После отъезда Павла разногласия в партийных кругах города прекратились. Пожилой товарищ, тот, из городского комитета, отошел от активной деятельности. Макс Эшкенази не отказался от точки зрения Заграничного бюро, но обещал хранить единство и стал дисциплинированным партийцем. Стефан выработал для себя «собственное» мировоззрение, которое ничем не отличалось от установившегося курса партии, но ему то и дело приходили в голову опасные и сомнительные идеи, которые могли привести к провалу. Лила распорядилась изолировать его и не поручать ему никакой работы.

В городской комитет вошла новая группа молодежи, которую Лила выдвигала не без учета того, слушались они ее или нет. Таким образом, к ней сходились все нити, направлявшие нелегальную деятельность в городе. Лицо Лилы осунулось еще больше и стало суровым. Ответственность обострила ее ум, а опасности сделали ее неумолимой и дотошной. Активисты со складов уважали Лилу, но побаивались ее резкости и холодности. Она незаметно стала походить на Лукана. И так же, как он, перестала замечать трещину, которая с течением времени образовалась между курсом партии и жизнью.

Приближался конец сентября, и в квартале складов стоял густой запах табака. Увядшие акации на улицах за вокзалом печально роняли мелкие пожелтевшие листья. Духота казалась еще более тяжкой от безветрия и облаков известковой пыли, которую поднимали грузовики, перевозившие обработанный табак. Пыль облепляла потные лица рабочих, лезла в рот и хрустела на зубах.

Склад, на котором работала Лила, находился рядом со складом «Никотианы». Как-то раз, во второй половине дня, Макс Эшкенази, уходя с работы, догнал ее.

– Подожди, я должен тебе кое-что сообщить, – сказал он, пробираясь в толпе работниц, которые выходили со складов, громко стуча по тротуару деревянными подошвами своих налымов. – Я получил письмо от Павла… Хочешь выпить кружку бозы?[42]

Лилу охватило знакомое чувство горечи, но она быстро подавила его и сказала равнодушным тоном:

– Хорошо.

Они зашли в маленькую скромную кондитерскую. В ней не было посетителей. Макс заказал две кружки бозы. Хозяин принес их и ушел по своим делам.

– Откуда пишет? – спросила Лила, когда они сели за неопрятный столик.

– Из Аргентины, – ответил Макс. Он испытующе посмотрел на Лилу.

– Из Аргентины?… – Сердце Лилы тревожно сжалось. – Должно быть, прохлаждается там под пальмами.

– А ты по-прежнему несправедлива к нему!.. Там в нефтяном районе развернулись жестокие стачечные бои. Павел принял в них активное участие, и сейчас он член Аргентинской коммунистической партии.

– Вот как?…

Ничего больше Лила сказать не могла.

Она рассеянно смотрела на рабочих, которые проходили по тротуару. Рабочие улыбались снисходительно, но без всякой насмешливости, как будто хотели сказать: «Смотри-ка, наша Лила решила наконец посидеть в кондитерской, но выбрала себе кавалера, который ей в отцы годится». И тотчас догадывались, что с кавалером этим она, наверное, говорит о партийной работе.

Образ Павла возник перед Лилой, еще более яркий и волнующий, чем когда-либо. Значит, вот он какой!.. Как она была несправедлива, когда считала его только ловким Фразером! Даже после исключения из партии он нашел в себе нравственные силы, чтобы бороться за ее идеи в далекой, чужой стране.

– А что он еще пишет? – нервно спросила Лила.

Ее вдруг разозлил пристальный, испытующий взгляд Макса, которым он словно проникал в ее отношения с Павлом.

– Пишет, что ранен, – ответил Макс – Пуля пробила ему бедро, однако серьезных повреждений нет… Сейчас он выздоравливает и ждет, когда сможет снова вернуться в строй.

Сердце у Лилы тревожно забилось. Ей показалось, что день померк. Гомон рабочих на тротуаре стал вдруг каким-то далеким и глухим. Известие о ранении Павла ошеломило ее. И лишь сознание своей беспомощности и того что Макс мог угадать причину ее волнения, помогло ей быстро прийти в себя.

– Выздоровеет, – проговорила она, стараясь казаться как можно более равнодушной. – Рана в бедро не может быть опасной… В худшем случае – потеряет ногу ила останется хромым.

Макс посмотрел на нее с удивлением, и Лилу это успокоило.

– Во всяком случае, Павел оказался замечательным товарищем! – сказал он подчеркнуто. – А вы его исключили.

– Что же в нем замечательного? – сухо спросила Лила.

– Все! Он предвидел те трудности, в которых вы сейчас путаетесь.

В глазах Лилы вспыхнули огоньки, голубоватые, как электрические искры. Она забыла о Павле и мгновенно превратилась в маленького злого демона.

– Это кто же путается? – гневно прошипела она.

– Ты и городской комитет, – ответил Макс – Вчера я изложил активистам «Никотианы» политическую платформу стачки. Ни па миллиметр не отошел от директив, которые вы мне дали. А рабочие только помалкивали, пожимали плечами или иронически посмеивались… Одна листовка – и все устремляются на улицу! Один пинок – и капитализм рушится и погибает под своими развалинами! Один штурм – и власть в наших руках! Какой разумный человек поверит, что все это возможно сейчас?

Лила покраснела и в гневе поджала губы.

– Если ты не видишь, как обстоит дело в действительности, и не способен агитировать рабочих, мы освободим тебя, – сказала она.

– Да вы уже освободили четвертую часть членов партии, – заметил Макс – Освободим и половину, если окажется нужным.

В глазах Лилы снова вспыхнули голубые электрические искры. Макс чувствовал себя бессильным перед фанатичным упорством, которое горело в ее взгляде. Но он все же сделал еще одну попытку вывести ее на путь истинный. – Можно задать тебе несколько вопросов? – спросил он, вытирая пот с лица.

– Говори, – холодно ответила Лила.

– Ты уверена, что теперешний курс партии – это правильный путь?

– Конечно, правильный.

– А как ты объяснишь, что рабочие уже не выполняют партийных директив?

– Это результат вашей деятельности, которая разбивает их единство.

– А других причин нет… Так, что ли?

– Да.

– Ты говоришь искренне?

– Да! – вспыхнула Лила.

По лицу ее прошла новая волна гнева. Макс печально улыбнулся и посмотрел на нее устало.

– Ты говоришь неправду, моя милая, – сочувственно проговорил он. – Говоришь неправду из самых чистых побуждений, которые идут из глубины твоего честного рабочего сердца!.. Говоришь неправду от отчаяния, стараясь спасти единство партии, хотя единства уже не существует. Но за нашими спорами, в сознании рабочих, рождается новое, железное и непоколебимое единство димитровского курса партии… Неужели ты не видишь, не понимаешь, что за идеи Димитрова – сама жизнь?

Лила не ответила. В ее сознании возник образ сильного духом человека, который во время Лейпцигского процесса потряс мир, но имя которого на партийных конференциях обходили молчанием. Наступил мучительный, критический момент, когда Лила должна была или отступить от своих взглядов, или бросить в адрес этого человека нелепое и ужасное обвинение. И она не поколебалась его бросить.

– Георгий Димитров – оппортунист!.. – сказала она глухо.

– Тупица!.. – воскликнул Макс и вскочил с места.

У Лилы сжалось сердце. Она сама не была уверена в своей правоте. Макс кинул на стол две монеты в уплату за бозу.

– Послушай, – сказал он, уходя. – Все, что я до сих пор сделал для партии, дает мне право присутствовать насовещании активистов склада. Я хочу открыто и честно выложить перед рабочими свой взгляд на стачку. Если вы этого не допустите, я буду считать, что вы боитесь правды.

– Мы тебя позовем, – угрюмо согласилась Лила.

Макс, не попрощавшись, вышел из кондитерской. Немного погодя возвратился кондитер, и Лила указала ему на деньги, оставленные Максом на столе. Она вышла на улицу и в ста метрах перед собой увидела высокую фигуру тюковщика. Он шел медленно, помахивая длинными руками. Перед витриной книжного магазина он остановился посмотреть книги. Когда Лила проходила мимо него, он взглянул на нее равнодушно, как на незнакомку.