, заработать хочу! Зарплата малая!

— Совсем обеднел: год не пил, два — не ел! В чем только душа держится! — Сорока подтрунивала так же игриво: понимала шутку. — Что ето власть твоя обеднела так?

— Да власть тут ни при чем! Дорого все! — Апейка видел: за шуточками баба выпытывает что-то, ждет, нарочито серьезно, озабоченно спросил: Может, вам надо помочь?

Она будто и не удивилась:

— Поможешь! Вспашешь с ладоньку — беду наведешь на Сорокину головоньку! Скосишь какую частицу — кулачкою назовешь молодицу. Мол, батраков нанимает — семь потов выжимает!..

— Вам, тетка, не страшно! — засмеялся в ответ на Сорокины присказки Апейка. — Вам сделаем исключение: у вас особые условия, вы — вдова!

— Вдова — сама себе голова! А как начнется коллективизация, дак не поглядите, скажете: иксплутация!

— Дак, может, теперь и мне эксплуатацию припишут? — в шутку перепугался Миканор.

— Упишут! Сама в сельсовет схожу! Начальству в уши нажужжу.

Как ни показывала себя беззаботной Сорока, пошла назад, чувствовал Апейка, недовольная: ничего толком и не вызнала! Вскоре за ней наведался Андрей Рудой; курил, рассуждал о большой политике, осторожно, дипломатично подходил тоже: какие важные дела привели сюда председателя райисполкома? Гомонил, суетился Зайчик; молчал больше, внимательно, вдумчиво слушал Чернушка; гостей за день перебывало у Апейки достаточно. Он все посмеивался, уверял: помочь Миканору приехал и заработать надо. Он видел, что никто не верит ему, и был доволен той загадочностью, которая росла вокруг него, вызывала к его визиту все больший интерес. С этой загадочностью росло будто и значение его приезда сюда.

Не было ничего удивительного в том, что под вечер, когда стала спадать дневная горячка, людей снова потянуло к Миканорову огоньку. Потянуло далеко не всех, многие из хозяев неотрывно приросли к своим возам, своим наделам, как некиим рубежам обороны, настороженно следили издалека, будто ждали вражеского нашествия. Огни, что неспокойно краснели по всему болоту, напоминали Апейке бивуаки времен войны, как когда-то под Рачицей или под Микашевичами… Перед боем…

Видно, многих из тех, что сидели в обороне около возов, представляли у Миканорова огонька жены. Женщин было больше среди тех, кто окружал Апейку. Они держались вместе, то гомонили меж собой, то прислушивались к тому, что говорили мужчины с начальником; больше всех — Андрей Рудой, который добивался какого-то «научного» подхода…

— Дак скоро в коллектив нас погонят! — вломилась вдруг грубо Сорока. Апейка заметил: на людях она как бы похвалялась своей грубоватостью, смотрите, мол, какая я смелая!

Она обрезала Андрея, возмущенного ее некультурностью, намеренно резко повторила:

— Скоро?

Апейка спокойно, устало, с какой-то вялой усмешкой сказал:

— Не скоро.

— Не скоро? — Сорока на мгновение растерялась: не ожидала такого. Женщины заволновались.

— Не скоро. — В тишине, готовой взорваться, добавил:

Совсем не будут. Гнать — не будут.

— Неужели? — выказывая всем мудрость свою, не поверила Сорока. Не только не скрывала, — похвалялась: не верьте никто; я не верю, и вы не верьте!

Женщины, готовые было успокоиться, настороженно примолкли. Смотрели на Апейку, ждали.

— Не будут. Сами проситься будете — придет пора!

— Ага! — насмешливо отозвалась Сорока. Ее весело поддержали.

— Будете! — Пророческая уверенность Апейки заставила притихнуть.

— Да мы еще посмотрим: принимать или не принимать! — помог Миканор.

— Тетку Авдотью отставить надо сразу! — подал звонкий голос Хоня. Чтоб хорошенько попросилась!

— А как не будем проситься? — опередила Сороку горячая Чернушиха.

— Попроситесь! Увидите, где выгода, — попроситесь! Каждый ведь добра себе хочет!

Тут забурлил нетерпеливый, беспорядочный гомон. Казалось, никто никого толком не слушал, все говорили, иногда кричали, высказывали свое, передуманное; сыпала какими-то присказками Сорока, багровела Чернушиха, вертелся, дурачился Зайчик. Апейка и не заикнулся, чтоб унять волнение, ринуться защищать свое, сосал себе самокрутку из газеты, утомленный, с виду безразличный. Это злило и вместе с тем смущало; шум то нарастал свирепо, то падал, обессилев, — вскоре и совсем утих.

Как последний шум ветра, что промчался над лесом, было недовольное, удивленное:

— Чего ето в коллектив всех обязательно?

На щеках Чернушихи пылали два неспокойных пятна, глаза посверкивали, укоряли. Андрей Рудой помог Апейке, тоном знатока терпеливо разъяснил:

— Коллектив — ето чтоб нужду крестьянскую одолеть ловчей. Рычаг, так сказать.

— Ты, Андрей, помолчи! Сами знаем, что рычаг!.. Не у тебя спрашивают!

Апейка выпустил изо рта дым, сбил пальцем с папиросы нагар. Глянул спокойно, как бы не понимая:

— Так вам же, должно, говорили — чего!

— Говорить-то говорили. Да мы что-то не уразумели.

— Чего-то не можем уразуметь.

Видел, понимал: ждали, надеялись, — может, что-либо новое, не слыханное ни от кого, скажет. Может, тайну какую, никем не открытую, откроет. Ждали, — видел по глазам, что наблюдали за ним то с надеждой, то с недоверием, с неприязнью, — ждали не безразлично. Ждали, как всюду в эти дни. В другом ряду вдруг увидел удивительно знакомое лицо; вспомнил сразу: тот, что сидел когда-то в боковушке за помощь бандитам. Василь Дятел. Во взгляде парня, или уже мужчины, были и надежда и настороженность; настороженность как-то особенно бросалась в глаза, — видно, оттого, что посматривал он исподлобья. "Смотрит все также…" — мелькнуло невольно в мыслях.

— Чего ж тут не уразуметь такого? — будто удивился Апейка, стараясь придумать, как повести дальше разговор.

— Да вот не можем…

Помолчал. Было слышно только, как звенят комары. Ломило руки, спину. Вопрос сам возник:

— Уморились?

Не ждали этого. Не сразу будто и поняли.

— Чего тут. Известно… — отозвалось несколько голосов.

Среди них один был Василя Дятла. Отметил про себя между прочим: смотрит на него как на знакомого, не отрекается.

"Но доверия — не много…"

— И я. Я так, можно сказать, совсем… запарился… — Шевельнул плечами, не скрывая: — Спину, будь она неладна, ломит! — Он виновато, подтрунивая над собой, покачал головой, перед всеми признал слабость свою: — Запарился!..

— Ето я запарил! — засмеялся, попробовал поддержать Апейку Миканор.

— Старался очень! — сказал Даметик. — Не передохнул ни разу!

— Не говорите неправду, дядько! И отдыхал и работал не больше других! Работник просто не ахти!.. И работа — будь она неладна!

— Отвык, фактически, от сельского труда!

— Ето — не в канцелярии! — будто поддержал Дятел.

— А собирался еще на работу наниматься! — незлобиво припомнила Сорока.

— Собирался — признаю! Было такое! И теперь не отказываюсь, вот посплю — отойду! И — пожалуйста, нанимайте!

Только чтоб заплатили хорошо! И — чтоб харчи! И жиры чтоб, и мясо!

— Ага, захотел! С такими харчами я и сама работала б днями и ночами!.. Да еще что ты там наработаешь! Может, не столько наработаешь, сколько съешь!

— Работать буду, не жалея спины! Только ведь сами знаете, работа не легкая! Помахать косою, поднявшись ни свет ни заря! Вы ж, видать, спать не дадите!

— Не дам!

Апейка переждал смешки, заговорил, будто и не шутил совсем:

— Махать косой — это еще не все! Сами знаете. Надо ведь будет и носилки с сеном таскать целый день!

— Да в такую жарищу, не секрет!

— Дорогой ты работник, человече! Дорогая торба — не стоит горба! Поклонюся богу — другого попрошу на подмогу!