Меренков, все время маячивший между танковым окопом и ячейками пехотинцев, теперь побежал к танку, и скоро изнежившуюся тишину разбудил рев мотора. Черная громадина вынырнула из серой мути, подминая кусты, вползла на высоту, развернулась и с ходу ловко скользнула в окоп. Дернулась там раз—другой, зашевелила коротким клювом пушки, словно птица, устраивавшаяся в гнезде. Из танка выскочил лейтенант, стремительно выскочил, будто его вытолкнули оттуда, встал во весь рост на башне.

— Торопись! — крикнул бойцам, разравнивавшим бруствер. — Засветло надо замаскироваться!

Марыся стояла неподалеку, глядела во все глаза. Она еще никогда не видала танков и теперь недоумевала, как это Красная Армия отступает, когда у нее такие большие железные машины?!

Бойцы засуетились, принялись укладывать на бруствер куски дерна. Они носили их, ухватив за траву. Трава была длинная, дернины покачивались у них в руках, и Марысе чудилось во всем этом что-то ужасное.

— Эй, сачок, хватит придуриваться! — крикнул танкист Гридин.

Дынник, снова стоявший на коленях перед грудой костей, даже не обернулся.

— Сержант, приведи в чувство этого придурка!

— Одни работают, а другие… Ничего себе…

— Кончай там, — подал голос сержант Гаврилов. — Потом разберешься.

— Потом не до того будет, — проворчал Дынник. Где-то он раздобыл тряпки и теперь заворачивал в них вырытые железяки, в которых при утреннем свете ясно просматривались мечи, серпы, длинные наконечники копий.

— Что тут было? — замирающим голосом спросила Марыся, подойдя к нему со спины и стараясь не смотреть на разбросанные черепа и кости.

— Как село называется? — спросил Дынник, резко обернувшись.

— Городня же. — Она помнила, что ее спрашивали о селе еще ночью, и подумала, что раненый этот красноармеец, видать, совсем плох, раз переспрашивает.

— Я так и знал!

— Чего?

— Говорил же ведь: по названиям надо искать. Железо, дерево, кости — все гниет, все пропадает во времени. А названия живут… Городня? — обернулся он к Марысе.

— Городня.

— Город, значит. Вот он тут и был, город. Один из многих на Руси.

— Не было никакого города.

— Не было? А чего ж вы тут не копали никогда?

— Старухи говорили: нельзя, Святая гора.

— Почему нельзя? С чего они это взяли?

— Не знаю. Так издревле.

— Издревле! Вот! Все вроде бы позабылось, а что-то ведь и осталось. И название села осталось. И часовню кто-то поставил. Смутна память людская, смутна, но и крепка!..

— Эй, придурок, давай помогай!

— Ничего себе, будто дома устроился, будто и войны нет…

— И с бабой…

— Отставить разговорчики! — крикнул Меренков. Все-то пропускал мимо ушей, а когда Марысю затронули, услышал.

Он подошел к сидевшему на земле Дыннику, грозно глянул на него, взял Марысю под руку, осторожно взял, будто это была ваза стеклянная, отвел к танку, показал место за его кормой, куда пологой горкой сбегал скос аппарели и где под стенками окопа было защищенно, даже уютно.

— Здесь вы будете находиться все время, — сказал мягко, но твердо. Видно, приходил в себя лейтенант и снова просыпалось в нем командирское. — Договорились?

Марыся испуганно кивнула, но, когда лейтенант ушел, выглянула из окопа, ища глазами перевязанную голову Дынника. Тот сидел на земле и скручивал с ноги длинную обмотку. Она догадалась, зачем это, — чтобы перевязать тюк, и побежала к нему — помочь. Вдвоем они дотащили тюк до танка, засунули между гусениц.

— Вот! — удовлетворенно сказал Дынник. — Будем уходить — возьму.

— Такой тяжеленный?!

— Ничего, — Дынник ласково глянул на тюк, наклонился, подтолкнул его поглубже и улыбнулся радостно: — Ничего. Умру, а дотащу.

Он взбежал по аппарели и затрусил к кустам, за которыми были стрелковые ячейки.

Светало быстро. Луна висела высоко в небе, но была она теперь не фонарем, как ночью, а белым одиноким пятном в белесой пустоте неба. А над горизонтом стлалась во всю ширь чистая заря без пятнышка, обещавшая погожий день. Вот уже и первая волна ветра темной полосой пробежала по глади хлебов. И дымки появились над селом, и отдаленное мычание расплылось в тишине, вплетаясь в разноголосую паутину звуков пробуждающегося дня.

— Господи, корова чья-то! — вскинулась Марыся. Выбежала из окопа, огляделась, не зная, куда бежать. И тут услышала какой-то стрекот в полях, будто жатка работала на полных оборотах, захлебываясь мотовилом в плотной массе стеблей.

Кто-то тяжелый с хриплым придыхом налетел на нее, придавил.

— Ложись!

Это был тот самый веселый парень, который приходил ночью в село.

— Ты что, не слышишь?!

— Слышу, — сказала она обиженно. — Корова мычит.

— Корова! Мотоциклы немецкие, вот что.

— Не двигаться! Без команды не стрелять! — прозвенел над высотой почему-то тонкий, почти девичий голос лейтенанта.

Боец, лежавший рядом, улыбнулся белозубо, вывернул из-под себя, протянул руку:

— Будем знакомы, Бандура. Это фамилия. А зовут, стало быть, Сашок, можно Сашенька.

— Марыся, — растерянно ответила она.

— Мне кажется, мы с вами где-то встречались.

— Да ну вас! — Она тоже улыбнулась, подумав, что он мелет все это, наверное, для того, чтобы она не пугалась.

— Вот всегда так: только познакомишься с девушкой, воевать надо.

— А они близко?! — снова вскинулась Марыся.

— Поглядим да послухаем, враз все и выясним. — Он потянулся на траве, присыпанной сухой землей, спросил игриво: — А лейтенант-то ничего парень?

Марыся покраснела и отвернулась.

— Какой был бы жених, если б не война, а?

Передернула плечами, промолчала.

— Генералом будет, это уж точно…

«Если не убьют», — мысленно добавил он. Нагляделся уже: такие вот, сами лезущие в драку, погибают в первую очередь.

Стрекот в полях становился все громче. Скоро и мотоциклы разглядел Бандура. Их было всего четыре, ползли жуками по белой дороге, поднимая пелену пыли.

— Не стреля-ать! — снова крикнул лейтенант.

— Потому что это разведка, — пояснил Бандура команду лейтенанта. — Четыре мотоцикла — не та цель для нас.

— Они же в село едут!

— В село. Сейчас грабить будут.

Марыся отвернулась и заплакала. Он положил руку на вздрагивающее ее плечо, погладил.

— Погоди, расквитаемся. Выждать надо.

Мотоциклисты не грабили: из густой купы садов, скрывших хаты, не взметнулось пожарищ, не послышалось ни одного выстрела. Скоро они опять появились на дороге, помчались обратно.

Снова тихо стало в полях, но тишина эта казалась уже совсем иной, напряженной, в которой перепархивание птах по кустам принималось порой за отдаленные всхлипы моторов.

Помолчав, Бандура вдруг начал декламировать стихи:

— Все рожь кругом, как степь живая, ни замков, ни морей, ни гор…

Марыся засмеялась.

— Чего хихикаешь? Это знаешь чьи слова? Это самого Некрасова слова. Слыхала?

— Слыхала. Только это не рожь, а пшеница.

— Разве? Скажи, пожалуйста. Теперь только бы научиться просо от пшена отличать, и можно в агрономы.

Она поняла: дурачится парень ради нее, чтобы не пугалась. Рассердилась, отвернулась. А когда снова повернула голову, то уж на увидела никого рядом. И очень удивилась: как это так можно совершенно бесшумно исчезать?!

Час прошел, а немцы не появлялись. Время от времени откуда-то доносился страдальческий коровий мык, заставлявший Марысю каждый раз выскакивать из своего укрытия и прислушиваться. Она оглядывалась, все порываясь позвать лейтенанта, попросить разрешения пойти поискать корову, но не решалась. Корова умолкла. Марыся снова сползала по аппарели под корму танка, обижаясь на лейтенанта за то, что ни разу не заговорил сам, даже не взглянул в ее сторону. Наконец ей надоело так сидеть и ничего не делать, пригнувшись, она перебежала к кустам, за которыми бойцы докапывали свои ячейки. Увидела перевязанную голову Дынника и поползла к нему.

— Ты чего тут ползаешь, ровно ящерица? — приятельски улыбнулся ей Дынник.