Я глядел на него и не мог наглядеться. Живой. Ах ты, черт тебя возьми! Живой…
— Кому? Ты о ком, дядя Коля?
Дядя Коля неодобрительно качал головой.
— Ну шутники у нас, Минька, — вымолвил он мрачно. — Ну шутники…
— Да что случилось-то?
— А вот послушай, — сказал дядя Коля. — Получил я вчера пенсию, так? Домой я всегда, ты знаешь, через сквер иду… Ну и присел на лавочке… отдохнуть. Просыпаюсь…
Тут сухие плечики дяди Коли полезли вверх, а кожа на лбу собралась в гармошку.
— Просыпаюсь на скамейке… Урна рядом стоит…
— На скамейке? — отрывисто переспросил я. — Как на скамейке? Где на скамейке? В сквере?
— В каком в сквере? — внезапно осерчав, крикнул дядя Коля. — В щебкарьере! Просыпаюсь на скамейке, а скамейка стоит в щебкарьере! И урна рядом!..
— Да ты что, шутишь, что ли? — задохнувшись, сказал я. — Какой щебкарьер? До щебкарьера девять километров!
— Это ты кому — шутишь? — вскипел дядя Коля. — Это ты мне — шутишь? Я двадцать лет экскаваторщиком проработал, а ты мне — про щебкарьер? Ты под стол пешком ходил…
Он оборвал фразу, постоял немного с открытым ртом, потом медленно его прикрыл.
— Ну ладно, во мне веса нет, — в недоумении заговорил он. — Но ведь они же меня, получается, на скамейке несли, вот что! На руках несли, Минька!.. Если бы на грузовике — я бы проснулся…
— Дядя Коля, — сказал я. — А ты ничего не путаешь?
Дядя Коля меня не слышал.
— Урну-то они зачем перли? — расстроенно спросил он. — Тоже ведь дай бог сколько весит — бетонная…
Тут на пороге показалась тетя Шура и зычным, хотя и подобревшим голосом позвала дядю Колю в дом — завтракать.
Я оттолкнулся от заборчика и на подгибающихся ногах побрел к себе.
Добравшись до своей комнаты, снова достал оружие из-под подушки.
Машинка напоминала дорогую детскую игрушку. Очень легкая — видно, пластмассовая. И цвет какой-то несерьезный — ярко-оранжевый, как жилет дорожника. Из толстого круглого ствола выпячивалось что-то вроде линзы.
Щебкарьер… Ничего себе шуточки! Так и свихнуться можно.
Я ухватил рукоять поплотнее, и от кисти к локтю пробежали вчерашние электрические мурашки.
Гришу пора будить, вот что! Хватит ему спать. Отоспался…
Посреди стола белела записка.
«Ешьте, завтрак на плите, — прочел я. — Заставь Гришу сходить к врачу, а на Бехтеря в суд…»
Дочитать не успел — показалось, что в дверях кто-то стоит.
Я обернулся.
В дверях стоял Гриша Прахов.
Никогда раньше он не позволял себе выйти из своей комнаты, не смахнув перед этим последней пылинки с отутюженных брюк. Теперь он был в трусах, в майке и босиком. Да еще марлевая повязка на лбу — вот и весь наряд.
Я выпустил записку из рук и шагнул к Грише.
— Эти… — хрипло сказал я. — В кого я вчера стрелял… Что с ними?
Гриша смотрел непонимающе. У меня перехватило горло. Перед глазами снова блеснули чистые пролысины на пыльном асфальте.
— Ну что молчишь? Живы они?
— Живы, — сказал Гриша. — Ты отправил их на корабль. В камеру коллектора. Понимаешь, есть такое устройство…
Дальше я уже не слушал. Проходя мимо койки, уронил оружие на подушку и остановился перед окном. Почувствовал удушье и открыл форточку.
— Дурак ты, Гриша… — обессиленно проговорил я и не узнал собственного голоса. Был он какой-то старческий, дребезжащий. К восьмидесяти годам у меня такой голос будет. — Что ж ты вчера-то, а? Я же думал — я их всех поубивал…
ГЛАВА 10
Расположились в кухне. За окном качалась зеленая ветка яблони и время от времени, как бы приводя меня в чувство, легонько постукивала в стекло.
А передо мной на табуретке сидел и ждал ответа… (Я отмахнулся от лезущего в глаза сигаретного дыма). Черт знает что такое! Сидит на табуретке парень из мой бригады, Гришка Прахов — вон с Бехтерем у него нелады из-за Люськи… Другая планета…
А куда денешься, если в самом деле другая?
— Интересно у тебя получается, — нахмурясь, проговорил я. — Ты — преступник. Я — вроде как твой сообщник… А они? Они-то сами кто? Ангелы?.. Ну нет, Гриша, брось! Ангелы по ночам засады не устраивают. Да еще на чужой территории!
— Они не нарушали законов, — негромко возразил он.
— Чьих?
— Своих.
— А наших?
Гриша запнулся. А я вспомнил вдруг, как эти двое вели его вчера сквозь ночной сквер. Шли — будто по своей земле ступали…
— Во всяком случае, — добавил он совсем тихо, — они сделали все, чтобы вас не обеспокоить…
Я хотел затянуться, но затягиваться уже было нечем — от окурка один огонек остался. Я бросил его в печь и захлопнул дверцу.
— Слушай, а что это вы все такие одинаковые?
Лицо у Гриши стало тревожным и растерянным.
— Странно… — сказал он. — В самом деле одинаковые… Раньше мне так не казалось… Хотя, с другой стороны, в общем-то все логично: идеальное общество требует идеального людского материала.
— Чего-чего?
— Я объясню, — сказал он. — Допустим, так: дом по-настоящему прочен лишь в том случае, когда он построен из одинаковых камней. Если какой-нибудь камень сильно отличается от остальных, стена может рухнуть…
Несколько секунд я соображал.
— Ага… — проговорил я наконец. — А идеальное общество, значит, из одинаковых рыл… Весело. Ну а как же так получилось, что вы все одинаковые?
— Не знаю, Минька, — сказал он.
Я пощупал виски. Разговор еще только начинался, а мозги у меня уже тихонько гудели от перегрева.
— Так… — пробормотал я. — Понятно… Значит, общество — ангельское, а ты… Вроде того камня, да? И закон этот ваш, насчет личности… Слушай, а как ты его нарушал?
— Нарушал… — безразлично отозвался он.
— Ну а что ты делал-то? По газонам ходил? Вел себя не так?
— Просто вел себя…
Я шумно выдохнул сквозь зубы.
— С тобой свихнешься… Как это — вел себя? Все себя ведут!
— Не все… — тихонько поправил он, и словно знобящий сквознячок прошел по кухне после этих его слов. Я снова сидел, укрываясь за жидким кустиком, а из черных провалов ночного сквера на меня наползала оглушительная смертельная тишина… — И они из-за этого достают человека на другой планете? Вел себя… Интересное дело — вел себя…
— Бесполезно, Минька! — с отчаянием проговорил Гриша. Ты пытаешься вогнать то, что произошло, в привычные рамки — бесполезно! Пойми: это отстоявшееся до предельной ясности общество. Там считаются преступлением такие мелочи, на которые здесь никто не обращает внимания. Потому что более серьезных преступлений там нет…
Говорил он искренне, с чувством, и выходило очень даже складно. И все же что-то пугало меня в том, как легко он нижет слова, и…
— Гриша! — отшатнувшись, выговорил я. — А откуда ты так хорошо знаешь наш язык?.. И этот твой ангел с битой мордой… Он же мне вчера по-русски ответил!.. А документы! Где ты взял паспорт? Как ты сюда попал вообще? Кораблем?
— Что ты! — сказал он. — Я бежал через… — Он запнулся, ища слово, — ну, скажем, через «приемник»…
Меня аж подбросило, когда он объяснил, что это такое.
— Так какого же черта ты раньше молчал! Где он, этот твой «приемник»?
— Уничтожен. Полгода назад.
— Интересно… И кто ж это его уничтожил?
— Я. — сказал Гриша и умолк, как бы сам удивляясь своему ответу. Я тоже молчал. Ошарашил он меня, по правде говоря.
— Знаешь, Минька, — вздохнул он, — давай-ка я лучше по порядку…
…Мало я что из его истории понял. Грише то и дело не хватало наших слов, и он вставлял свои либо переводил их так, что запутывал все окончательно. Голова у меня гудела и шла кругом. То мне вдруг мерещились какие-то запаянные ампулы со скрюченными младенцами внутри, то вдруг огромные соты типа осиных — и в каждой по Грише Прахову, потом вдруг в эти соты ни с того ни с сего вдвинулся обыкновенный коридор, в котором Гриша встречался с каким-то человеком и почему-то тайно. Она… Тут я с разбегу остановился.
— Стоп! Кто «она»?
