– Это что же, в книжках ваших предсказано?

– Да, предсказано.

– А почему бы тебе не усовершенствоваться в военном училище? – все так же раздраженно спросила она.

– Потому что мне хватит тех знанпй, которые дала школа. Из военного училища выходят только лакеи монарха.

– Ты, наверное, воображаешь, что его величество так же глуп, как и вы?

– Он не только глуп, – ответил Динко, – но туп и жесток. И поэтому его трон уже давно расшатывают заговоры, возникающие в самой армии.

Они спорили еще несколько минут. Ирина покраснела от гнева. Он знал ее отношение к царю и мог бы по крайней мере говорить о нем вежливо, чтобы не раздражать ее. Однако, упрекая Динко, она забыла, что кости его отца, убитого на войне, лежат где-то в лесах Албании.

– И что же ты собираешься делать? – спросила она, примирившись с его глупостью.

– Стану сельским учителем в Средореке.

– И будешь растить маленьких коммунистов? Так, что ли?

Он усмехнулся:

– Да, маленьких, твердых, как орешки, коммунистов… которые потом станут большими.

В кино все билеты были проданы. Ирина и Динко вышли на улицу и остановились на тротуаре. Снег все шел и ложился толстым пухлым ковром, по которому уже скользили сани.

– А теперь что будем делать? – спросила Ирина.

– Можно погулять по парку, – ответил Динко. – Смотри, какой снег!.. В такую погоду хорошо отправиться в лес по дрова.

– Вот станешь учителем в Средореке, получишь возможность ходить по дрова сколько душе угодно.

– Да. – Он притворился, что не заметил ее издевки. – На таком снегу зайцы оставляют свежие следы, и хорошая охота бывает.

– Вот-вот, занятие как раз для тебя!..

– Так пойдем в парк?

– Нет, мне не хочется, – ответила Ирина, уже тяготясь им.

Вокруг них бурлила толпа, гудели клаксоны – лихорадочно кипела жизнь. Динко поколебался мгновение, потом внезапно схватил ее руку и сказал негромко и хмуро:

– Ирина!.. Я хочу поговорить с тобой еще раз… в последний раз.

Сквозь снежную пелену его зеленые глаза смотрели на нее с тоской, лицо было мужественно и красиво, но Ирина не замечала этого.

– О чем поговорить?

– Я люблю тебя… Все время думаю о тебе.

Онa ощетинилась, как рассерженная кошка, и быстро отдернула руку. Значит, безумие его еще не кончилось!.. В третий раз уже он осмеливался говорить ей о своей любви – грустной любви бедного крестьянского парня, выросшего в непрестанном труде на засаженных табаком холмах. В первый раз она пожалела его, во второй – ей стало досадно, а сейчас он казался ей невыносимым. Что он выдумал, зтот батрак, напичканный крамольными убеждениями и выкормленный из милости ее отцом? Что она может стать его женой? Да она едва выносит его простонародную речь, его загорелую шею с высушенной солнцем кожей, его грубые, красные руки. В довершение всего ведь они двоюродные брат и сестра… В чувстве Динко, казалось ей, было что-то неестественное, что-то противное, мрачное и тоскливое, что вызывало у нее отвращение.

– Убирайся! – крикнула она вне себя.

Он хотел было что-то сказать, но она снова прошипела:

– Убирайся!.. Убирайся сейчас же, чтобы я тебя больше не видела!..

Немного погодя она различила в толпе его удаляющуюся фигуру, высокую и широкоплечую, его длинную солдатскую шинель и саблю. И тогда она вдруг почувствовала тоску. Никогда больше он не станет искать ее сам. А вместе с ним уходило что-то светлое из времен ее детства.

Профессора и ассистенты, собравшиеся на скучный банкет в одном из залов ресторана «Болгария», негромко злословили об отсутствующих или хвастались своими научными достижениями, осторожно попивая вино, а больше – минеральную воду. Студенты из корпорации «Хан Крум», кутящие в одной пивной, били стаканы и опивались вином, а студенты из корпораций, названных в честь ханов Кардама и Тервела, приверженцы салонных удовольствий, сочетали выпивку с флиртом и танцами под джазовую музыку. Студенты-коммунисты тоже развлекались, не забывая про агитацию и борьбу. То тут, то там в ресторанчиках звучало пение «Интернационала» или разгоряченный оратор поднимал бокал за Советский Союз. Шутники с агрономического факультета дали одному своему товарищу сильную батарею с электрическим звонком и нахлобучили на него бочку, обвитую лентами трех цветов знамени. В сопровождении охраны из крепких крестьянских парней «бочка», церемонно кланяясь, обошла все рестораны, в которых пировали корпорации. И лишь немногие догадались, что пустая, гремящая, обвитая трехцветными лентами бочка символизирует «Братство». Но эти немногие не посмели кинуться на бочку, потому что парни, которые ее охраняли, угрожали палками всем, кто пытался к ней приблизиться.

Этого праздничного плебейского шума не слышали снобы, которые встречались в тихой кондитерской на бульваре Царя Освободителя, с тем чтобы потом пойти в «Болгарию». Среди них были Ирина и Бимби – она в красивом темном платье, он в светло-сером костюме, который сидел на нем безукоризненно.

– Почему ты в декабре оделся по-весеннему? – спросила Ирина удивленно.

– Это сейчас модно, – ответил Бимби.

Снисходя к ее невежеству по части светских обычаев, он объяснил, что все элегантные мужчины, которых она вскоре увидит, носят этой зимой светлые костюмы. Так как речь шла об одежде, Ирина спросила Бимби, как ему нравится ее платье.

– Немного старомодно, – установил Бимби с некоторой досадой. – Но сама ты очень красива, и этого довольно.

– Извини!.. Платье почти новое, – обиженно проговорила Ирина. – Я сшила его прошлой осенью.

Лицо Бимби приняло снисходительное выражение.

– В хорошем обществе платья выходят из моды через месяц, – сказал он с улыбкой. – А в Софии есть женщины, которые никогда не надевают одного и того же платья два раза.

– Они, должно быть, сумасшедшие.

– Нет. Просто элегантные и богатые женщины.

– И вероятно, мужей их можно только пожалеть.

– Напротив. Им можно позавидовать. У них немалые доходы.

– От чего? – не без раздражения спросила Ирина.

– От всего, – с завистью вздохнул Бимби. – От экспорта яиц, бекона, консервированных фруктов, табака…

Ирина нахмурилась. Она невольно вспомнила красные песчаные холмы, на которых крестьяне собирают табак, обливаясь потом под знойным солнцем.

– На что ты рассердилась? – спросил Бимби.

– Я не рассердилась.

– Ты не огорчайся по поводу платья, – великодушно успокоил он ее.

– А я и не думала огорчаться.

Он позвал кельнера и расплатился.

Они вышли из кондитерской и направились в «Болгарию». Снег все еще шел. Бимби махнул рукой свободному такси, но шофер не остановился, потому что принял их за пьяных студентов, которые не заплатят. Все знали, что в этот вечер обслуживать студентов приходится даром, и никто не хотел попадаться на эту удочку.

– А что еще теперь в моде? – спросила Ирина, раскрывая зонтик.

– Что еще?… – Бимби поднял воротник своего элегантного черного пальто. – Например, у дам высшего общества в моде падать в обморок от самого пустякового волнения.

– Зачем это?

– Не знаю, право!.. Вероятно, они хотят казаться чувствительными.

– Ну а еще что?

– У пожилых дам в моде ужинать в ресторане с юношами.

– А почему бы и нет?… Может быть, это их сыновья или племянники.

– Именно, – сказал Бимби. – При таких обстоятельствах юноши могут сойти за сыновей или племянников.

Перед входом в «Болгарию» толпились студенты, уверяя швейцара, что они не пьяны, и упрашивая его пустить их в пивной зал. Но швейцар, наученный опытом, и слушать их не хотел. Бимби грубо растолкал толпу и, показав швейцару какой-то билет, сразу прошел внутрь, а за ним Ирина.

– Что это за билет? – спросила она, когда они раздевались в гардеробе.

– Журналистский, – сухо ответил Бимби.

В помещении было приятно и тепло. В зале над кондитерской шел банкет профессоров, и оттуда доносился монотонный говор, а с лестницы, ведущей в дансинг, – звуки джаза.