Потом рядом возникла Люська, и они вдвоем попробовали поставить меня на ноги. Я отбился от них и поднялся сам, опираясь на склон. Изумляясь боли, осторожно ощупал лоб. Крови нет, кость вроде цела… Кажется, обошлось.

— Минька, прости!.. — обезумев, причитал Гриша. — Я не думал, что это ты… Я думал…

— Ничего-ничего… — оторопело пробормотал я. — Все правильно… Так и надо…

— В пещеру! Быстро! — скомандовала Люська.

Они подхватили меня под руки, но я опять уперся.

— Никаких… пещер… Отставить… пещеры…

Я пытался им объяснить, что все уже обошлось, что бояться нечего, а они, дурачки, думали — сотрясение мозга у Миньки вот он и заговаривается… И только когда я разозлился и начал на них орать, до Люськи, а потом и до Гриши дошло наконец, что я всерьез.

Там же, на земляных ступеньках, держась за расшибленную голову, я рассказал им все. Они ни разу не перебили меня. И только когда я замолчал, Люська спросила осторожно:

— Минька… А ты как себя чувствуешь?

Они все еще не верили мне. Я достал смятый коробок, отбитый мною у ангелов, и вместо ответа чиркнул спичкой. Они оба прекрасно знали, что это за коробок. Пока шли от леса до щебкарьера, я им уже, наверно, плешь проел этим коробком — только о нем и говорил… Теперь они зачарованно смотрели на желтый теплый огонек.

— Они сюда больше не прилетят, — тихо сказал Гриша.

Спичка дрогнула в моих пальцах и погасла.

Темнота сомкнулась, и из нее снова проступили огни нашего города — облачко золотистой пыли, встающее над черным краем старого щебкарьера…

На ближайшей лиственнице за окном еще были четко видны нежно-желтые хвоинки, но по кабинету уже плыла вечерняя полумгла. Шатохин оторвался от бумаг, несколько секунд смотрел в окно, потом перевел взгляд на часы. Без десяти шесть. На шесть он назначил встречу учительнице Хусаиновой. Нужно было подготовиться.

Он включил свет, придвинул к себе тоненькую картонную папку, развязал тесемки вытащил верхний, заполненный крупным стремительным почерком листок мелованной бумаги. Это было заявление на имя начальника краевого УВД от учительницы городской средней школы № 28 Хусаиновой Дианы Хамитовны.

Начальник отдела полковник Пушных передал Шатохину это заявление вместе с другими материалами, касающимися смерти Симакина, вчера вечером. Шатохин, не откладывая, прочитал все документы. Лузин вроде все проделал как нужно. Установил, что чемеричной настойкой садоводы пользуются при опрыскивании кустарников от насекомых, и она есть почти на каждой даче в Саврасине, подтвердил склонность Симакина к периодическим выпивкам, исключил наличие врагов. Даже бывшей женой Симакина, которая после развода переехала в Уфу и вскоре во второй раз вышла замуж, поинтересовался. Нигде ничего подозрительного. Следов насильственной смерти нет. К самоубийству Симакин не был склонен. Скорее всего и есть несчастный случай.

Однако что-то же заставило Хусаинову написать заявление?

Читая его, Шатохин представлял учительницу женщиной энергичной, подвижной, из тех, что с охотой берут на себя чужие заботы а за себя в нужный момент и подавно умеют постоять. Хусаинова оказалась другой. Вошла довольно нерешительно, поздоровалась тихим голосом и остановилась, тонкими пальцами перебирала ремешок сумочки.

На вид ей было лет двадцать восемь. Густые светлые волосы, нос прямой, чуть длинноватый, губы рельефно очерчены. Своеобразный разрез глаз придавал лицу притягательность, миловидность.

Шатохин привстал, жестом предложил посетительнице садиться. Хотел и подбодрить ее, но она уже освоилась, заговорила:

— Вас, наверно, в первую очередь интересует, кем приходится мне Симакин? Полковнику я сказала, что невеста, но это неправда. Мы с Алексеем… Словом, юридически мы чужие люди…

Вот что ее смущало: неопределенность положения по отношению к Симакину. Она сомневалась, что в качестве просто знакомой имеет право вступаться за него. Видимо, и встречи с Лузиным сказались. Чем-чем, а деликатностью лейтенант не отличался.

— Нет-нет, Диана Хамитовна, — поспешно ответил Шатохин. — Родственные отношения ни при чем. Вы написали заявление, вот что главное. Я прочитал материалы. Вы утверждаете, что нелепая случайность исключена. У вас, видимо, есть причины сомневаться? Какие?

Хусаинова молчала.

— Вы давно знакомы с Симакиным?

— Нет. С весны…

— Диана Хамитовна, вот посмотрите, — Шатохин вынул фотографию из папки, — снимок стола и подоконника. Видите, как близко стоят друг от друга бутылки.

Хусаинова взглянула мельком, промолчала.

— Он часто выпивал?

— После развода стал иногда. Такое бывает. Мы с мужем тоже развелись. Вы не подумайте, что и я…

— Хорошо, пусть несчастный случай вы исключаете, — сказал Шатохин. — Но ведь тогда убийство? А за что?

— Меня уже спрашивали, — не сразу отозвалась Хусаинова. — Но ему никто не угрожал, не жаловался он ни на что такое последнее время… Ума не приложу, почему он в тот день оказался на даче.

— Он не собирался?

— Вообще-то он туда часто ездил. — Хусаинова поправила волосы, чуть откинулась на спинку стула. — Очень любил бывать там. Все на даче своими руками сделал. А в тот день он позвонил мне, сказал, что у него дела. Сказал, что зайдет в восемь — это уже двадцать третьего, — и поедем на дачу.

— Понятно… У него были близкие друзья?

— Один. Алексей со многими в хороших, в приятельских отношениях был, а друг один. Рогожин. Он в НИИ электроники работает. Они с Алексеем со студенчества друзья.

— Симакин в институте учился?

— Почему учился? Он закончил институт. В одной группе с Рогожиным.

— Вот как. И работал в телеателье линейным мастером?

— Да…

Разговор с учительницей Хусаиновой продолжался около двух часов. Нового, что хоть в самой малой мере могло бы поколебать вынесенное Лузиным заключение о несчастном случае, сказано не было.

Шатохин силился понять: какие чувства двигали ею, когда она писала свое заявление? Возможно, крылось в этом одно лишь нежелание примириться с самим фактом смерти. Хотя ее отношения с Симакиным и определялись как просто знакомство, она, возможно, надеялась, что рано или поздно они поженятся. И вот все непоправимо оборвалось. А бессилие изменить непоправимое у иных людей вызывает еще и не такой протест, Шатохин по опыту знал.

Однако он не имел права исключить, что поверить в случайность смерти мешает Хусаиновой присутствие какой-то глубоко личной детали в отношениях с Ошаниным. Мог быть мимолетный взгляд, слово, обещание. Хусаинова могла забыть эту малую деталь, однако подспудно это продолжало тревожить, заставляло действовать.

Не откладывая, Шатохин решил побывать в Саврасине.

Старинное, распавшееся лет двадцать назад сельцо было в часе ходьбы от восточной окраины города. Дачи строились по берегам небольшой речки Шальки. Каждый домик в Саврасине по-своему хорош, но симакинский отличался особо. Небольшой теремок, срубленный из тщательно подогнанных, одно к одному, гладких бревнышек, весь был разукрашен деревянной резьбой. Она вилась по наличникам окон, по столбикам-кронштейнам, державшим козырек крыльца, по карнизу; розеткой — «солнышком» возникала на фронтоне, плавно перетекала в металлическую крышу. Шатохин от удивления цокнул языком, так все в меру и к месту было на тереме, так удачно резной декор вписывался в нетронутую хвою.