— Человек…
— О ч-черт!.. — только и смог выговорить я. — Так это, значит, она, а не он?
Она. Причем из этих… Из отбракованных. У Гриши, — у того хотя бы внешне с породой все было в порядке, а ее еще и масть подвела. Ангелок с изъяном — все черные, а она рыжая… Рыжая?
— Гриша, — позвал я. — А что, Люська сильно на нее похожа?
— Нет, — помолчав, отозвался он. — Но сначала показалось, что очень…
О знакомстве этом Гриша рассказывал особо путано. Я, например, понял так, что влюбились они друг в друга. А как тут еще можно понять?.. А вот то, что Рыжая его была преступницей, Гриша узнал лишь перед самым своим побегом… Я смотрю, веселое житье у этих ангелов: куда ни плюнь — преступник.
— Тоже вроде тебя?
— Нет, — сказал он. — Не вроде меня. Хуже. Она совершила что-то действительно очень страшное.
— Вокзал, что ли, взорвала?
— Не знаю, Минька, — сказал он. — До сих пор не знаю… Просто однажды она исчезла на несколько дней, а когда появилась снова… то это уже была не она.
— Как?!
— Высшая мера, Минька. К ней применили высшую меру. Теперь она не смогла бы уже совершить никакого преступления, но при этом… Понимаешь, она стала… Да просто не стало ее!
Я торопливо достал и запалил еще одну сигарету. Вот так ангелы…
— И ты решил бежать?
Гриша очнулся и поглядел на меня изумленно.
— Ты слишком хорошо обо мне думаешь, — сказал он. — Не бежать, Минька, нет… Я решил пойти в Дом Стражи и заявить сам на себя. Может быть, даже наговорить на себя… Наговорить — до высшей меры…
…Он идет по длинным пустым коридорам. Голые стены и потолок излучают ровный, не дающий тени свет.
Он давно уже чувствует, как какая-то сила сначала легонько, а потом все сильней и сильней нажимает на виски, стесняет дыхание… Это давит на него всей своей огромной тяжестью Дом Стражи.
Давление растет с каждым шагом. Сейчас он не выдержит, повернется и побежит к выходу… Однако он не делает этого и продолжает углубляться в пустой лабиринт коридоров.
Вскоре он теряет чувство времени. Туннели неотличимы друг от друга. Но вот коридор обрывается тупиком, и он останавливается в растерянности.
Поколебавшись, делает еще один шаг, и стена бесшумно откатывается в сторону.
Входить не положено, и все же он входит и посреди пустого зала видит предмет, напоминающий кресло.
Он садится в это кресло и ждет чего-то. Внезапно со всех сторон к нему протягиваются блестящие суставчатые манипуляторы и смыкаются вокруг головы, образуя нечто вроде тесного шлема…
…Он приходит в себя, и воспоминания обжигают его сильнее прежнего. В смятении перебирает он события последнего времени и вдруг понимает, что дело не в самих событиях, а в том, что он думает о них на чужом языке Устройство ничего не изъяло из его памяти, наоборот — в него ввели информацию, предназначавшуюся кому-то другому.
Он выбирается из кресла и подходит к стене. В полном сознании, отдавая отчет в своих действиях, он поднимает с пола оставленный неизвестно кем остроконечный брусок металла и взламывает шторку ниши, на которую раньше не решился бы и взглянуть
Из ниши он извлекает четыре странных предмета — четыре набора тонких прямоугольных пластин — и некоторое время изучает их, разбирая чужие условные знаки. «Прахов Григорий…» На той планете (он уже знает о ее существовании!) это называется именем. Даже если человек сменит работу или станет калекой, его все равно будут называть Прахов Григорий…
— Ну-ка, дай сюда паспорт!
Гриша сунул руку в нагрудный карман рубашки и протянул мне красную книжицу. Я долго всматривался в фотографию. Гришкино лицо. Никакой разницы. Разве что чуть моложе.
— Чьи документы? — спросил я. — Как они вообще туда попали?
— Все просто, — сказал он. — Это документы одного из… наблюдателей, работавших здесь, у вас…
Из-под меня чуть скамеечка не вывернулась.
— Но они уже все отозваны, — поспешил добавить он. — То есть нет их сейчас на Земле?
— Ни одного. Я же говорю: все отозваны…
Я перевел дыхание и малость успокоился.
— А почему отозваны?
— Из этических соображений, — сказал Гриша.
— Чего-о?
— Из этических соображений, — повторил он. — Было решено, что тайно изучать — недостойно. И наблюдателей отозвали.
Я ошалело поглядел на Гришу, потом на фотографию
— Постой! А у него паспорт откуда взялся?
— Это его паспорт. Выдали, когда исполнилось шестнадцать лет…
— Ах, черт!.. — Я вспомнил давний разговор Гриши с матерью. — Так их, выходит, что? В самом деле сюда детьми забрасывали? И подменяли потом?
— В самом деле…
И ведь по-умному все рассчитали, собаки! Знали, видно, что для нас они — на одно лицо. Вернется такой пацан откуда-нибудь с каникул — да кто что заподозрит! Ну характер изменился, ну и что? Переходный возраст — бывает… Из этических соображений… Долго они что-то соображали.
— На, держи. — Я приподнялся и отдал паспорт Грише. — И что там с тобой дальше было?
— Дальше… Дальше я воспользовался «приемником».
…Оказавшись внутри цилиндра, он закрывает люк, отсекая разом и Дом Стражи, и рыжеволосую преступницу с выжженной памятью, и всю свою прежнюю жизнь.
На пульте — всего одна клавиша. Утопленная, она вспыхивает и начинает наливаться сиреневым. Он ждет, пока свечение станет ровным и ярким, затем нажимает ее повторно. Клавиша гаснет. И хотя больше ничего не происходит, он все же каким-то образом понимает, что теперь за стенками цилиндра — иной мир.
Справа от пульта он находит механизм ликвидации и приводит его в действие. Время пошло — нужно спешить. Скоро то, чем «приемник» прикинулся на этой планете, исчезнет в неяркой беззвучной вспышке.
Он открывает люк, и лица касается несильный холодный ветер. Чужая ночь. Чужие мелкие звезды. Их очень мало. Он делает несколько шагов, удивляясь тому, как неровна поверхность, по которой идет. Наклоняется и ощупывает грубое бугристое покрытие, присыпанное тонким пачкающим порошком. Пыль. Это называется пыль. Прах…
Теперь первым делом — достать местную одежду. Любую. А ту, которая на нем, — уничтожить, чтобы и следа от нее не осталось.
А погоня… Погоня будет. В этом он почему-то уверен.
ГЛАВА 11
Рядом с дверью нужного нам кабинета стояли шеренгой четыре стула. На крайнем, поближе к двери, сидел этакий жировичок в мятом костюме. Наше появление его встревожило.
— А товарищ майор еще не пришел, — с опаской глядя на нас, предупредил он.
— Ничего, подождем, — проворчал я, присаживаясь рядом. Гриша подумал и тоже присел.
Уяснив, что перед ним всего-навсего посетители, жировичок успокоился.
— Будете за мной, — с достоинством сообщил он. Некоторое время сидели молча.
— Как она хоть называется, твоя планета? — негромко спросил я Гришу.
Гриша сказал. Я попробовал повторить — у меня не получилось.
— Понятно… А где находится?
— Не знаю…
— То есть как? Не знаешь, где твоя планета?
— Я ведь не астроном, — с тоской пояснил Гриша. — И потом это в самом деле очень далеко…
Я вспомнил, что где-то в кладовке у меня должен лежать старый учебник астрономии за десятый класс. Карты звездного неба и все такое… Хотя что с него толку, с учебника! Гриша-то ведь по cbohvi картам учился, в наших он просто не разберется. Да я и сам теперь в них не разберусь…
— А вы, простите, по какому делу? — поинтересовался жировичок.
— По важному, — отрезал я.
— Понимаю… — Он многозначительно наклонил голову. Потом сложил губы хоботком и принялся озабоченно осматривать ребро своей правой ладони.
У него было круглое бабье лицо, острые, глубоко упрятанные глазки и седоватая гривка.
— Вот ведь как бывает, — доверительно обратился он ко мне. — С виду рука как рука…
— Чего надо? — прямо спросил я. — Видишь же — люди разговаривают! Чего ты лезешь со своей рукой?
Жировичок тонко усмехнулся и, понизив голос, проговорил без выражения и почти не шевеля губами:
