Он тронулся в обратный путь по той же тропе, под соснами и оливами, сквозь ветви которых проглядывало оранжевое небо. Взобравшись на холм с руинами, он остановился и закурил. Отсюда открывался вид на поселок, лишь часть его была загорожена отрогами горного массива. На самой верхушке торчали остатки то ли венецианской, то ли турецкой крепости, которая не однажды разрушалась и восстанавливалась в течение веков. Как и в Кавалле, стены с бойницами, башни, блокгаузы и подземелья были здесь нагромождены в свойственном средневековью беспорядке. Варварская уродливость этой крепости представляла разительный контраст с алтарем Пана, высеченным в мраморной скале соседнего холма, на котором стояли и развалины храма Аполлона.

Фон Гайер сел на мраморную глыбу и залюбовался закатом. Остров был теперь словно многоцветная симфония прозрачных изумрудно-зеленых, фиолетовых и оранжевых красок. Солнце только что спряталось за берегами Орфанского залива, и его оранжевый свет медленно угасал за силуэтами далеких гор. В течение нескольких минут море походило на смесь расплавленного золота и серебра с сияющими там и сям изумрудными полосами, а потом стало серым, как сталь. И море, и небо у далекого горизонта были так акварельно-прозрачны, что по сравнению с ними темно-зеленые сосновые рощи, охра скал и более светлые полосы песчаных отмелей казались написанными густыми масляными красками. А над лесами возвышались мраморные зубчатые утесы, розовевшие в алом свете вечерней зари. Потом все незаметно потемнело, словно покрылось пеплом, и ночная тьма медленно поглотила остров.

И тогда фон Гайером снова овладело гнетущее чувство душевного распада, тоски и одиночества.

Ирина, Костов и Бимби разыскали дом Геракли в верхней части поселка, построенной па развалинах древнего города. Геракли обитал в зловонной жалкой лачуге из необожженного кирпича, обмазанной глиной. В углу тесного дворика, заваленного мусором и нечистотами, росла смоковница, а у низенькой каменной ограды, отделяющей его от улицы, тянулась грядка чеснока. Домишко был покрыт соломой, в степах его зияли две дыры: одна служила дверью, другая – окном. Когда-то это был просто хлев при другом, более просторном доме, который Геракли давно продал соседу, чтобы на вырученные деньги покупать водку. Но под смоковницей Геракли оставил скамью, которую смастерил его дед, притащив из развалин храма на холме несколько мраморных плит и обломков камня. Геракли смутно сознавал, что в этих древних камнях с барельефами и надписями есть что-то от былого величия и достоинства его народа, с чем он не хотел расставаться. Он даже пригрозил убийством директору музея, который однажды попытался забрать их.

Когда иностранцы вошли во двор. Геракли лежал в холодке па этой скамейке и ждал возвращения Аликс в надежде, что ей удалось выпросить что-нибудь съестное у своих благодетелей. До пего уже дошла молва о богатом пожилом квартиранте Кристалле. Геракли ждал его посещения и заранее обдумал, как ему себя держать.

Волосы у Геракли были седые, а лицо не то чтобы злое, но, скорее, ожесточенное и жалкое. Один его глаз был закрыт опустившимся веком, другой, мутный и воспаленный, смотрел с хмурой дерзостью пьяницы. Рот у Геракли перекосился после одностороннего паралича лицевого нерва. Это придавало его багровой и одутловатой физиономии выражение язвительной насмешки и презрения ко всему на свете. Впрочем, именно так он и относился к миру. В молодости он играл большую роль в избирательной борьбе на острове. Люди Венизелоса[61] умело использовали и корчмах его ораторский талант, а после смерти великого грека он спился, так как субсидии венизелистов приучили его к безделью. Теперь он ненавидел и бранил всех – от оккупантов до маленькой, беззащитной Аликс. Приход иностранцев вызвал в нем яростное желание прежде всего доказать им, что он их не боится.

– Ты Геракли? – спросил Костов.

Геракли ответил с достоинством человека, когда-то считавшегося одним из виднейших жителей поселка:

– Да. Я самый.

Он указал гостям па скамью, а сам сел напротив на камень. Но один лишь Костов, усталый и запыхавшийся от ходьбы, решился сесть на эту покрытую лохмотьями скамью. Геракли бросил равнодушный взгляд на хорошо одетую красивую женщину, затем презрительно уставился своим открытым глазом на кобуру револьвера, висящего на поясе военного врача.

– Мы хотели с тобой поговорить, – сказал Костов. – Но прежде всего ты должен поверить, что мы пришли не затем, чтобы тебе повредить.

– А вам это и не удастся, хоть бы вы и захотели, – прервал его Геракли.

– Почему? – сухо спросил Костов.

– Потому что самое позднее через месяц вам придется отсюда убираться.

– Но пока остров еще в наших руках, – спокойно возразил эксперт. – И тебе лучше прикусить язык. Может, тебе захотелось поработать в какой-нибудь трудовой команде на железной дороге в Кавалле? Что ж, там тебя по крайней мере будут кормить.

Геракли засмеялся, показав гнилые зубы.

– Нет! – сказал он. – Этого я не хочу! Я лучше буду голодать, но не стану работать на вас… К заступу я не притронусь, даже если охранники пригрозят забить меня палками до смерти. Но ты, конечно, можешь меня загнать куда вздумается – ты ведь небось с пистолетом ходишь. Да и все вы грозитесь, ругаетесь и убиваете потому, что у вас есть пистолеты… Позавчера Перикл из Волоса зашел на своем паруснике в порт, и портовый комендант потребовал у него документы. Перикл документы предъявил, а тот их порвал и говорит: «У тебя, сукин сын, нет документов. Я конфискую парусник!» Тогда Перикл дал ему десять золотых. Тот спрятал их и потребовал еще столько же. Перикл протягивает деньги, а тот как заорет: «Ты мне предлагаешь взятку, жаба паршивая!» И приказал своим матросам отколотить Перикла, а его золотыми поделился с матросней. Парусник конфисковали, а Перикл умер от побоев. Вот вы какие! И ты, и приятель твой, и портовый комендант, и матросы – все вы носите пистолеты, наше оружие захватили, а нас, как червей, топчете…

Ирина ничего не разобрала из речи Геракли, Бимби уловил лишь отдельные слова, а Костов понял все.

– Ты видел, как это произошло? – холодно спросил он.

– Видел.

– Врешь! – спокойно произнес эксперт. – Теперь мне понятно, почему здешний народ никогда тебя не уважал. Ведь даже когда ты хочешь сказать правду, ты так преувеличиваешь, что получается глупая ложь. А эта привычка у тебя с тех времен, когда ты лгал, убеждая людей голосовать за Венизелоса! Эта история случилась не здесь, а в Порто-Лагосе. И Перикл расстрелян не болгарами, а немцами за то, что перевозил на своем паруснике оружие для партизан. Так ты по глупости превращаешь Перикла из народного героя в слюнявого труса, который дает взятку золотыми, чтобы спасти свою шкуру.

Геракли передернуло, но его открытый глаз смотрел все так же упрямо и нахально.

– Почему ты врешь, что эта история случилась здесь? – спросил эксперт.

Кривая усмешка грека сменилась гримасой деланного чувства собственного достоинства.

– Потому что все равно, где это случилось! – прохрипел он в ответ. – Потому что ты пришел ко мне с пистолетом. Вон рукоятка торчит из заднего кармана твоих штанов.

– Нет, не потому, – прервал его Костов. – Ты хотел сойти за честного грека, вот и придумал эту дурацкую историю с комендантом порта и золотыми… Всем в Лимене известно, что ты хотел наняться на службу к немцам, но они тебе отказали, потому что такая дрянь, как ты им ни на что не нужна. Потому-то ты не посмел сказать, что Перикл перевозил оружие для андартов и расстрелян немцами. Ты просто трусливый и подлый болтун, как и все пьяницы, погубившие спою жизнь в кабаках.

Геракли цинично ухмыльнулся.

– А ты хочешь меня испугать и наговариваешь. Но из того дела, по какому ты пришел, все равно ничего не выйдет.

– Из какого дела? – спросил Костов.

– Я не отдам тебе Аликс.

– А кто тебе сказал, что я пришел за Аликс?