Трое мужчин, которые при всем народе объявляли себя семейством Жанник, были: лейтенант флота герцог де ла Маск и Л'Эстисак, облачившийся в полную парадную форму, с эполетами, орденами, саблей и золотой портупеей; другой офицер, тоже в парадной форме; и граф Лоеак, маркиз де Виллен. Все трое шли с непокрытыми головами. У обоих моряков была повязка из крепа на рукаве, а у Лоеака такая же повязка на цилиндре.

За спиной Селии кто-то вполголоса спросил:

– Справа это Л'Эстисак?.. А слева? Я не могу разглядеть, не найду очков.

И кто-то отвечал:

– Налево? Это Рабеф, врач. Он прибыл из Китая.

– Но… Как так? У Рабефа только три нашивки. И разве он кавалер ордена Почетного Легиона?

– Да. Он сделал очень много в миссии Байара, в Се-Чуане, во время чумы.

– Да, да!.. Вспоминаю!.. Я не помнил имени. Что такое?.. У Л'Эстисака медаль за спасение погибающих!.. Мне кажется, что у него там трехцветная лента?

– Да, и даже золотая медаль. Он получил ее в Декаре, когда бросился в воду, чтоб спасти матроса. Море кишело акулами.

– Здорово!..

Дроги удалялись. Селия замешалась в задние ряды женщин и следовала за ними.

…Так, значит, два героя в последний раз провожали Жанник на вечный покой.

С глухим шумом гроб коснулся дна ужасной ямы. И могильщик с лопатой на плече оперся о мрамор соседнего надгробного памятника, бормоча бесконечные слова, как это принято.

Но Л'Эстисак только поднял горсть земли и бросил ее на гроб, не произнеся ни слова. И после него Рабеф – врач – тоже приблизился к могиле и бросил в нее большую охапку цветов, украшавших колесницу.

И только Лоеак де Виллен произнес единственное надгробное слово, совсем короткое:

– Спи спокойно, сестренка, до скорого свидания! Терпение! Еще немного, и все мы будем спать рядом с тобой!..

В то же мгновение раздалось громкое рыданье. Селия не смогла удержать слез. И все внезапно как бы заразились этими слезами: вокруг могилы плакали все женщины, а одна из них упала в обморок.

Стоявший неподалеку от Селии Рабеф бросился к ней, чтоб поддержать ее. В свой черед и Л'Эстисак подошел к ней и вытер ей глаза:

– Послушайте, бедная девчурка!.. Будьте благоразумны! Теперь, когда все уже кончилось…

Но она не переставала всхлипывать. Он обернулся к врачу:

– Рабеф, старина!.. По-моему, ее нельзя оставлять в таком состоянии. Не будете ли вы милы доставить ее в ее собственную каюту? Мне необходимо немедленно возвратиться на корабль. Она, кажется, живет в Мурильоне. Ее звать Селия. Имею честь представить вас ей. Селия! прошу вас!.. Сделайте над собой усилье, детка. Мой лучший друг, доктор Рабеф, проводит вас до ограды вашего дома.

Ultima ratio reginae[25]

– Послушайте, детка, если вы весь сегодняшний вечер проведете так же, как вчерашний, оплакивая Жанник, она ведь не воскреснет от этого, не так ли? Так вот!.. Соберитесь же с духом, встряхнитесь и поедемте поужинать в город, только со мною, вдвоем, вот!..

И маркиза Доре, обеими руками обнимавшая стан подруги, приподняла ее с кресла и поставила на ноги.

Селия чрезвычайно грустно мотнула головой справа налево. Наконец она прошептала:

– Ужинать? Зачем?.. Другая привскочила:

– «Зачем»?.. Вот что, девочка, в следующий раз, когда я услышу от вас это «зачем», я вас отшлепаю по щекам! Зачем? Не знаю; но уж наверно зачем-нибудь да нужно! Оттого что все бывает нужно для чего-нибудь, кроме бездельного сидения в кимоно и туфлях на босу ногу!.. Живо, ваше платье!.. Вы думаете, что Жанник торчала дома, когда она была здорова? Никто не был так весел и не любил так выезжать, как она. И она совсем не порадовалась бы, если б узнала, что вы хотите погубить из-за нее вечер, и как раз в то время, когда вам натянули нос! Послушайте! Вам очень хочется, чтобы ваш мидшип смеялся над вами и говорил, что вы плачете по нем втихомолку у себя дома?

Селия немедленно отправилась в ванную комнату. Согласно установившемуся обычаю, Доре последовала за ней.

Вода в тазу была приготовлена. Купальщица, совсем голая, обеими руками прижала к телу большую набухшую губку, прежде чем присесть на корточки в маленьком холодном пруде.

– Не теплая вода? – воскликнула в изумлении Доре.

– Никогда. Старая привычка, знаете ли! Когда я была еще совсем молодой девушкой, моя мать запрещала мне теплую воду, даже зимой.

Маркиза широко раскрыла глаза:

– Вы проделывали обмывание, когда жили с родителями?

Селия вдруг опустила глаза, покраснела и прошептала:

– Да. Оттого что…

И не знала, как окончить фразу. Но Доре была добросердечна и сразу покончила со смущением своей маленькой приятельницы. К тому же она не в первый раз почуяла «высокое» происхождение Селии, происходившей по меньшей мере от аптекаря или начальника железнодорожной станции. Когда женщина хорошо грамотна, что удивительного, если она происходит из семьи, где каждое утро проделывают обмывание! Не все ли равно, раз Селия не пользовалась этим, чтоб задирать нос? Поэтому Доре не стала слушать и прервала ее:

– Кстати, вот что… Вы вполне уверены, что Пейрас бросил вас?

– Больше чем уверена!

– Отчего так? Надеюсь, вы не станете жалеть о нем, об этом скверном мальчишке! Вы знаете, я высказывала вам мое мнение о таких постоянных связях: это годится для женщин, которым стукнуло уже тридцать и которым нужно подумать о будущем. Но до тех пор нельзя застаиваться, нужно переходить из рук в руки и набираться опыта и знаний. Только меняя друзей, можно научиться всякой всячине. Сколько раз я твердила вам эту прописную истину? Послушайте! Вы думаете, что я когда-нибудь нашла бы мое истинное призвание – театр, – если б я висела на шее того, кто был моим самым первым другом? Только пятнадцатый открыл у меня голос и стал платить за уроки пенья. Оставьте, детка! Вы должны поставить свечку святому Вышибале за то, что Пейрас вас бросил.

Селия продолжала молчать, сидя по-прежнему на корточках и прижимая губку повыше грудей, которые она орошала медленным дождем. Доре взглянула на нее и прервала проповедь:

– Отчего вы не предпочитаете пользоваться мокрым полотенцем для груди? Говорят, от этого она становится более упругой и крепкой. Правда, вам нечего заботиться об этом. Вы хорошо сложены, детка!..

– О! – воскликнула Селия вежливо, – я часто видела вас во время обмывания: вы так же хорошо сложены, как я, и много лучше меня!.. По одной вашей коже можно сказать, что вы белокуры.

– Смейтесь!.. Как будто вы не знаете, что мои волосы обесцвечены перекисью водорода.

– Вы говорили мне об этом, но никто не поверил бы.

Она вылезла из таза. Доре подала ей пеньюар.

– Теперь поторопитесь! Скоро семь. И я вас повезу обедать к Маргассу.

– К Маргассу?

– О! Будьте спокойны! Только мы вдвоем!..

Она продолжала:

– Скажите… Вы только что рассказывали мне об этом. Кто такой этот доктор Рабеф, который отвез вас домой вчера утром, после похорон?

– Я сама плохо знаю. Друг Л'Эстисака, корабельный врач, с тремя нашивками.

– Молодой?

– О нет!.. Лет сорока пяти, не меньше.

– Милый?

– Это да!.. Чрезвычайно милый. Мне почти сделалось дурно, я вам говорила, и он ухаживал за мной на пароходе и был так внимателен, так деликатен!.. Он был в полной форме, с эполетами и при шпаге. Все смотрели на нас. У него был такой вид, точно ему это все равно. Когда мы добрались до набережной, он предложил мне руку. Потом он сел в трамвай вместе со мной. «Если бы стоянка извозчиков была не слишком далеко от набережной, – сказал он мне, – я посадил бы вас в извозчичью коляску. Но чем идти пешком до театра, лучше сесть в трамвай тут же. Только я не хочу оставить вас одну в таком состоянии. Я провожу вас до дому». И он так и сделал. Маркиза Доре задумалась: